Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет
– Старайтесь лучше, – сказал Каи.
– А нельзя почитать про себя?
– Нельзя. Читайте вслух.
Она штурмовала это сочинение по два часа каждый день. Кан регулярно требовал заучивать пассажи и декламировать их наизусть. Чтение продвигалось медленно, книги пухли от подхалимажа, и к концу третьего тома Чхве добралась лишь через два месяца. «В каждой главе восхвалялся Ким Ир Сен и его предки», – вспоминала она потом. Отец Ким Ир Сена, утверждали авторы, был «отважным патриотом», мать «трудилась на благо армии, сражавшейся за национальную независимость… [жила] ради сына и освободительной борьбы», а сам Ким Ир Сен изображался солнышком, что благосклонно сияет над всей Кореей. Какой-то абсурд, считала Чхве. Она еще не знала, что всем северокорейским детям задавали читать трехтомник в школе и заучивать фрагменты еще длиннее; им говорили, что каждое слово в этой книге – бесспорная правда.
Помимо истории (жизни и подвигов Ким Ир Сена), политэкономии (экономической политики Ким Ир Сена) и культуры (великих песен и преданий о Ким Ир Сене, распропагандированных Ким Чен Иром), Чхве обучали нучхе – «революционной» философии великого вождя. Чучхе – что можно перевести как «опора на собственные силы» – щедро подмешивала национализм к базовым идеям марксизма о конфликте между богатой буржуазией и бедным пролетариатом. Согласно чучхе, Народ, взяв под контроль средства производства, берет на себя ответственность за свою судьбу, и величие этой судьбы кроется в отказе от личных интересов в пользу воли коллектива. Высший великий вождь возглавляет и представляет интересы этого коллектива, и в вожде не должно сомневаться, он послан водительствовать корейцами, ибо корейцы – особый, избранный народ, их кровь чище, они праведнее всех прочих, и это еще одна причина тому, что им надлежит достигать просветления, не прибегая к помощи низших рас.
Ну, или что-то в этом духе. Чучхе – замечательно путаная и противоречивая доктрина; специалисты и наблюдатели разбираются в ней уже сорок лет и до сих пор не пришли к единому мнению, что же она означает. Чхве Ын Хи тоже не видела в ней логики и нередко спорила с Каном.
– Коммунисты утверждают, что все равны и живут счастливо, – как-то раз сказала она. – А по-моему, у вас тут очень жесткая классовая система. Вот вы что скажете?
– У нас переходный период, – ответил Каи громко и четко, будто по бумажке читал. – Переходный период неизбежен на пути к идеальному коммунистическому обществу.
– Тогда какая разница между капитализмом и нынешним социализмом? – невинно поинтересовалась Чхве.
– Вы что такое говорите? – всполошился Каи. – Как вы можете сравнивать социализм с капитализмом? При капитализме богатые богатеют, а бедные беднеют. Эта система целиком базируется на выживании сильнейшего.
– Но благосостояние общества – цель и капитализма тоже.
– Ерунда. Разница есть, и она основополагающая.
– Какова же она? Можете объяснить понятнее, в чем разница?
– Я сказал, что разница есть, – значит, она есть! – заорал Кан. – Сколько можно спрашивать?
И так каждый раз. Всякая беседа обрывалась до срока уклончивыми обещаниями: вы только перестаньте думать самостоятельно, раскройте объятия революции, и все мигом образуется. Временами наставник внезапно спрашивал:
– Госпожа Чхве, а ведь у вас в Южной Корее много высокопоставленных знакомых? Говорят, вы дружили с директором КЦРУ Ким Джон Пхилем. Как думаете, он может стать следующим президентом? – Или: – А что президент Пак думает про такого-то?
Чхве прекрасно понимала, что ее пытаются доить, и отвечала, что Кан зря ее переоценивает.
– Я безвылазно торчала за городом, занималась своей школой в «Анъяне», – говорила она. Кан в ответ только смеялся, а спустя пару дней спрашивал о чем-нибудь снова.
У Чхве тоже был вопрос. Зачем ее похитили?
– В тот день, когда мы под руководством великого вождя устроим революцию в Южной Корее, – отвечал Кан, – вам будет отведена важная роль. Южнокорейцы держат нас за чудовищ и дикарей. Думаете, они поверят нам, когда мы их освободим? Но если в первых рядах окажетесь вы, ваше слово будет убедительнее сотни наших слов.
Чхве считала, что это бредовый план, но Кан возвращался к нему то и дело.
– Мне думать невыносимо, что мои родные страдают и считают, что я умерла, – однажды сказала ему Чхве. – Без меня они и сами могут умереть от голода.
