Павел Хондзинский - Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи
Но если даже римская коллегия по системе обучения не сильно отличалась от люблинской, то Рим был никак не Люблин. Не зря же проницательный Петр Яковлевич Чаадаев подметил, что Рим – это не просто город, а зримая «связь между древним и новым миром», что это такое единственное в своем роде место, где «видимо воплощена вся идея веков»[463].
Точнее, Рим сам есть идея, и Самуил увлекся Римом[464]: не Римом пап – Римом цезарей. Он ходил по Риму, где сквозь стены христианских базилик проступают колонны языческих храмов, видел полные невыносимой тоски глаза капитолийской волчицы, мощи святых в катакомбах, отпечатки стоп апостола Петра на старой Аппиевой дороге и жил среди людей, казалось вышедших из того старого, еще не знавшего Христа Рима. Massa peccata затопляла Вечный город.
При нем шли янсенистские споры, при нем был осужден Фенелон.
В Великий Четверток 1700 года он слушал чтение папой на балконе собора Святого Петра буллы In coena Domini, смехом встретив анафематствование схизматиков[465] и брошенный по обычаю после этого папой на площадь перевернутый факел.
Осенью 1701 года он бежал прочь. В регистре коллегии сохранилась краткая запись: «Бежал из коллегии 28 октября 1701 года без всякой причины»[466].
Путешествие на родину было непростым. Шла война за испанское наследство. По-видимому, он провел зиму в Швейцарии, где был гостеприимно принят местными реформатами[467].
До известного момента его дальнейшая судьба также повторяла судьбу митрополита Стефана. Он вернулся в Киев, покаялся, принял постриг, начал преподавать в Киевской академии – сперва риторику, потом философию. В 1706 году проповедовал при Петре, приехавшем в Киев, и был отмечен им. В 1711 году Петр вызвал его к себе в ставку во время турецкого похода. По возвращении из него Прокопович определен «по желанию Петра игуменом киевобратского монастыря, ректором академии и профессором богословия»[468]. Именно в эти годы он читает свои знаменитые богословские лекции, в которых решительно порывает с традициями киевской школы, провозгласив идеалы нового, научного богословия[469].
Судя по письмам Феофана, в Киеве были как сторонники, так и противники его новой богословской методы. К последним он относился язвительно. «Ныне все мы, как ты видишь, болеем теологией, – писал он другу. – О если бы по твоему прекрасному примеру во всех возбудилась жажда знания в изучении вопреки тиранству предвзятого мнения! Тогда была бы надежда, что из тьмы воссияет истина, но иное, как мы видим, совершается на деле. Все стремятся учить и почти никто не хочет учиться…»[470]
Забегая вперед, можно сказать, что предложенная им научно-богословская методика к середине XVIII века становится главенствующей в русских духовных школах, но пока до этого еще далеко. Пока, как когда-то святителя Димитрия и митрополита Стефана, его вызывают из Киева, чтобы поставить в архиереи: на сей раз только не в Москву, а в Петербург. Перед отъездом он писал тому же другу: «Может быть, ты слышал, что меня вызывают для епископства; эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили бросить на съедение диким зверям. Дело в том, что лучшими силами своей души я ненавижу митры, саккосы, жезлы, свешники, кадильницы и тому подобныя утехи… Я люблю дело епископства и желал бы быть епископом, если бы вместо епископа мне не пришлось бы быть комедиантом»[471].
Неизвестно, был ли он в Петербурге раньше. Но можно думать, что, приехав в него, он узнал в этом городе Рим – тот, свой: не папский, а имперский. Это были его город и его император, которым он остался верен до конца.
Его хиротония ознаменовалась упомянутым скандалом, связанным с обвинением его в ереси, но началось все гораздо раньше. Еще года за два до описываемых событий иеромонах Феофилакт Лопатинский (тогда ректор Славяно-греко-латинской академии) и иеромонах Еедеон Вишневский подали местоблюстителю жалобу на Феофана, обвиняя его в неправомыслии и даже подключив к делу престарелых Лихудов, старший из которых, Иоанникий, написал на пунктах, вменяемых Феофану: «Has praedictas undecim theses esse haereticas patet»[472]. Однако Феофан оправдался с блеском.
