Евгений Воеводин - Эта сильная слабая женщина
Это значило — два часа!
— Зачем? — спросила она. — Вы же замерзли, наверно, до костей!
— Нет, — сказал Дружинин. — Я ходил… Да и тепло сейчас. А вы все время мелькали там, в окне. У вас много работы?
— Да, — сказала Любовь Ивановна. Не говорить же, что она красила волосы и ждала, когда они высохнут, чтобы не идти на холод с мокрой головой!
Ей надо было собраться, отбросить растерянность, недоумение, успокоиться, подумать — что это? Почему два часа этот человек ходил здесь, ждал, поднимал голову к освещенному окну и дождался наконец?.. Хочет что-то сказать? Нет, наверно, все не так! Просто он один и знает, что я одна, а наступает такая пора, когда быть одному невозможно, вот он и стоял…
Все-таки она заставила себя успокоиться.
— Хорошо, что вы меня проводите, — сказала Любовь Ивановна. — Я ведь трусиха, каких свет не видел. В прошлом году бежала здесь, и вдруг из снега вот такая черная глыба! Я в одну сторону, а она в другую.
— Лось? — догадался Дружинин.
— Лось. Они здесь как коровы ходят.
— Я уже видел.
Все это было не то — не те слова, не тот разговор. Почему мы не можем быть простыми? Не умеем, не хотим, боимся? Уже не молодые, знающие истинную цену простому человеческому участию, стесняемся открыто потянуться к нему, — как бы о нас не подумали худо! — ждем, мучаемся и опять остаемся одни…
Любови Ивановне хотелось сказать: «Я много думала о вас, мне было тревожно за вас. Как вы жили вот до этой минуты, когда мы идем вдвоем через лес и нам обоим спокойно и радостно? Я знаю, почему вы ждали меня. И вы тоже знаете, что мне сейчас очень хорошо оттого, что меня ждали».
От института до дома было всего два километра — слишком малое расстояние, чтобы успеть разговориться. «Простите, не могу пригласить вас к себе — у меня развал». — «Да что вы, Любовь Ивановна. Я сейчас домой…» — «Спасибо, Андрей Петрович. До завтра…»
Она вошла в квартиру, открыла свет и, не раздеваясь, скинула с головы платок. Из зеркала на нее глянула совсем другая женщина — странно-незнакомая, румяная от мороза, — и Любовь Ивановна смотрела на нее, улыбаясь, словно знакомясь с той хорошенькой женщиной, которая вошла сюда вместе с ней…
Нет, все-таки они успели поговорить по пути.
— Вы к нам откуда?
— Из Большого города.
— А где работали раньше?
— На заводе газовых турбин.
— Не устраивала работа?
— Устраивала. Просто были причины…
— Я, наверно, слишком любопытна?
— По-моему, в обычную женскую меру. Почему ушел? Разошелся с женой, оставил ей квартиру, жил у товарища, сколько было можно… А здесь обещают жилье.
— Сколько же вы прожили… с женой?
— Двадцать два года.
— И дети есть?
— Нет. У нее дочка от первого мужа.
— Извините меня, я знаю, что настырная… Вам с ней было очень плохо?
— Когда хорошо, люди не расходятся.
— Да, конечно. Но двадцать два года!.. И все начинать сначала, не зная, что получится, и получится ли?.. По-моему, без прошлого вообще не может быть семьи. Бывало, муж напомнит мне что-то из прошлого, или я ему, и на весь день совсем другое настроение.
— Вам повезло… Я не хочу вспоминать ни хорошего, ни плохого.
— Значит, хорошее все-таки было?
— Конечно! Но плохого; видимо, больше, а человек не может жить одними хорошими воспоминаниями.
— А может быть, вы сами…
Она не договорила. Дружинин кивнул. Да, может быть… Они поняли друг друга. Может быть, он сам виноват в этом разрыве с женой. Он не отрицает.
Они уже подходили к дому, и Любови Ивановне на хотелось прощаться, но и пригласить к себе она не могла. Эти проклятые волосы!..
— До завтра, — сказал Дружинин.
Стало ли ему хоть немного легче? — подумала Любовь Ивановна.
Она позвонила Ангелине, спросила: как Жигунов? — рассказала о том, что сегодня ее ждал и провожал Дружинин, и Ангелина захохотала.
— Ну, старый козел! Он вчера приходил Жигунова проведать, мы и напели ему про тебя. Между прочим, хороший мужик. Не тушуйся, его сейчас голыми ручками взять можно.
— Перестань! — крикнула Любовь Ивановна, но Ангелина продолжала хохотать, и Любовь Ивановна с грохотом бросила трубку. Все было испорчено, и доброго настроения как не бывало.
11
В последних числах января неожиданно приехал Плассен.
Он всегда появлялся так, чтобы не отрывать людей на встречи и торжественные столы, на заботы о его удобствах и продумывание приветственных речей, — все это он не любил, и, если его начинали мягко журить: «Как же так, не предупредили, мы бы встретили!» — он вяло махал рукой, словно отгонял муху, и кривил бледные губы: «Невелика персона, да и времени жалковато». Это он-то «невелика персона»! Сам Великий Старец!
Впрочем, неожиданным его приезд был для всего института, кроме Туфлина, который исполнял сейчас обязанности директора. Накануне Туфлин совершил «большой обход», и это не укрылось от наблюдательных глаз. Конечно, у него кто-то есть в Академии наук, кто позвонит и предупредит по старой дружбе или какой-либо другой причине.
Плассен приехал уже под вечер, к концу рабочего дня, и было ясно, что сегодня он не уедет. Говорили, что у Туфлина собрался весь «х у р а л» — начальники отделов и что там г о р я ч о: в прошедшем году институт не выполнил ряд плановых работ по содружеству, и Плассену поручено сделать по этому поводу сообщение на Президиуме. Так что Игорю Борисовичу кисловато — слишком много ездил по заграницам! Ну, да ничего, признает ошибки, найдет объективные причины, наметит пути, мягонько нажмет, как это он умеет делать, и все выправится, хотя накануне выдвижения в членкоры такие неприятности ему вовсе некстати.
Уже около шести часов в лабораторию позвонила секретарша Туфлина и певуче сказала:
— Зайдите, пожалуйста, к Игорю Борисовичу.
— Я? — удивилась Любовь Ивановна.
— Ну, конечно, вы!
— Взять какие-нибудь материалы?
— Нет, он не просил. Ничего не надо, голубушка.
Она торопливо подкрасила губы, поправила иссиня-черные волосы и успела подумать: секретарша тоже говорит «голубушка». Как Туфлин. Зачем я ему понадобилась? Хвастать пока вроде бы нечем, да и вызывают без материалов… Она поймала себя на том, что почти бежит по коридорам и переходам. Как школьница, которую вызвали к завучу и которая мучительно соображает по дороге — что же это я натворила?
В большом директорском кабинете (совещание проходило там) уже пили кофе. Плассен сидел в низком кресле, выставив острые колени и, увидев Любовь Ивановну, помахал ей, подзывая к себе. Он не встал, только потянул ее за руку, поцеловал и не то удивленно, не то радостно сказал:
— А ты все хорошеешь?
Ей было неловко — оттого что вот так, запросто, ее поцеловал Плассен, и что все вокруг снова вежливо улыбаются, как и в тот, первый раз, и оттого, что за этими улыбками она увидела недоумение, а может быть, и скрытую иронию: чудит, чудит Великий Старец! Плассен все держал, все не отпускал ее руку.
— У тебя дома тепло? — спросил он.
— Тепло, Владислав Станиславович.
— На ночлег пустишь?
— Ну конечно! — растерянно ответила она.
Плассен перевел взгляд на Туфлина, будто собираясь что-то сказать ему, и Любовь Ивановна тоже поглядела на Туфлина. Ей показалось, что он раздосадован, но не тем, что происходило здесь за эти два часа, а тем, что Плассен хочет остановиться не у него, даже не в гостинице, а у Якушевой. Но тут же Туфлин поспешно улыбнулся и развел руками:
— Против чар нашей Любови Ивановны мы бессильны. Машина внизу, я провожу вас.
Плассен медленно поднялся. Нет, спасибо, его не надо провожать. Разговор продолжим завтра, но не в восемь, а в десять или в половине одиннадцатого. Он устал. У него бессонница, он засыпает поздно. Ему пожимали руку — другой он по-прежнему держал руку Любови Ивановны. Да так и вышел из директорского кабинета, словно ведя ее на поводу.
Любовь Ивановна не понимала ничего, ее растерянность росла и росла. Она поднялась к себе — одеться, и, когда вышла на улицу, Плассен уже стоял возле машины, в долгополом старомодном пальто и меховой шапке с бархатным верхом.
А в стороне стоял Дружинин, ждал ее… Любовь Ивановна махнула ему и первой села в машину, Плассен сел рядом.
— Ну, вот и славно, — с видимым удовольствием сказал он. — Ты скажи товарищу, куда нас везти. У тебя лифт есть?
— Есть. Все есть!
— Все? — с шутливой недоверчивостью спросил Плассен. — Может, и хороший чай тоже есть?
— И хороший чай есть.
— Ну-ну, — сказал Плассен и снова взял ее руку в свою. У него были холодные твердые пальцы…
Возле дома Любовь Ивановна отобрала у Плассена его туго набитый портфель, но, когда — уже дома — хотела помочь ему снять пальто, он недовольно проворчал: «Как-нибудь сам» — и пошел в комнату, потирая ладонью о ладонь. Любовь Ивановна пошла следом, и увидела, что Плассен беззвучно смеется.
