Густав Шпет - Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»
г) Во всяком случае, более подходящей для уэллеровского «как говорил» кажется его ссылка на «Живой шкилет» («living skellinton»), лишний раз подчеркивающая особенность Сэма: правильно называть сравнительно редкие собственные имена и делать вульгарные ошибки в словах ходовых, но «интеллигентных». Под именем «Живого скелета» или «Anatomie Vivante» (буквально: «живая анатомия») в 1825 г. выступал в Лондоне некий француз (?), который при росте 1,7 метра весил немногим больше 35 килограммов. Позже во всех европейских ярмарочных балаганах стали появляться свои «живые скелеты».
д) Упоминание Сэма о том, что «сказал капеллан Синей Бороды» (гл. 17, XX), не раскрывает источника, из которого он почерпнул сведения о названном персонаже. Этот хорошо известный сюжет встречается в разных версиях у многих европейских народов, но в Англии с конца XVII века был в ходу литературный вариант, а именно — перевод сказки известного французского писателя Перро (1628—1703). В Англии сказка приобрела широкую популярность не только среди детей, когда легенда о Синей Бороде сплелась с биографией английского короля Генриха VIII.
е) Сэм опять напоминает о своем театральном образовании, когда цитирует короля Ричарда, который будто бы «сказал», сперва заколов короля, а затем задушив его детей в Тауэре (ч. 52), что прежде — дело, а потом — забава (гл. 22, XXV). Не может быть сомнения, что это — реминисценция «Ричарда III» Шекспира. У Шекспира Глостер (будущий Ричард III) закалывает короля Генриха VI в предпоследней сцене третьей части «Генриха VI» и велит умертвить племянников в «Ричарде III», но в третьей сцене пятого акта «Ричарда III», когда перед Ричардом возникают видения кровавых жертв его честолюбия, среди них появляется и тень короля Генриха VI.
ж) Не может не вызвать, далее, на размышления упоминание Сэмом «Вечного жида» (гл. 35, XXXIX). Этот сюжет, — более распространенный на континенте, и притом в литературных обработках, — популяризовался преимущественно в XIX веке, но не был широко известен в Англии, хотя литературно образованные люди не могли не знать баллады о «Вечном жиде», приведенной в упомянутом выше собрании Томаса Перси (т. II, кн. 3). Способствовала ли образованию Сэма Уэллера, — или, что то же, Чарльза Диккенса, — написанная на эту тему Эндрусом Фрэнклином комедия «Вечный жид, или Маскарад любви» (1797 г.), остается неясным. Несомненно, однако, Диккенс знал нашумевшего при своем появлении (1829 г.) «Селетиила» Джорджа Кроли, воспроизводившего первую часть легенды о «Вечном жиде».
з) Легче объяснить историческую осведомленность Сэма, когда мистер Пиквик с потайным фонарем напоминает ему Гая Фокса (гл. 35› XXXIX). Гай (Гвидо) Фокс — один из участников так называемого «порохового заговора», подготовленного католиками и направленного против короля Якова (Джеймса) I Стюарта (1605 г.). Заговорщики успели заложить огромное количество пороха под здание парламента и рассчитывали взорвать его, когда король появится в нем для произнесения тронной речи. Один из заговорщиков, желая спасти своего друга, члена парламента, который погиб бы во время взрыва вместе со всем высоким собранием, предупредил его весьма таинственным письмом, что и привело к раскрытию заговора. Гай Фокс должен был произвести самый взрыв и, кроме того, обнаружил большое мужество, находчивость и упорство в достижении цели; поэтому, хотя он не был главою и центром заговора, его фигура стала предметом исключительной ненависти. Он был казнен вместе с другими, но именно с его именем связан был установившийся обычай 5 ноября (в день предполагавшегося покушения) носить по улицам соломенное чучело Гая Фокса, которое потом торжественно сжигалось (ср. начало гл. 38, XLII; Уэллер разглядывает наглого Сменгля, как если бы тот был «набитым соломою чучелом Гая Фокса»). В этом обряде особенно деятельное участие принимали подростки, не только собиравшие где возможно хворост и дрова для костра, но также тащившие из дома все, что могло гореть. Сэм Уэллер мог и сам неоднократно участвовать в этом действе. Что касается его познаний о потайном фонаре Гая Фокса, то, какова бы ни была их историческая точность, они могли быть почерпнуты из прокламаций, которые распространялись к этому дню среди населения и в которых под портретом Фокса помещались нередко стихи, описывающие его злодеяние. В стихотворении, распространявшемся в 1826 г. и воспроизведенном в одном из известных Диккенсу изданий У. Хона[29] (W. Hone), — «С фонарем под землей Гай Фокс был найден» (The Every-day Book, 1827, November 5).
и) Указание на шестипенсовые книжки с портретом Никсона (гл. 39, XLIII), которое делает Сэм, сравнивая отца с этим «ясновидящим», кажется естественным в устах Сэма Уэллера. — Роберт Никсон, известный также под именем Чеширского прорицателя и слывший астрологом, считался автором популярных в начале XIX века брошюрок, воспроизводивших разного рода предсказания, сделанные будто бы в конце XVII и начале XVIII века и тогда уже им опубликованные. Но есть основания предполагать, что эти брошюрки были мистификацией и что в действительности никакого Никсона вообще не существовало (ср. W. Hone, The Table-Book, July).
к) В обществе друзей и профессиональных собратьев своего отца Сэм Уэллер обнаруживает новую сторону своей одаренности (гл. XLIII). Он выступаете качестве певца и исполняет балладу о разбойнике Терпине. Дик Терпин (настоящее имя — Джек Палмер, Palmer) — один из самых видных героев уголовной истории Англии эпохи расцвета разбойничества (XVII-XVIII вв.), которое распространилось по всем дорогам, терроризировало путешественников и дало материал бесконечному количеству романов, начиная уже с XVIII века. В свое время пользовалась популярностью вышедшая в 1834 г. повесть подражателя В. Скотта У. Эйнсуорта (1805—1882) «Руквуд», романтизирующая Терпина. Терпин, мясник, конокрад, контрабандист. разбойник, был повешен в 1739 г. за убийство лесного сторожа. Он жил в самом Лондоне и отсюда предпринимал свои экспедиции на прославленной его похождениями кобыле Черная Бесс (ласковое имя, соответствует нашему «Лизочка»), упоминаемой в балладе Диккенса. Хаунсло — городок в десяти милях на запад от Лондона, в XVIII веке был важным центром каретного сообщения, так как здесь находилась первая станция карет, шедших на юг и на Бат. К западу от города простирался огромный пустырь, служивший местом расположения военных лагерей и дававший приют разбойничьим шайкам, — Хаунсло-Хит. В «Пиквике» упоминаются и другие места похождений Терпина: Портюгел-стрит, Хорнси, Хэмстедский пустырь, самый Хэмстед и, в частности, гостиница «Испанцы», где долго показывали конюшню, в которой Терпин держал свою Черную Бесс.
л) Музыкальную образованность у Сэма заставляет предположить еще один, более тонкий пример. «Долой же меланхолию!» — восклицает он, цитируя школьника, «сказавшего» это по поводу смерти учительницы[30] (гл. 40, XLIV). Словами «Долой же меланхолию» начинался куплет, певшийся на мотив из «Волшебной флейты» Моцарта (см. Энциклопедию Хейуорда). В «Нашем общем друге» Диккенс приводит этот куплет, который приблизительно можно передать так:
Долой же меланхолию!Зачем всегда страдатьИ петь о грустной доле?Не лучше ль напевать: Тра-ля!
Диккенс цитирует слова «Долой же меланхолию», кроме того, в «Дэвиде Копперфилде» и в «Лавке древностей», причем в последнем случае сопровождает их следующим пояснением: «Долой же меланхолию» — пьеса, «которая, будучи исполнена на флейте в постели, в очень медленном темпе, да еще джентльменом, не совсем освоившим этот инструмент и повторяющим одну ноту бессчетное количество раз, прежде чем нащупать следующую, — производила довольно тяжелое впечатление»[31].
м) Доказательством хорошего знакомства Сэма с театром могут послужить, при всей их общности, выражения, которыми Сэм вводит молодую чету Уинклей к мистеру Пиквику во Флитской тюрьме: «Ну вот, представление начинается! Гонг! Занавес поднимается, входят два заговорщика» (гл. 43, XLVII).
н) Не случайно также на вопрос миссис Клаппинс, почему бы мистеру Пиквику не жениться на миссис Бардль, Сэм отвечает: «Да! Вот в чем вопрос!» (гл. 23, XXVI). Если бы Диккенс не намеренно вложил в уста Сэма именно цитату, он так или иначе переделал бы слишком общеизвестную формулу «Гамлета». Свое знакомство с Шекспиром Диккенс непосредственно, то есть не вкладывая в уста действующих лиц, обнаруживает, кажется, всего один раз — в названии главы восьмой [в наст, издании — седьмой. Ред.], «иллюстрирующей положение, что путь истинной любви — не гладкий рельсовый путь». Это явная пародия на строку из «Сна в летнюю ночь»: «Путь истинной любви — не гладкий путь» (акт 1, сц. 1, 134).
