В поисках правосудия: Арест активов - Браудер Билл

Но только его никак не назначали. Прошла зима, и началась весна 2014-го, а мы всё ждали ответа от Комитета по рассмотрению жалоб.

Болтая со своей подругой, юристом из Нью-Йорка, я пожаловался на задержку; она ответила:

— В Комитете работает — сколько?.. — полдюжины человек, которые должны следить за каждым нечистоплотным адвокатом в Нью-Йорке. Ты знаешь, сколько тут мерзавцев среди нас?

— Пятьдесят семь тысяч? — съязвил я.

— Практически, — рассмеялась она. — Кроме того, у вас сложный случай. Самые простые дела — это те, в которых юристы убивают своих клиентов или крадут у них деньги.

Я очень надеялся, что она ошибается, но если это так и у них всего шесть человек, которые разбирают каждое нарушение юристами этических норм в Нью-Йорке, то могу себе представить, сколько времени уйдет, пока они доберутся до нашей жалобы.

В начале апреля я работал у себя в кабинете, но мои занятия были прерваны неожиданным появлением секретаря с увесистым пакетом DHL. «Это доставили из Нью-Йорка, — сказала она. — Похоже, из суда».

Ну, наконец-то! Ответ из Комитета по жалобам, подумал я. Открыв пакет и бегло просмотрев первые несколько страниц, я понял, что ошибся. Документы были вовсе не из комитета. Это было судебное постановление с требованием о раскрытии информации от «Превезона», и оно было адресовано мне!

До этого мне не приходилось сталкиваться с требованиями американских судов. Оно начиналось так: «ВАМ НАДЛЕЖИТ явиться в день, время и место, указанные ниже». Через пять недель мне предписывалось явиться в офис юрфирмы в Рокфеллеровский центр на допрос. Помимо этого, постановление обязывало меня предоставить документы по 21 категории, включая всю нашу переписку с журналистами из Центра по исследованию коррупции и организованной преступности (OCCRP), всю нашу переписку со всеми нашими осведомителями, журналистами и политиками, которые помогали нам в наших расследованиях, всю нашу конфиденциальную переписку с правоохранительными органами, ведущими расследование хищения в размере 230 миллионов долларов.

Далее они требовали всю информацию по всем нашим «сотрудникам, консультантам, агентам, представителям и иным лицам, представляющим наши интересы, включая: любую переписку, изображения, графические изображения, схематические изображения и диаграммы, фотографии, аудиозаписи, черновики и иную информацию», находящуюся в нашем офисе, квартирах или там, где мы ее хранили.

В общем, они хотели получить всё.

Из опыта нашей работы с Джоном Москоу мы знали, что использовать такие судебные запросы — его излюбленная тактика. С наших первых встреч он не уставал бахвалиться тем, что так он нащупывает болевые точки своих оппонентов, а потом давит на них, требуя у них именно то, что трудно или невозможно отдать. И теперь он обратил свое оружие против нас. Но ему не нужно было нащупывать наши болевые точки — он их прекрасно знал по нашей совместной работе.

Было ясно как божий день, что, заполучив таким образом всю информацию о нас, Джон Москоу незамедлительно передаст ее своему клиенту — сыну высокопоставленного российского чиновника, а от него, скорее всего, она попадет в руки мерзавцев всех мастей. Это поставит под угрозу не только наши жизни, но и жизни всех наших информаторов и тех, кто негласно помогал нам в России.

Кремлю больше не нужны были наемники типа Валидола, чтобы выслеживать нас и собирать о нас сведения, — теперь они ломились в парадную дверь американского правосудия и нагло требовали всю информацию.

Нам нужно во что бы то ни стало остановить это безумие.

Мечась по кабинету, как зверь по клетке, я лихорадочно набрал номер своего лондонского адвоката.

— Билл, что случилось? — спросил он. Я начал говорить так быстро, что он перебил: — Стоп, стоп. Притормози и давай с самого начала, но спокойно.

Когда я рассказал ему про судебное требование, он совершенно будничным тоном, как воплощение самого спокойствия, попросил:

— Прежде чем мы продолжим, дай мне на него взглянуть.