– От голода? – пожал плечами он. – Что бы ни случилось, люди всегда выкручиваются. – Кроме того, прибавил он, раз она так переживает, пусть согласится выступить по радио – ее родные сразу поймут, что она жива.
– И объявить на весь мир вот эту вашу туфту? Что я счастлива под крылом великого вождя?
– Успокойтесь. Должны же вы пострадать за дело революции.
– Да что у вас тут за революция такая? – рявкнула она.
Каи глаз не отвел:
– Чтобы понять, вам нужно заниматься революционнее. Чтобы вновь объединить страну, нужна революция. И только после объединения вы встретитесь с родными. А пока будьте любезны потерпеть.
Потом Чхве рассказали, что Пак Чон Хи и его жена – американские шпионы, что первую леди на Юге ненавидят, а ее убийство прославляют.
– Я была знакома с первой леди, – в гневе перебила Чхве. – Она была чудесный великодушный человек. Где у вас доказательства этой галиматьи? – Она требовала доказательств, пока наставник не наорал на нее и не ушел. Всякий раз, когда она бросала вызов Кану, ее, точно наказанного ребенка, не звали на ближайшую еженедельную вечеринку.
Еще, конечно, Чхве смотрела кино. Для начала Ким Чен Ир вместе с нею посмотрел «Море крови», а затем попросил прокомментировать. Она сказала, что сюжет увлекательный, а актеры играют натурально. Ким довольно заулыбался, когда она прибавила, что в Южной Корее в те времена не смогли бы снять фильм такого масштаба, но приуныл, когда она отметила, что северокорейское кино какое-то однообразное – только и речи, что о долге, преданности и самопожертвовании.
– В конечном итоге, – заметила она, – революция должна подарить народу счастливую жизнь, да? Но люди ведь много от чего бывают счастливы.
Ким Чен Ир растерянно заморгал:
– Например?
– Например, от любви. От любви мужчины и женщины.
Ким Чен Ир смотрел недоверчиво. Возьмем, к примеру, «Сорок первый», продолжала Чхве. Это сильное кино не только потому, что в нем есть политическая составляющая, но и потому, что главные герои влюблены, так? История вообще лучше, если в ней есть любовь, разве нет?
Ким Чен Ир поразмыслил, затем дернул плечом:
– Ну, подумаем, когда к нам доберется режиссер Сии.
Это было неожиданно, и Чхве похолодела.
– Что? В каком смысле? Зачем ему? Как?
– Он приехал несколько дней назад, – ответил Ким Чен Ир.
Да быть такого не может. Это какая-то чепуха – но с другой стороны, разве можно врать так убедительно? Заметив ее колебания, Ким Чен Ир обратился к своим телохранителям:
– Товарищи, правда же, режиссер Син обещал снова к нам приехать?
Тут он слегка просчитался – телохранители смущенно заерзали.
– Ну да, – после паузы пробубнили они.
– Видите? – сказал Ким Чен Ир и сменил тему: – Знаете, вам обязательно нужно будет выступить, когда мы устроим совместную пресс-конференцию Севера и Юга…
К великому изумлению Чхве – и к изумлению своего окружения – Ким решил назначить ее эдаким советником по культуре. Он возил ее в театры на мюзиклы, которые сам заказывал, в оперу, в цирк и в свой кинотеатр. Национальная философия чучхе основывалась на самостоятельности и якобы превосходстве северокорейского народа, но это не мешало Ким Чен Иру добиваться одобрения гостьи. Ей вообще показалось, что вся Северная Корея отчаянно добивается одобрения извне. Вся страна вечно бахвалилась размерами и масштабами.
– А как вам театр? – спросил Ким Чен Ир, когда Чхве впервые увидела главную пхеньянскую сцену, художественный театр «Мансудэ». – Размеры и аппаратура мирового класса, да? И построили всего за год. – В цирке он приветствовал ее словами: – Это специальное представление только для вас. Наша труппа всегда привозит призы с международных конкурсов в Восточной Европе.
Чхве стала единственной, чье мнение Ким Чен Ир спрашивал и слушал, – единственной, кому дозволялось критиковать его «бессмертную классику». Чхве ему выкладывала все без утайки. У них сложились странные отношения: он взирал на нее то снизу вверх, то наоборот, а она, проклиная его за то, что похитил, разлучил ее с детьми и привычной жизнью, прониклась к нему симпатией и даже радовалась его обществу. Он завел привычку порой – особенно когда просил совета – по корейской традиции официозно величать ее «учитель Чхве». С ней он как будто бывал непринужденнее и откровеннее, чем с соотечественниками, однако Чхве замечала, что никогда не остается с ним наедине: телохранители и подчиненные всегда были рядом и безмолвно ждали приказаний в тени.
