Сергей Эфрон - Переписка
Вернее всего устроюсь после школы в полк Миронова[291] (24 Гренадерский Навтлукский). Кавказские корпуса сейчас одни из лучших. Или в ударный батальон. Ни в коем случае не дам себя на съедение тыловых солдат. При моей горячности — это гибель.
Умер Маврикий.[292] Заболел гнойным аппендицитом — диагноз врачом был поставлен неправильно — нарыв вскрылся сам и он прохворав три дня умер. О его смерти напишу подробнее в письме.
К тебе попасть не удастся, хотя и хочется очень.
Привет Асеньке. Целую С.
Поклон Валер<ии> Дмитр<иевне>.[293]
ЭФРОН В. Я. И Е. Я
Москва, 12 июля 1911 г
<В Коктебель>
Пишу вам сейчас, дорогие, из Москвы. Только что встал — Марина еще спит. Я сижу в кабинете ее отца.
Чувствую себя прекрасно. После дороги совсем не устал, т<ак> к<ак> ехать было прекрасно.
Странно как-то, что вы так далеко. Временами кажется, что выйдешь из дому и очутишься на берегу рядом с дачей Волошина. Переехали мы как-то слишком быстро и незаметно, переход слишком резок: идешь по Москве и не верится, что это Москва, Арбат и т. п. — Удивительно ярко врезался в память Коктебель. Зажмурю глаза и вижу всё, всё с мельчайшими подробностями.
Москва сейчас странная, совсем пустая — мертвый город. Был в Гагаринском переулке — показывал Марине наш дом.[294] Внутрь нас не впустили, очень на нас косились (вероятно побаивались немного). Наш сад почти совсем вырубили и развели на его месте английский цветник. От сирени остался только один чахлый куст. Жасмину совсем не осталось. Все террасы густо заросли виноградом.
Сегодня едем на Ваганьковское кладб<ище>.[295] Там похоронена тоже мать Марины.
— Познакомился здесь с Андреем[296] — братом Марины. Пока не перекинулись ни одним словом.
Не буду в письме описывать дома Марины, т<ак> к<ак> не сумею ничего передать. Расскажу потом при свидании.
У меня может быть будет возможность жить в Москве. Мне предлагают держать экстерном при кадетском корпусе (т<ак> к<ак> есть большие связи), а потом дополнительный по латыни. А при кадетском корпусе настолько легко экзаменуют, что я могу подготовиться к этой весне. А кроме всего прочего есть связи. Обо всем потом разузнаю поподробнее и напишу вам.
Не сердитесь, что пишу вам вместе: времени мало, а писать хочется.
Кончаю. Шлю приветы всем коктебельцам, а вас целую. Как отнеслась Пра к книге?
Сережа
<22. III. 1912 г., Париж>
<В Москву>[297]
Милые, вчера и третьего дня был на могиле.[298] Я ее всю убрал гиацинтами, иммортелями, маргаритками. Посадил три многолетних растения: быковский вереск, куст белых цветов и кажется лавровый куст. Газона еще нигде в П<ариже> не приготовляют. Рано.
На днях посылаю вам несколько серебр<яных> листочков с могилы. Целую.
Пишите: Палермо.
Решил пока сам посеять газон из цветов.
Видал Франку.[299] Подробности в письме.
Роза и елочка целы.
10 марта 1925 г
(Všenory, č. 23 p. p. Dobřichovice и Prahy)[300]
Дорогие Лиленька и Вера,
— Пишу вам обеим сразу — хочу, чтобы письмо пошло сегодня же. Спасибо нежное за письма и память.
— Можете поздравить меня с сыном — Георгием, крошечным, хорошеньким мальчиком. Родился он 1-го февраля. Когда появился на свет, налетел ураган. Небо почернело. Вихрями крутился снег, град и дождь. Я бежал в это время за какими-то лекарствами по нашей деревне. Когда подходил к нашему домику, небо очистилось, вихрь угнал тучи, солнце слепило глаза. Меня встретили возгласами:
— Мальчик! Мальчик!
Он родился в полдень, в Воскресение, первого числа первого весеннего месяца. По приметам всех народов должен быть сверхсчастливым. Дай Бог!
Я видно повзрослел, или состарился. К этому мальчику испытываю особую нежность, особый страх за него. Я не хотел иметь ребенка, а вот появился «нежеланный» и мне странно, что я мог не хотеть его, такое крепкое и большое место занял он во мне.
Окрестим его Георгием в память всех бывших и в честь всех грядущих Георгиев.
