Леонид Мацих - Легенды таинственного Петербурга
Лабзин не прогадал: первые же книжки принесли журналу настоящий успех. Издание поддержали многие влиятельные вельможи и, что еще важнее, религиозные авторитеты. Среди них были епископ Калужский, митрополиты Петербургский и Московский, ректоры духовных академий и архимандриты монастырей. Монахи и священники присылали в журнал письма со словами поддержки и изъявляли желание стать подписчиками. В марте журнал стал самым популярным изданием в России. Радости Лабзина не было пределов. Он не стеснялся писать о своем любимом детище в самых восторженных тонах, предрекая ему «славную будущность».
Но радоваться оставалось недолго: у журнала оказалось множество могущественных врагов. Некоторые из них были просто завистниками, которые не могли спокойно переносить зрелище чужого успеха. Но были и идейные противники. Большинство из них – из наиболее консервативных церковных кругов. Они усматривали в журнале отступления от учения православной церкви, неверное объяснение таинств, ложное толкование Писания и вообще много мест, «противоречащих православной истине, приводящих в недоумение, рождающих сомнение и прямо неприличных». Посыпались доносы и требования «прекратить безобразие». До поры оберпрокурору Синода князю А.Н. Голицыну (он был другом Лабзина) удавалось отводить от журнала грозу, но в середине 1806 года дело дошло до царя. Александр поручил рассмотрение дела о журнале министру просвещения П.В. Завадовскому и президенту Императорской Академии наук Н.Н. Новосильцеву. Оба они отрицательно относились к мистицизму и не желали продолжения проекта Лабзина. Получив их донесение, царь распорядился, чтобы Голицын «исследовал оный журнал со всем возможным тщанием». Государева воля была ясна, и Синод издал «представление» о закрытии журнала. Сентябрьская книжка стала последней. Лабзин попрощался с читателями журнала, объявив, что издание прекращается «по обстоятельствам… от его воли независящим».
Он был очень огорчен происходящим, но не собирался сдаваться и не думал оставлять издательскую деятельность. Осуществлять ее становилось все труднее, так как противники Лабзина, ободренные закрытием «Сионского вестника», обрушили на мистиков новые потоки клеветы. Помимо церковных мракобесов, в этом особенно усердствовал авторитетный масон И.А. Поздеев. Он сознательно вводил публику в заблуждение, смешивая мистиков с иллюминатами, представителями своеобразного политического движения, вдохновленного идеалами Французской революции. У иллюминатов была дурная репутация, о них тогда говорили с ужасом как об «опаснейших революционерах» и «злейших якобинцах». Впоследствии оказалось, что слухи о страшной революционности политических иллюминатов были весьма и весьма преувеличены, но главная ложь заключалась не в этом. Для масонов-мистиков «иллюминация» означала молитвенное внутреннее озарение, это не имело ничего общего с политической деятельностью и революционной пропагандой.
Мистиков Лабзина пытались «пристегнуть» и к деятельности польского графа Тадеуша Лещиц-Грабянки и его группы. Грабянка был типичным религиозным фанатиком, одержимым идеей своей избранности и искренне считавшим себя мессией – спасителем человечества. Он основал религиозное «Авиньонское общество» (его называли также «Народ Божий», «Новый Израиль» и «Общество Грабянки»), начал проповедовать в Петербурге новое «Иерусалимское царство», близкое второе пришествие, а затем и вовсе провозгласил себя новым Христом. Грабянка многих увлек своими вдохновенными, бессвязными речами, которые его сторонники трактовали как «апостольское глаголание». В конце концов его арестовали, а общество запретили. Грабянка вскоре умер в тюремной больнице, сторонники его рассеялись.
Лабзин, несомненно, посещал собрания общества Грабянки. Они проходили в Мраморном дворце в покоях цесаревича Константина Павловича или в доме вдовы видного масона С. Плещеева. После разгрома общества Лабзин при всяком удобном случае устно и письменно открещивался от любых связей с безумным графом и группой его легковерных поклонников. Ему удалось это сделать, и доверие к нему как издателю было восстановлено. Александр Федорович добился разрешения на печать ранее запрещенного перевода книги Ю. Штиллинга «Тоска по Отчизне» и стал издавать книги в прежнем объеме. Многие из них пользовались большим успехом у современников и были настоящими интеллектуальными бестселлерами той эпохи.
Лабзин настойчиво прививал читающей публике вкус к серьезным философским и теологическим сочинениям. Одним из них был трактат «Мысли о небе, или Записки человека, обратившегося от заблуждений новой философии, сочинение, в котором победоносным образом поражаются лжемудрствования неверия и в коем доказывается истина христианской веры». Автором этой книги был испанский аристократ П. Олавидес, написавший ее во время Французской революции, свидетелем которой он был. Книга трижды выходила в Испании, а в 1805 году была издана в Лионе во французском переводе. Книга выдержала во Франции семь изданий (!), став одной из самых популярных в Европе. Для Лабзина было принципиально важно познакомить с такой книгой русского читателя.
Авторитет Лабзина среди российских братьев – вольных каменщиков неуклонно рос. Это признавали даже недоброжелатели. Г.Р. Державин, не слишком жаловавший масонов, уважал и любил Лабзина, доверял ему публичное чтение своих произведений, считая его непревзойденным чтецом. Он посвятил ему сборник своих стихов, написав при этом «Издателю моих песней». Лабзин в самом деле обладал прекрасным голосом и был изумительно красноречив. В сочетании со статной фигурой и пронзительным взглядом это производило сильное впечатление на людей. Некоторые говорили о его «гипнотизме» и «магнетизме». Александру Федоровичу такие разговоры льстили, они укрепляли его в сознании верности своего пути и тешили его гордыню.
Лабзин был чрезвычайно самолюбив и в ложах держался абсолютным деспотом, требуя от братьев беспрекословного повиновения. Он часто подавлял собеседников своей энергией, непоколебимой убежденностью и обширными познаниями. Лабзин не терпел возражений и ополчался на каждого, кто пытался ему перечить. Успокаивался он только в случае проявления полного смирения. Тогда он с охотой менял гнев на милость и проникался к человеку искренней привязанностью. Его отношения с братьями по масонству были скорее отцовскими, чем братскими. Он очень любил помогать, опекать и оказывать покровительство. В случае же упорного несогласия с его мнением, которое Лабзин всегда считал единственно правильным, Александр Федорович насмерть ссорился с человеком и порывал с ним навсегда. Так он рассорился и расстался со своим другом и соратником Д. Руничем.
При всем этом Лабзин не выносил лести в глаза, всегда обрывал подхалимов и с легкостью над собой смеялся (но позволялось это только ему одному). Александр Федорович был чувствителен к шепоткам за спиной и с удовольствием ловил разговоры, где братья между собой называли его «новым пророком». Людям малознакомым Лабзин казался гордым и надменным, он и сам признавал это за собой: «Все гордыня моя… Кабы не вера, право был бы я вовсе нестерпим». У него была любопытная и редкая черта: с людьми бедными, непризнанными и гонимыми он держался приветливо и доброжелательно, зато тех, кто считал себя выше его, он третировал, выказывая порой подчеркнутую дерзость и даже грубость. Хорошо знавший Лабзина масон М. Дмитриев писал: «Он не мог любить вполовину. Он предавался человеку весь, но зато и себе требовал всего человека».
За девять лет существования ложа Лабзина численно выросла и духовно возросла настолько, что стало возможным выделить из нее особую группу братьев. В марте 1809 года Лабзин основал ложу «Теоретической степени по изысканию премудрости Соломоновой». Это было преддверием обретения статуса розенкрейцеров, что было заветной мечтой самых мистически настроенных братьев. Чтобы ложа работала по древним уставам рыцарей Розы и Креста, необходимы были «братья испытанной верности, истинные и старые мастера, кои дали достаточные опыты страха Божия, человеколюбия, непорочной жизни и алчности к стяжанию премудрости и познаний». Обет требовал от таких братьев «отречения от сует мира и полного предания себя служению целям ордена, не щадя своей жизни».
Вступить в этот избранный круг было для масонов величайшей честью. Каково же было их удивление, когда Великий Мастер настоял на участии в работах обеих лож своей супруги! Иные из братьев возмутились, но Лабзин круто подавил недовольство, не останавливаясь даже перед исключением из ложи. Братьям пришлось смириться… Вообще говоря, масоны никогда не приглашали дам на заседания лож. Иное дело – торжественные братские трапезы или рауты с танцами. Там «прекрасные нимфы двора Купидона», как цветисто выражались масоны, были желанными гостьями. Об этом свидетельствуют застольные песни, тосты и велеречивые обращения, собранные в специальных масонских обрядниках. Но на таких веселых сборищах речь никогда не шла о серьезных предметах. Масоны опасались, что «приманчивая красота женская» отвлечет братьев от сосредоточения и самоуглубления, а то и поссорит их между собой. Кроме того, женщина в качестве участницы сугубо мужского сообщества воспринималась как нонсенс.
