Николай Котыш - Люди трех океанов
Зачислили его в группу Белоусова. Выдали форму. Вместе они ходили на «промысел», как говорил Вася. Много опасных заданий выполнили. В знак благодарности Нина Зверева испекла именинный пирог. Генрих ел и причитал:
— Хо-ро-шо. Как дома…
Белые ночи. Весть о прорыве блокады под Ленинградом всколыхнула весь лесной городок. Люди ликовали. Стихийно возник митинг. Выступали командир и комиссар. Брали слово рядовые бойцы. И тут же, прямо с митинга, уходили на задание.
С каждым днем все слышнее становилось приближение наших войск. Немцы отчаянно сопротивлялись. Каждое селение превратили в опорный пункт, опоясали минными заграждениями, дзотами и колючей проволокой. А тут еще приспела весенняя распутица.
Но наступление продолжалось. Враг отступал. А с тыла били партизаны. И вот последний боевой приказ отряду Винокурова: совместно с нашими войсками занять город Лугу. В поход выступили все — тысячи бойцов выросшего отряда.
Город взяли штурмом. Несколько дней отдыха, и опять сборы в дорогу. Но теперь предстоял мирный поход: партизан-победителей ждал Ленинград.
Вышел ночью Архипыч на улицу и впервые за столько лет позабыл о войне. Как зачарованный стоял он под куполом светлого неба. Над Лугой царствовала тишина. И только верхушки сосен звенели наледью. Смотрел Александр на эту дивную красоту, вдыхал всей грудью лесную свежесть весны и думал: завтра здесь уже не грянет бой. И не накроет своим смертным дымом этот лес и эти лунные дали. Он и его товарищи — те, кто сейчас пойдут к Ленинграду, и те, кто навсегда остались лежать под березами, — здесь три года назад проходили линию фронта.
Улицы города в тот день напоминали внезапно открывшиеся шлюзы. Живой водоворот хлынул к Кировскому заводу. Показались первые партизанские колонны. Со знаменами, алыми лентами на шапках, увешанные автоматами и «лимонками», шагали лесные солдаты. Высокий голос Нины Зверевой выпевал:
— «Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались…»
Архипыч ехал в голове отряда. А перед ним почти на самой холке вороного чинно восседал Санька — сын партизанский. Санька сморкался и тер глаза. Архипыч то и дело хлопал его по плечу:
— Будь мужчиной!
На митинге выступал А. А. Жданов. Он говорил о скорой победе, о том, что народ всегда будет помнить героев, отстоявших город — колыбель революции. Винокуров слушал речь и с гордостью смотрел на своих бойцов. И вдруг его взгляд остановился на сосредоточенном лице Генриха. Он тоже был в строю, в такой же партизанской форме. Архипычу вспомнился недавний вопрос Генриха: «Примут ли меня в коммунисты?» Винокуров ответил: «От тебя зависит…»
IV
Осень уже хозяйничала на пензенских полях. Дожди хлестали свежие скирды соломы. С дальних опушек ветер гнал палые листья. Между тучевым пологом и раскисшими полями тоскливо метались стаи грачей. К вечеру они усаживались на окраинных тополях и незаметно затихали. Архипыч в свое село добрался далеко за полночь. Ни в одном доме уже не светились огни. Шагая по лужам, Александр едва отыскал отцовскую избу. Вот и знакомая калитка. Старая, шершавая. Только щеколда новая… Подошел к окну. Пальцы сами пробарабанили по шибке.
— Это я, мам! Санька…
— Господи…
В светелке вспыхнул свет. Мать подходит к окну и прикипает к стеклу.
— Нашего Сани нет… Давно нет, — она крестится и неотрывно глядит на сына. Рядом с лицом матери появляется борода отца. Он как от боли выкрикивает:
— Вить это же он, мать!
Стучит засов. Отец никак не может его вытащить. Скрипит дверь. Пахнуло овчиной, молоком, квашеной капустой и чем-то таким, что могут выразить лишь два слова: отчий кров. Мать приникает к шинели и плачет навзрыд. Александр успокаивает:
— Ну зачем же так, мамань. Ведь живой и не калека.
Все село собралось на второй день во дворе Винокуровых. А он, растроганный и горделивый, не мог ответного слова сказать. Не мастак на речи. Молвил виновато:
— Был бы Вася Белоусов, он бы все растолковал…
Уже вечером, за семейным ужином, отец спросил, кто такой Белоусов. И тут Александр рассказал о друзьях-товарищах. Вспомнил мудрого и сердечного комиссара Попкова, мужественного Зверева, мечтательную Аню радистку и, конечно же, своего маленького тезку. Лишь об одном человеке не сказал ни слова. Может, потому, что сам мало знал о нем, или же потому, что с именем того человека была связана пока не высказанная думка.
