Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
…гибнут родные на глазах, расстреливаются, вешаются, теряется все имущество, переживается непрерывный обстрел. В большой части случаев можно отметить ситуации, непосредственно угрожавшие смертью самому подростку: поджог избы <…> угрозы повесить, избиения и т.д. Подростки неделями спасаются в лесу, в окопах, голодают255.
На конференции, проведенной в апреле 1946 года, Е.А. Осипова заявила, что психические нарушения у детей обусловлены не только физическим неблагополучием и черепно-мозговыми травмами, но «многообразной психотравматизацией, связанной с военной обстановкой»256. В статье, поступившей в редакцию журнала «Невропатология и психиатрия» в декабре 1946 года, Сухарева еще раз определила отклонения в поведении у советских детей как формы «реакции на психическую травму» и как «психические последствия травм», и рекомендовала «учесть роль психогенной травмы в формировании последующей структуры характера человека»257. Судя по сборнику «Проблемы современной психиатрии», опубликованному в 1948 году, к этому времени словосочетание «психические травмы военного времени» среди советских детских психиатров было уже общепринятым258.
Используя термин «травма» применительно к психическим проблемам и «дефектам психики», детские психиатры 1940-х годов ориентировались на работы психоаналитиков, психиатров и психологов 1910 – 1920-х. Психиатры 1940-х изучали аффективные расстройства детей и утверждали, что девиантное поведение было результатом пережитых детьми соматических и психических травм. Так, например, Т.С. Симсон писала:
…Матерям и воспитательницам детей, переживших зверства фашистов, гибель близких, следует понимать, что ошибочно мнение о необходимости избегать разговоров с детьми о пережитом. Наоборот, чем полнее будут высказывания ребенка на тему о том, что еще гнетет его психику, тем быстрее и полнее наступит изживание тяжелых потрясений259.
Этот призыв эксплицировать пережитое прямо противоречил действовавшему в СССР негласному запрету публично обсуждать психические травмы, нанесенные войной260.
После 1951 года детские психиатры стали сводить исследования психологических проблем к изучению их невропатологической и физиологической основы. Это изменение было обусловлено так называемой «Павловской сессией» Академии медицинских наук, на которой советская нейропсихология и патопсихология, а также многие направления в нейрофизиологии были подвергнуты идеологическому разгрому261. Однако, несмотря на это изменение, описания детских психических заболеваний в 1950-е годы сохраняли психоаналитические обертоны: детские психиатры подчеркивали социальные и эмоциональные аспекты описываемых явлений и настаивали на том, что патологические механизмы – как в психической, так и в соматической динамике – стали более понятными для них в свете военных переживаний262.
Сдвиг в описании девиантного ребенка с акцентирования преступности и опасности для общества к образу «угрожаемой» жертвы военных обстоятельств можно проследить по описаниям симптомов детских психических аномалий в медицинской литературе 1940-х и начала 1950-х. Среди этих симптомов фигурируют дисфункции пищеварительных, дыхательных, сердечно-сосудистых, мочеполовых и двигательных систем, а также расстройства сна, фобии, тики и нарушения речи. Патологические привычки (такие, как сосание пальцев или мастурбация) и «навязчивые состояния» (фиксация на определенных идеях или синдром навязчивых действий) тоже считались симптомами психических заболеваний. Однако для нашего исследования важнее другое. Врачи полагали, что склонность к побегам из дома, вранью, воровству, порче предметов и другие действия, которые до этого рассматривались как проявления «трудновоспитуемости» и часто давали повод для криминализации детей, на самом деле были патологическими процессами, порожденными теми ситуациями, которые нанесли травму детской психике263. Детей стали называть «страдающими», «повышенно ранимыми» и «нуждающимися в помощи». Психиатры объясняли, что «страх» держит пострадавших детей «в своей власти» и что их дурное поведение – «результат слабости, а не злостного нарушения дисциплины»264.