В его появлении на свет (случилось оно неожиданно — врачи неправильно произвели расчет) принимала участие чуть ли не вся женская половина местной русской колонии. Очень горячо отозвались на его рождение многие и многие, от кого никак не мог бы ждать участия. Из Берлина, Парижа, Праги наприсылали целую кучу детских вещей. Прием ему оказанный, пока что, оправдывает дату и день его рождения.
Но… есть и «но». Жизнь наша, конечно, стала заметно труднее. Все же легче того, что я ожидал. Мальчик тихий и без дела не беспокоит.
Лиленька — твоя жизнь и твое здоровье меня огорчают. Молодец, что принялась лечиться. Немного пугает меня восемь лекарств, принимаемых тобою ежедневно. Ежели каждое из них принимать три раза в сутки (а врачи любят мистическое число 3), то получается 24 приема в день. Хорошо помню твою голову (Виши, керосин, намыленный язык, столбняк садовника — Sciez[301] — Помнишь?) и опасаюсь чудовищных химических соединений. Кроме того мне кажется, что подобная лекарственная симфония неминуемо должна завершаться конечным аккордом — касторкой. Не обижайся, что я шучу. Это не от недостатка участия, поверь. Просто хочется, чтобы ты читая письмо засмеялась.
Твоя жизнь на два червонца — печальное чудо. Выдумываю — чем бы тебе помочь. Напиши мне, что можно выслать тебе по почте и в каком количестве без таможенного обложения. Ответь сейчас же — открыткой (знаю, что на письмо тебе требуется 2–3 месяца) — Вышлю. Моя фирма предлагает тебе след<ующие> продукты: какао, кофе, шоколод, загран<ичные> патентов<анные> лекарства, сгущ<еное> молоко, рыбий жир (если не боишься самоедства — жир из лососины), пиксафон, парфюмерию, ментол от мигреней и пр<очее> и пр<очее> (см<отри> пр<ейс>курант Келера за 1914). Ежели переведу деньги, это будут гроши. Как человек с явно выраженн<ой> коммерческой жилкой ты должна знать, что выгоднее всего реализовать капитал в товары. Наша фирма немедленно и аккуратно Ваш заказ выполнит. То же, конечно, адресуется и Вере с племянником. Предчувствую, что в своем заказе ты не позабудешь и твой излюбленный папифакс.
Жду незамедлительного вашего ответа.
— Верочка, должен тебя разочаровать — я не поседел. Нютя меня запрашивает о том же. Оказывается какая-то дама — ленинградка (!), написала Н<юте>, что видела меня седым, как лунь. Здесь либо — дальтонизм, либо она приняла президента Масарика (76 лет) за меня. Правда на моих висках появились «благородные серебрян<ые> нити», но до луня еще очень и очень далеко. Думаю, что лет тридцать — не менее.
Простите за легкомысленное письмо. Я сижу в читальне, в окно ломится солнце, от него и мое легкомыслие.
Но следом пишу серьезное. А это пока, привет.
Целую нежно вас обеих и Кота.[302]
Привет всем, всем, всем. Особые Максу с женой и Юлии.[303]
Ваш СЭ
ВОЛОШИНУ М. А
4/XI <19>11 г
Милый Макс!
В январе мы с Мариной венчаемся. Приезжай к этому времени непременно в Москву. Нам очень хочется, чтобы ты присутствовал на свадьбе.
— Вчера Марина с Асей читали стихи в Эстетике. Их вызывали на бис. Из всех восемнадцати поэтов, читавших свои стихотворения, они пользовались наибольшим успехом. В «Эстетике» жалели о твоем отсутствии. Милый Макс, приезжай!
Твой Сережа
Москва
Девочка на обороте напоминает мне медведевых деток, а розы в ее руке — Бальмонта и тебя.
Сегодня к Пра заходил Мих. Серг.[304] Пра его не приняла и выгнала вон. О причинах такой встречи напишу в следующий раз.
Жму твою руку.
<1 марта 1912 г.>
<Москву>[305]
Милый Макс!
Посылаю тебе Воробьев<ы> горы, от которых мы уже отделены 500 верстами. Сейчас проехали Оршу. Пока за окнами только снег. Привет обоих Сережа
1 апреля <19>12 г. <Палермо>[306]
Милый Макс,
Сицилия во многом напоминает Коктебель. Те же горы, та же полынь с ее горьким запахом. Флора почти тропическая: пальмы, кактусы, апельсинные и лимонные рощи. Много развалин испанских и генуезских замков. Есть развалины и более древние. Вообще же здесь прекрасно. Жму твою руку.