Сам он описывал историю своим киевским знакомым так: «Из выбранных артикулов иные были маловажны (они принадлежали нам, но были искажены), другие православны, но добрыми богословами осуждены как ересь. Тем не менее приложено было увещание послать эти догматы к восточным патриархам, а между тем окаяннаго Феофана не допускать до сана епископскаго. Таким-то образом эти добрые и мудрые мужи покушались заградить уста правительственным лицам и самому милостивейшему самодержцу, а меня обременить продолжительными горестями. Но обнаружилась пред всеми их зависть; вместо вреда принесла нам большую пользу, и наше имя, истерзанное злословием, воссияло в прежнем блеске благодаря этому новому обвинению. И хотя ответ на клевету не был необходим, однако, чтоб яснее засвидетельствовать свою невинность и отнять у народа повод к соблазну, я дал ответ, и кротко, но ясно показал, что некоторые из этих артикулов ложно выдуманы, другие маловажны, но также выдуманы, а некоторые содержат наше учение, но православное, а противное тому – ересь… Я написал свой ответ по нашему стилю в последний день мая. А на другой день, т. е. 1-го июня, по повелению императорского величества в храме св. Тройцы пред праздничною литургиею я торжественно наречен епископом, а на следующий день, т. е. во 2-й день Пятидесятницы, в присутствии его величества посвящен во епископа Псковскаго, Нарвскаго и Изборскаго… Между тем прибыл в Петербург и Рязанский, вызванный вместе с другими епископами для известнаго дела[473]. Как скоро он узнал, какой дурной успех имели замыслы моих врагов, и прочел мои ответы, то, пораженный и пристыженный, сознался на словах и на бумаге, что он вовсе не читал моих сочинений, но обманут доношениями Феофилакта и Гедеона… Вышеупомянутому сенатору Иоанну Алексеевичу было приказано свести меня и Рязанского для беседы и обстоятельно исследовать причины такого зла. В назначенное время, когда это свидание было устроено, то Рязанский первосвятитель после долгаго рассуждения догматы, действительно принадлежавшие мне, признал православными и говорил, что он сам думает то же самое, но понимал мои слова в другом смысле… После этого разговора знаменитейший Рязанский встал и униженно просил у меня прощения, которое и получил. Примирение было засвидетельствовано взаимными с обеих сторон лобзаниями… Что будет с доносчиками, узнаем после»[474].
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Червяковский П. Введение в богословие Феофана Прокоповича //Христианское чтение. 1876. № 1/2. С. 32–86; 1876 № 7/8. С. 101–152; 1877. № 3/4. С. 291–330; 1877. № 7/8. С. 3–42.
2
Шляпкин И. А. Святой Димитрий Ростовский и его время. СПб., 1891.
3
Прозоровский А. Сильвестр Медведев (его жизнь и деятельность). М„1896.
4
Тихомиров Ф. Трактаты Феофана Прокоповича о Боге едином по существу и троичном в Лицах. СПб., 1884.
5
Сменцовский М. Братья Лихуды. СПб., 1899.
6
Харлампович К. В. Малороссийское влияние на Великороссийскую церковную жизнь. Казань, 1914.
7
Терновский Ф. Митрополит Стефан Яворский //Труды Киевской духовной академии [далее ТКДА], 1864.
8
Миркович Г. О времени пресуществления Св. Даров. Спор, бывший в Москве во второй половинеXVII века. Вильна, 1886.
9
Чистович И. А. Феофан Прокопович и его время: Сборник статей, читанных в ОРЯС ими. АН. Т. 4. СПб., 1868.
10
Во введении к своей монографии Тихомиров писал: «Неразработанность не есть участь одной только богословской системы Феофана; в таком положении находится большая часть отечественных догматико-богословских трудов» (Тихомиров Ф. Трактаты Феофана Прокоповича… С. 2).
11
Надо отдать должное западноевропейским славистам XX века, таким как Штупперих, Гертель, Л. Мюллер в Германии или П. Паскаль во Франции, которые в своих монографиях и статьях продолжили начатую российскими учеными работу (см. библиографию).