В своих работах 1947 – 1958 годов Т.П. Симсон утверждала, что травмы могли возникать и в мирное время. Их могли порождать неправильные педагогические действия, такие как запугивание детей, угрозы, избиения, упреки и в целом «нервная обстановка в семье»265. Так, например, она анализирует историю болезни девочки по имени Тома. В четырехлетнем возрасте она испытала страх перед воздушными бомбардировками, а затем, когда ей исполнилось 10 лет, она видела, как ее отец пытался покончить с собой. Из-за этих травм девочка стала медлительной, слабой, быстро уставала и плохо училась. Обвинения и наказания только подавляли эту и без того ослабленную и травмированную войной девочку и заставляли ее замыкаться в себе и отдаляться от школы266. Более того, по словам Симсон, сильный психический шок – особенно перенесенный во время военных действий – мог быть причиной заторможенности и угнетенности, но в долговременной перспективе приводил к возбуждению, пренебрежению запретами, раздражительности и агрессивности267. Получалось, что война спровоцировала у советских детей различные патологические реакции, и последствия этих реакций ощущались в течение всех 1950-х годов.
Зафиксированные медиками патологические черты поведения или повседневного состояния – вялость, заторможенность, угнетенность, пассивность, нерешительность и застенчивость, но также и повышенная возбудимость, расторможенность, грубость, упрямство и неумение приспособиться к коллективу – противоречили образу активного, энергичного, эмоционально устойчивого, дисциплинированного и трудолюбивого советского нормативного субъекта. Утверждая, что расхождение между нормой и реальным поведением не было обусловлено злонамеренностью детей, советские детские психиатры подчеркивали, что их научная цель – преодолеть это расхождение. В их публикациях приводились примеры успешного возвращения детей к нормальному поведению. С этой точки зрения, детская психиатрия 1940 – 1950-х годов довольно сильно напоминала дефектологию периода, предшествовавшего постановлению 1936 года.
Обе дисциплины рассматривали отклоняющееся поведение как элемент общей клинической картины и считали научное наблюдение главным источником информации, необходимой для того, чтобы понять личность ребенка и изменить ее «в должную сторону»268. Вполне в духе Выготского и дефектологов 1920-х послевоенные психиатры не просто определяли детскую личность как «больную», но также предлагали научные доказательства «богатых компенсаторных возможностей» такой личности и «большой гибкости» нервной системы ребенка. Советские специалисты по детской психиатрии стремились учитывать то, что осталось сохранным в детской психике после ущерба, нанесенного войной, и заявляли, что их наука способна «компенсировать» утерянные функции.
Эти рассуждения детских психиатров были похожи на мысли А.Р. Лурии который в заключении изданной в 1947 году монографии «Травматическая афазия» подчеркивал, что «восстановительное обучение» должно быть направлено на психологическую компенсацию дефекта – а эта идея прямо шла от Выготского269. Э.М. Башкова утверждала, что подростки, увлекающиеся бродяжничеством и приступающие к работе без интереса, являются «личностями с патологическим поведением», но «процессы компенсации» могут превратить их «в социально полноценных»270. Симсон соглашалась с тем, что детскую нервность следует понимать не как «глубокое нарушение психики», а скорее как «функциональное нарушение», которое «сравнительно легко ликвидируется при соответствующих лечебно-воспитательных мероприятиях»271.
Но какими должны были стать эти «лечебно-воспитательные мероприятия»?
Терапевтическое вмешательство прежде всего подразумевало труд. В соответствии с официально одобренным мнением о том, что трудовое обучение открывает возможность всем маргинализированным людям приобрести профессию и тем самым интегрироваться в советскую жизнь, детские психиатры в послевоенные годы разрабатывали реабилитационные модели, основанные на внушении детям ценности труда. Производительный труд считался лечебным средством в отношении подростков с проявлениями антисоциального поведения. В любом учреждении для психически больных детей должна была быть «лечебно-производственная мастерская»272.
Несмотря на почти ритуальные в советских условиях призывы лечить детей трудом, специалисты конца 1940-х – 1950-х годов подчеркивали, что для детей с поведенческими девиациями необходим облегченный режим, который содействовал бы их физиологическому укреплению. «Щадящая терапия», отдых и «новые жизненные установки» считались лучшими методами лечения психически больных детей273. Любой раздражитель, который мог потенциально вызвать девиантное поведение, должен был быть заменен соперничающим с ним фактором, вызывающим интерес и «эмоциональную связь с жизнью»274. Таким фактором мог стать производительный труд – хотя и всегда соразмерный психофизическому состоянию ребенка, – но прежде всего подразумевались увлекательные учебные занятия. Так, например, Сканави писала о педагогической работе в специальных медицинских заведениях:
