Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
—— Пять тонн!
— А что пять тонн, что такое пять тонн! — на лицо Гуркина снова дернулись скулы. — Сколько весит один экземпляр книги «Как закалялась сталь»? Вы прикидывали?
— Самое большее — полкило!
— Допустим. Значит, пять тонн — это десять тысяч книг. Но только теоретически. А отходы? А типографский брак? Шесть-семь тысяч экземпляров — больше не получится.
— Шесть-семь тысяч сегодня, Шесть-семь тысяч завтра...
— Шесть-семь тысяч сегодня, шесть-семь тысяч через полгода, а, учитывая неравномерность поставок, нехватку бумаги у нас в СССР, через год. Ну и что же в итоге? Каких-нибудь пятнадцать тысяч одной только «Как закалялась сталь» за два года. А в венгерских левых молодежных организациях, вы сами говорите, двести тысяч членов!
— Конечно, не сразу... Но постепенно можно было бы...
— За каких-нибудь двадцать лет. И еще двадцать лет на «Чапаева». И еще столько же на «Рожденные бурей»... О других расходах, которые мы вообще никогда не сможем взять на себя, я уже не говорю: переплет, специальная бумага для форзаца... И потом, о качестве перевода вы задумывались? Ведь эти энтузиасты по существу только начали изучать русский язык. Хотя «моя твоя понимай» — это для них уже пройденный этап, но многие еще путают «муку́» с «му́кой». Представляете себе в книге черным по белому: «Он принял смертную муку́». Как будет «мука́» по-венгерски?
— «Лист».
— Значит, Ференц Лист... Интересно, я не знал... А «му́ка»?
— «Кин».
— Вот во что могут вылиться эти скороспелые самоделки... Знаете, старший лейтенант, мы с вами все равно сегодня эту проблему не решим. Уже третий час ночи. Давайте лучше на боковую. А на днях, обещаю вам, я переговорю с венской «Эстеррайхише цайтунг», с ее редактором полковником Лазаком. У них и средств побольше, и бумаги, и печатать в Вене куда дешевле. Еще сколько-то и для себя заработают...
С тем и разошлись.
А утром, когда я, злой и невыспавшийся, явился с запозданием к завтраку, рядом с моим начальником, свежим, как огурчик, сидел очередной гость — незнакомый мне худощавый желтолицый человек средних лет в гладко-синем костюме, с узким, как лезвие, галстуком, чуть примятым снизу. «Из ЦК, инструктор иностранного отдела», — сразу определил я. Гостей в отделении перебывало много, и мы все научились довольно точно их классифицировать.
Гуркин и его гость поели раньше меня. Проходя мимо, Гуркин задержался возле моего стула:
— Переоденьтесь в военную форму, захватите с собой планшетку — и ко мне. Только, пожалуйста, побыстрее, — и критически глянул на мою тарелку с горкой жареных рулетиков по-венгерски.
Подавальщица Илона знала мои аппетиты и не скупилась — все равно я пришел бы за добавкой. К ее удивлению, на тарелке оставалась еще добрая половина порции, когда я, дожевывая на ходу, стремглав кинулся к выходу из столовой. Настроение у меня поднималось, как ртутный столбик в термометре с закипающей водой. Почему-то я связал этот вызов к начальнику с вчерашней затянувшейся дискуссией и решил, что, подумав весь остаток ночи, Гуркин все-таки нашел способ помочь молодым венграм, жаждущим советских книг.
Но когда я, приведя себя в полный боевой, с планшеткой через плечо и пистолетом в кобуре, влетел к нему в кабинет, он окинул меня странно изучающим взглядом.
— «ТТ» можно с собой и не брать, все равно придется сдать на посту, так что лучше оставьте у меня. Остальное, кажется, в порядке. Сядете на «шкоду», поедете в ЦК, к товарищу Ракоши. Вот пакет, — и подал мне небольшой плоский прямоугольник, запечатанный в двух местах красным сургучом. — Вручите его товарищу Ракоши лично. Не через помощника, не через секретаря, а только лично, — подчеркнул он. — Пусть вскроет при вас, и оставайтесь с ним, пока будет читать. Затем снова уложите содержимое — несколько листов машинописи в пакет и мигом обратно. Если товарищ Ракоши захочет делать заметки, пожалуйста, но только на отдельном листе. Эти заметки — так скажите ему — он может отправить по своей линии. Все понятно?
— В основном. Неясно только, что в пакете.
— А это для вас пусть пока и останется неясным. Скажу только, чтобы была понятнее ситуация. Пакет привез в шесть утра военным самолетом из Праги тот товарищ, что сидел возле меня за завтраком. Теперь он отсыпается на кушетке в комнате Матьяша. А в три часа дня полетит с пакетом в Бухарест... Езжайте, не задерживайтесь! Товарищу Ракоши я позвоню.
Ртутный столбик стремительно пошел вниз — вода стала быстро остывать.
Минут через пятнадцать я был уже в здании ЦК Венгерской компартии недалеко от парламента, ломаными и вместе с тем воздушно-изящными линиями которого я не переставал любоваться, когда оказывался поблизости.
Ни у входа, ни внутри здания постовые в форме народной полиции не задерживали меня, хотя и окинули ощупывающим взглядом, особенно пустую кобуру. Лишь у двери секретариата сидевший там полицейский спросил по-русски:
— К кому?
— К товарищу Ракоши. От подполковника Гуркина.
Полицейский разрешающе кивнул.
В приемной сидело человек десять: венгерские военные в высоких чинах, штатские, похоже, из комитатов[10].
Я сразу подошел к помощнику первого секретаря, которого знал еще в военные годы:
— Привет, Дьюри! Мне к твоему хозяину. И очень срочно.
— Садись! Сейчас доложу.
Он вышел. Я остался стоять, оправил гимнастерку.
Дьюри вернулся:
— Товарищ Ракоши очень занят. Он просил передать, что нужно, через меня.
Такой поворот событий в полученные четкие инструкции никак не вписывался.
— Не пойдет! — категорически рубанул я. — У меня другое распоряжение. Только лично!
Дьюри в растерянности жевал нижнюю губу. Что-то его не устраивало.
— Хорошо, — произнес он не очень уверенно. — Попробую еще раз.
Слегка озадаченный, я стал ждать. «Что произошло? Почему Ракоши меня сразу не принял? Гуркин забыл позвонить? Исключено!.. Не дозвонился?»
Боковая дверь возле стола помощника отскочила с треском, будто ее с силой толкнули ногой. На пороге появился сам Ракоши, за ним высился Дьюри с кислой миной, видно, заработал нагоняй.
Ракоши я видел неоднократно, хотя лично знаком с ним не был. Он приезжал к нам в отделение, к Гуркину, когда я еще там не работал. А потом еще раз, уже не один, а вместе с другим секретарем ЦК Эрне Гере, частым нашим гостем. Как раз в это время я отвозил Зою в родильный дом.
Небольшого, можно даже сказать, маленького, почти карликового роста революционера мировой известности никак нельзя было назвать видным мужчиной. Крепыш с несоразмерно большой, яйцевидной формы лысой головой и миндалевидными темными глазами. Короткие крепкие ноги. Не по туловищу длинные руки с мощными кистями человека, с детства занимавшегося физическим трудом.
— Ви? — словно выстрелил, глядя прямо мне в глаза, раздраженно сжимая и разжимая увесистые кулаки.
Почему-то он был в ярости. Обычно присущее ему обаяние могучей силы воли и бурлящей энергии отступило на второй план перед непонятной вспышкой крайнего раздражения.
Я молчал. Что такое — «ви»? Констатация? Обвинение? Что можно ответить на такой странный вопрос?
— Ви? Я спрашиваю?
Ракоши хорошо говорил по-русски, обычно не делал ошибок. И лишь звук «ы», как и большинству венгров, даже долго проживших в Советском Союзе, ему не давался никак.
— Ви понимаете, где находитесь? — наконец произнес он такое, на что хоть ответить можно.
Я, пытаясь разрядить обстановку, улыбнулся:
— Догадываюсь.
И мгновенно сам ощутил, насколько натянуто прозвучала шутка.
— Догадливый, значит, — Кулаки продолжали сжиматься и разжиматься. — Решил посмотреть на товарища Ракоши и просто-напросто вызвал его к себе. На просмотр. Так?
— Нет, не так, товарищ Ракоши. Меня послали увидеть вас и передать...
Я оглянулся. Все присутствовавшие в приемной, отдавая дань уважения первому секретарю, поднялись со своих кресел и напряженно вслушивались в наш странный диалог: кто с интересом, кто хлопая глазами и явно ничего не понимая.
— Увидеть и передать вам...
— Что за цирк вы здесь устраиваете, офицер? — раздраженно перебил он меня. — Я же ясно приказал: передайте все, что надо, товарищу Нонну...
— Велено передать вам с глазу на глаз... Товарищ Гуркин...
— Вот я сейчас позвоню товарищу Гуркину и скажу, как ведет себя здесь его офицер... — и шагнул к телефону, все такой же злой, но, подняв трубку, тут же передумал. — Нет, я лучше позвоню от себя и тогда... Следуйте за мной! — и, стремительно развернувшись, огромными, не по росту, шагами, понесся по пустому коридору.
— Кабинет пятнадцать, — бросил мне Дьюри вдогонку.
Он не зря назвал номер кабинета, хотя я поначалу удивился: зачем это, я же следую за Ракоши. Но тот за первым же поворотом длинного коридора моментально исчез у меня из глаз.