Я переслал его по электронке, и он перезвонил в мгновение ока.

— Билл, начнем с того, что на вас это требование не распространяется, — сказал он. — Вы находитесь в Лондоне, вам его не вручали в Нью-Йорке. Поэтому оно считается недействительным, пока его не вручат вам там лично. Тут больше не о чем разговаривать.

— Вы серьезно?

— Вполне. До тех пор, пока его вам не вручат лично в руки, это остается всего лишь их хотелкой. Не больше и не меньше!

Тяжкий груз свалился с моих плеч, но, зная Джона Москоу, я понимал: это только начало.

У меня был хороший адвокат в Лондоне, но если это только начало, то мне срочно нужен адвокат такого же калибра в Соединенных Штатах.

Я составил список из десяти самых влиятельных юридических контор в Нью-Йорке и связался с каждой. Шесть из них с ходу заявили, что им это неинтересно, причем без объяснения причин. Хотя и так было понятно: богатые россияне платили щедрые гонорары, швыряясь деньгами в Нью-Йорке направо и налево. Они судились друг с другом, разводились, покупали роскошную недвижимость, оформляли визы и открывали банковские счета. И это нравилось их американским юристам. Зачем кусать руку, которая тебя кормит, работая с таким, как я, — змеей подколодной в глазах этих людей?

Остальные четыре фирмы были готовы встретиться, и в мае 2014-го я отправился в Нью-Йорк. Первые три ни на йоту не отличались друг от друга. Меня принимали в шикарных переговорных в офисах в центре Манхэттена, на встрече обязательно присутствовали старшие партнеры, кичащиеся своей судебной удалью и успешностью, а рядом с ними сидели их молодые, хорошо одетые подмастерья, недавние школяры, выпускники юридических факультетов. Но стоит подписать контракт, и вы вряд ли увидите кого-либо из старших партнеров. Дела будут вести молодые подмастерья. Последней из назначенных мне встреч была встреча с Рэнди Мастро, главой департамента судебных тяжб фирмы «Гибсон, Данн и Кратчер».

В своей «предыдущей профессиональной жизни» он был замом мэра Нью-Йорка Руди Джулиани (это было задолго до того, как Джулиани совершил публичное самоуничтожение). У Рэнди была репутация одного из самых яростных юристов в Нью-Йорке. В интернете я нашел много отзывов о нем как о человеке, с которым «вы не захотите повстречаться в темном переулке — и точно не захотите повстречаться в освещенном зале суда». Кто-то еще написал, что идти против него — всё равно что «бороться с аллигатором».

Я с нетерпением ждал встречи с ним.

Офис фирмы «Гибсон, Данн и Кратчер» располагался в небоскребе Метлайф-Билдинг прямо над Центральным вокзалом. Я поднялся на лифте на 47-й этаж и вошел в высокий двухэтажный вестибюль с белым мраморным полом, стенами, отделанными панелями из темного дерева, красивой мебелью и монументальным современным муралом рядом с зоной ресепшен. Моей реакцией было — это мне не по карману.

Секретарь Рэнди встретил меня и провел в его угловой кабинет в конце коридора. Окна кабинета выходили прямо на вершину Крайслер-билдинг с его знаменитыми гаргульями в виде орлиных голов, а дальше открывался вид на юг до Уолл-стрит и нью-йоркской гавани. Рэнди сидел за своим столом и заканчивал телефонный разговор, жестом приглашая меня присесть напротив.

На вид ему было далеко за пятьдесят, и он был совершенно непохож на других юристов, которых я встречал в Нью-Йорке. В сером костюме, но без галстука, в рубашке с расстегнутым воротничком, с длинными седыми волосами (то есть «длинными» для людей его профессии) и очень ухоженной бородой. Я не помнил, чтобы раньше встречался с адвокатом без галстука.

Его кабинет был сплошь заставлен бейсбольными атрибутами, включая нашивку знаменитого Роберто Клементе в футляре на столе и деревянную биту на видном месте. Я улыбнулся в «усы», представив его с битой в суде. Рядом с футляром лежал маленький резиновый аллигатор.

Через пять минут он повесил трубку и, представившись, спросил:

— Билл, чем могу...?