V
В те трудные дни, когда отряд Винокурова задыхался от нехватки продуктов и боеприпасов, к нему, в прямом смысле слова, с неба приходило спасение. Нет, не манна, но нечто подобное — картофель, мука, консервы. Сбрасывали все это наши самолеты. Иногда они садились на «пятачке»-опушке и, спешно сгрузив патроны, мины, тол и гранаты, улетали.
Но случалось, что погода задерживала летчиков. И тогда они подолгу засиживались у партизан, рассказывали новости Большой земли, принимали многочисленную почту и наказы выполнить тысячи просьб. Архипыч перезнакомился со всеми летчиками.
Одного из них звали просто — Акиша-сибиряк. Худой, узколицый, с белесыми ресницами. Очень стеснительный в разговоре и лихой в полете. Несколько раз сажал тяжелую машину там, где, казалось, развернуться немыслимо.
Любил Архипыч беседовать с Акимом. Сколько было переговорено — о положении на фронтах и видах на урожай, о Ленинграде и Пензе, над которой несколько раз пролетал Акиша. Винокуров допытывался:
— Ну, а как там озимые?
— Зеленеют, тянутся, — отвечал пилот и угадывал мысли собеседника: — Может, твоим старикам письмецо сбросить?
— Да вряд ли оно найдет их.
И все же однажды Акиша сбросил такое письмо. Но оно, видно, так и не дошло до стариков. А второй раз писать не довелось. Не встретил больше Архипыч Акима. Прилетали другие ребята, говорили, будто Акишу немецкие зенитки сбили под Ленинградом, куда он продовольствие вез.
Совсем замкнулся Архипыч. Не разговаривает. Людей сторонится. В отряде зашептались:
— Не захворал ли командир?
— А может, влюбился…
Подсел Василий с баяном, душу разбередил. Достал Архипыч из полевой сумки маленькую фотографию паренька в летном шлеме:
— Был Акиша, нет Акиши. Думаю его маршрутом пойти.
Вернулся Винокуров в Ленинград, и — к Жданову:
— Направьте в летчики.
— А может, в железнодорожный институт? Ведь это вам ближе.
Александр свое:
— Летать хочу.
Начертал Жданов на календарном листке:
«Винокуров. Летать!»
Рано утром приехал Архипыч в авиаучилище. Первым встретил бровастого подполковника. Он сидел в скверике. Архипыч присел рядом. С истинно партизанской прямотой пожаловался, что, мол, некому доложить о прибытии. Подполковник прочитал документы.
— Учиться?
Архипыч между тем разразился нелестными предположениями:
— Мирно тут у вас. Наверно, пороху не нюхали. Вот и встречают так людей с фронта…
— Да, пороху не нюхали, но дыму вдоволь наглотались.
Поднялся со скамейки:
— Будем знакомы. Белецкий. Начальник училища.
Александра будто мина подбросила.
— Виноват, товарищ подполковник…
— Ничего. Хорошо, что сразу высказались. — Белецкий, сильно хромая, зашагал по аллее. Александр пошел рядом.
— Что с ногой?
— Это протез. Плохо слушается.
— А где же это?
— Там, где порох нюхают.
Белецкий пригласил Винокурова в кабинет, вызвал интенданта:
— Переодеть этого товарища в военную форму. Выдайте все, как сверхсрочнику.
Со всем партизанским одеянием расстался Архипыч легко. Но шапку с алой тесьмой прямо-таки с болью стянул.
Начались полеты. Летал над теми же местами, где некогда водил поезда. Инструктор был доволен. Но начальник училища после первого полета спросил:
— С техникой знакомы?
— Машинистом работал.
— Учтите сразу — здесь не паровоз. Самолет деликатность любит.
В последующие контрольные полеты повторял эту фразу. Даже перед выпускными экзаменами не удержался от жестких комментариев:
— Деликатнее, деликатнее. Ручка — не реверс.
А сам думал: «Неплохо. Совсем неплохо. Ведь за полгода летчиком стал».
Возвратясь на аэродром, неожиданно спросил:
— Программа, считай, исчерпана. Куда думаешь податься?
— В штурмовой, по вашей линии, думка была…
— Оставайся инструктором, — начальник училища произнес тоном просьбы.
В самолете Архипыча, чуть повыше приборной доски, появился портрет паренька в летном шлеме. Курсанты спрашивали:
— Кто это?
— Аким. Ленинградский летчик. По нему свой маршрут сверяю.
Не только сам летчиком стал Архипыч, но вывел на высокую дорогу целый отряд учеников. И теперь пошел с челобитной к начальнику училища:
