С. Максимов - Нечистая сила
Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые порядки наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в одном селе, при старом священнике, жила только одна старуха-кликуша, которой он не верил, хотя и не предпринимал против нее никаких строгих мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а следом за ней заголосила другая молодая женщина (конечно замужняя, так как кликушество исключительно болезнь бабья, не девичья). И еще залаяла молоденькая бабенка к тому времени, когда старик-поп передал место своему молодому сыну. Последний во всеуслышание поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу и, если ее там признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей сторогости законов. Бабы замолкли и стоят теперь во время служб смирнехонько. Смолкли кликуши и у другого священника (а было их много), когда одну из них он заставлял ходить говеть постом по 2, по 3 недели, приказывая становиться перед аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в церковь снимок с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские попросили у себя отслужить Владычице всенародный молебен и, как только икона показалась на краю селения, одну молодую бабу схватило: начала она ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два мужика, чтобы не дать ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но священник велел мужикам отойти от кликуши. «Кормилец, перепачкается, упадет!» — «Пускай падает, а если не отойдете — позову сотского». Баба не упала, хотя и продолжала визжать, пока не дождалась строгого внушения от священника, который пристыдил ее при всем народе. Тогда она кричать перестала. и все время смирно и молча ходила за иконой. Когда же поднесли св. икону к крайней избе, около которой стояли уже все и ждали, то вдруг хозяин этой избы, мужик лет под 50, ни с того, ни с сего, принялся изображать из себя кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая баба — поросенком, а мычал коровой. Эта неожиданность так всех поразила, что раздался общий, неудержимый, раскатистый хохот и, когда священник пристращал сотским, виноватый начал умильно просить прощения и отпущения.
Исходя из того убеждения, что непритворные кликуши издали чувствуют приближение священника и наглазно убеждаясь в том, что «сидящий» (т. е. бес) не допускает прикладываться к св. иконам и преклоняться под них на крестных ходах, все, радеющие этим больным женщинам, с особенным старанием и настойчивостью ищут помощи у духовных лиц и в монастырях у прославленных мощей и чудотворных икон. Киевские Пещеры, Михайловский монастырь с мощами великомученицы Варвары, даже те церкви, в которых имеются изображения Богоматери «Нечаянной Радости», а также целителя Пантелеймона, чаще других оглашаются воплями кликуш и являются, так сказать, излюбленными лечебницами. Неудачи, испытанные в одних местах, нисколько не охлаждают надежды искать помощи в других, хотя бы и отдаленных, но также прославленных. Эта вера в помощь святыни, именно по отношению к этому виду людской порчи, настолько сильна в народе, что даже волхвующие колдуны вынуждены делать уступку столь твердо установившимся верованиям: наиболее сметливые из них и ревнивые к своей славе и общественному положению, прежде чем приступить к волшебным действиям, обыкновенно зажигают перед иконами в избах лампадки, держат в руках зажженные восковые свечи, ставят на стол чашку с водой и опускают туда медный крест, снятый с божницы, уголек и щепотку соли. Над водой читают молитвы. Больная пьет эту воду по три зори и выздоравливает, но не совсем кричать перестает, но по временам продолжает чувствовать в теле ломоту и судороги. Всезнающие старухи в таких случаях успокаивают тем, что порча сделана на железе — на замке, оттого-де она и крепка, и просидит до самой смерти.[46]
Вообще, темные люди с большим трудом разбираются в этой бабьей болезни, которая у нас на Руси очень распространена и временами вспыхивает в той или другой местности, в виде эпидемии. Путаются и теряются именно в тех случаях, когда является надобность отличать.»истинных страдалиц от притворщиц. Из показаний самих больных, как бы ни были искренни, подробны и точны эти показания, правды не узнаешь: она скрывается под личиною самообмана, который настолько велик, что даже мнимые кликуши привыкли говорить твердым голосом и в спокойно-уверенном тоне. Здесь почти нет возможности уловить фальшивую нотку, а тем менее заподозрить лукавое намерение обмануть и ввести в заблуждение слушателя. Заученное притворство в приемах и словах можно уловить лишь в таких случаях, когда на оплошавшую нападет, что называется, дока. Да и то не всегда, потому что семейный гнет, требующий изворотливости и научающий самоохране, — умудряет даже слепцов. Недаром сложилась пословица, что «все золовки хитры на уловки». Иной молодой бабе разом выпадут на долю все невзгоды безобразных и несогласных семей: объявится и свекровь змея-лютая, подберутся и золовки-колотовки и деверья-кобели, и ото всех, за все про все, посыплется «невестке в отместку», да так, что и белый свет станет не мил. Для бездомной сироты, у которой нет выхода, так как и сбежать-то ей некуда, нервное расстройство на несомненной истерической почве являлось, в таких случаях, прямым и законным следствием роковой домашней неурядицы. Кликушество является единственным спасением и для тех молодух, которых приняла новая незнакомая семья в ежовые рукавицы, после воли и холи в родительском доме: когда искренние слезы не помогают, и семейные мучители не унимаются, на сцену является тот же протест, но в усиленной форме кликушества, с выкриками и с обвинениями в порче, насланной кем-либо из наличных членов новой семьи (чаще всего обвинение падает на свекровь). Такой протест — все равно, ловко ли подучилась от умелых кликуш эта новая порченая всем штукам, или самостоятельно измыслила свои — производит уже потрясающее впечатление, и новоявленная кликуша, в глазах всех, является обреченною жертвою, не столько наводящею страх, сколько внушающею чувство сострадания. Здесь действует общее убеждение, что кликуша не сама по себе кричит и мучается, а кричит сидящий в ней злой дух, который и начинает бушевать, лишь только попадет в неприятную обстановку чужой семьи. Злой дух требует пребывания в родной семье: там он успокаивается и возвращается затем в чужую, уже в умиротворенном состоянии, и молчит до новых благоприятных поводов. Такая форма искусственного кликушества зачастую практиковалась в тех местах, где еще тверды были основы старорусской семьи, с большухой во главе, со старшими и младшими снохами.
Сверх семейного гнета, на устойчивость кликушества в далеких захолустьях имела также влияние и слепая вера, что одержимые бесом владеют даром прорицания. Принимая на себя эту личину мнимых ворожей, притворные кликуши, более или менее удачно, работают на этой почве уже с явными спекулятивными целями. Но хитрость и лукавство, конечно, удаются до первого промаха, который и решает дело полным исцелением. Ослаблению кликушества, в его искренних, или лживых формах, в значительной степени помогли также преобразования последних времен, содействовавшие, между прочим, улучшению социального положения женщин в семье. Установился обычай «разделов», получивший широкое применение после манифеста 19 февраля, в форме дележа женатых братьев по смерти отца. Облегчились «отделы», когда почин дележа с отцом предоставлен сыну, и «отходы», когда отходящий сын требует выдела, хотя бы без всякого вознаграждения, и идет на сторону лишь по тому побуждению, что «не желает работать на чужие рты» (холостой брат на женатого). К этим новым основам семейно-хозяйственной жизни крестьян присоединились и другие, выразившиеся в стремлениях земства к увеличению школ и развитию рациональной медицины, в корень колеблющих веру в колдунов и успокаивающих кликуш возможностью подвергнуться исследованиям и лечению в земских больницах. В настоящее время уже из многих местностей, и притом таких далеких и глухих, как Вологодская и Олонецкая губернии, получаются сведения, в таком роде: «Ныне год от году число случаев поражения этою нервною болезнью постепенно уменьшается». Так, например, в Двиницкой и Сямженской волостях (Кадниковского уезда Вологодской губ.) таких кликуш не более двух-трех, тогда как ранее они считались повсюду десятками», и т. д.
XV. КЛАДЫ
Безграничная в суеверных измышлениях и неудержимая в поисках чудесного, народная фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют зарытые в земле сокровища и ценности, известные под именем кладов. В южных окраинах Великороссии этот дух зовется «кладовиком», а подручные его — «кладенцами», и только в Севскому, Орл. губ., главный дух, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда попросту зовут «кладовым» и признают, что эти сторожа действуют всегда вдвоем: один из них — «лаюн», прозван так за то, что обращается в собачку-лайку, при первом покушении на похищение клада, другой — «щекотун», оберегающий клад в виде белобокой птицы сороки-щекотухи. В Белоруссии этот дух превратился в маленького бога — Копшу, которого просят указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят, оставляя в его пользу известную часть добычи. Уже по этому последнему признаку видно, насколько древен народный обычай зарывания кладов и насколько устойчива вера в их существование. Обычай этот создали тяжкие условия быта, в которых складывался исторический строй жизни русского земледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких племен, живших опустошительными и внезапными набегами, и желание оградить интересы потомков-наследников указало этот странный путь охранения имущества, нажитого тяжелым трудом. Со времени первых печенежских и половецких набегов, вплоть до татарских погромов, когда мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские люди неутомимо придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было положиться, и потому люди доверяли свое имущество только матери-сырой земле. Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и в последующее время, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные элементы, в сопровождении всяких внутренних неурядиц, в виде разбоев, казачества и крепостного права. Разнузданное своеволие, не знавшее меры и предела, и приученное к легкой наживе путем грабежа или собирания оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений и повергло народ в совершенную нищету, возможную только в дни истинного лихолетья. От этих насилий люди вынужены были бежать в неоглядную даль, искать новых земель, и там, запасаясь новыми сбережениями, покинуть старый обычай зарывания добра в землю. На прежних же местах, как напр., у исконных земледельцев — белорусов, и до нынешнего дня обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те времена, когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно, что шведские солдаты, выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали ямы, наполненные рожью, узнавая эти места по отсутствию росы, которую высушивала скрытая теплота зарытого зерна.) У великороссов точно так же еще жива любимая святочная игра «хоронить золото и чисто серебро».
