Рагнар Редбёрд - Сила есть Право

Да. Они аристократы Природы. Ими она наслаждается: Всепобеждающими! Неустрашимыми!

Глава IV

Человек плотоядный

Понадобились бесчисленные века эволюции, чтобы сделать человека тем, кем он сейчас является — самым свирепым чудовищем, знающим своё дело охотником на жертв, обитающим в пещерах и джунглях земли.

Могут ли его костный механизм и патологические инстинкты разом быть угашены или изменены одним лишь опутыванием электрическими проводами, проложенными по сточным канавам Рима к немощным генераторам Вифлеема и Тарса?[170] Может ли его структурная анатомия, предназначенная для сражения и убийства, быть трансформирована за день, за год, или даже за «миллион миллионов солнц»?

Жажда покорить и пожрать своего соседа в обоснованной попытке получить еду, трофеи, землю, любовь, славу и золото, вросла в самый костный мозг человека. Следовательно, все усилия реформаторов и мессий по его превращению в «ягнёнка» обречены на позорный провал. Несомненно, для них гораздо более разумно было бы попытаться превратить медведя гризли в салонного пуделя или предложить трансформацию белоголового орла в мирно воркующего голубя.

Почти все пророчествовавшие полубоги демократии, от Павла и Исайи до Карлейля и Раскина,[171] неизменно безумно визжали у обочины дороги, тщетно пытаясь остановить мировой марш! — марш! марш! — идущих под знамёнами армий, сражающихся угрюмо и сурово. Что есть эти орущие пророки зла, как не собаки, с упоением лающие на луну? «Эй, там, право руля! Право руля! Поворачивайте назад! Поворачивайте назад! Вы идёте к дьяволу!» — вот их повторяющийся, режущий ухо припев. Но человеческий поток сметает их тихо, презрительно, уверенно, вдохновлённый неким всепокоряющим инстинктом. «Мы можем идти к дьяволу», — невысказанное возражение этих грохочущих легионеров — этих наций, — «Даже если это так! Разве не честен дьявол — разрушитель обмана! — непокорный?»

Можешь ли ты заарканить звёзды при помощи лассо? Можешь ли ты остановить марш силы величественными завываниями напыщенной безнадёжности? Нет! Нет! На небеса или в ад, человек движется вперёд и вперёд. Если на его пути баррикады, он должен преодолеть их или разнести их в клочья. Если дикие звери готовы наброситься на него, он должен уничтожить их — или они уничтожат его. Если дорога ведёт через ад, то эти инферналии должны быть осаждены, атакованы и захвачены — да, даже если при этом их теперешние монархи должны быть вырваны с корнем при помощи оружия столь же демонического и смертоносного, как и их собственное.

Этот мир слишком мирный, слишком уступчивый, слишком прирученный. Это обрезанный мир. Нет! — кастрированный мир! Он должен стать более жестоким, прежде чем он станет величественнее, лучше и — естественнее.

Глупцы, несомненно, те, кто хотят задержать разворачивающийся процесс «гуманитарным» калиостроизмом[172] и маскарадом «Спаси погибающих».[173] Безумцы те, кто захотят извлечь сияющие лучи солнца из увядших душ или губительные морозы зимы из сердец, что уже разбиты. Ибо, я не сомневаюсь в этом, через века пролегает одна высшая цель; и зреющий урожай доходит под солнцем — чтобы быть собранным, обмолоченным и убранным.

Несомненно, чёрная магия мифа о Христе, объединённая с тайными чарами средневекового священничества, уже частично одержала успех не только в разложении индивидуальной инициативы, но также и в подавлении в нашей расе многих её львиных наследственных свойств и высших варварских добродетелей. Но пока она ещё не полностью восторжествовала в своей выхолащивающей некромантии. Нет! Она ещё не превратила всех нас в стада удовлетворённых скотов и кучки овец с заклейменными ушами, несмотря на то, что это её последняя надежда. От былого величия всё же остались немногие. Мало их, однако, среди мира рабов и свиней.

Лев[174] всё ещё лев, хотя его зубы были самым основательным образом сточены отвратительными моральными кодексами, его шкура стала чахлой от действия парши и лепры заточающей в клеть смирности, его лапы скованы цепями законов, за которые голосовали рабы, и железный воротник государственного чиновничества обернулся вокруг его царственной шеи.

Когда-нибудь, в один прекрасный день, ему предначертано разбить мерзкие путы, что были коварно наложены на него, уйти от разлагающего упадка, что происходит из неестественного заключения, и вновь получить изначальную свободу действия. Изменнические законодатели и прославленные государственные деятели, которые теперь так жаждут научить его методам выращивания шерсти, словно он овца, и тому, как примерять на его покрытые в боях шрамами плечи лошадиную упряжь, будут вскоре раскаиваться и отчаиваться (если у них будет на это время) — потому что он, возможно, проглотит их.

Великие и сильные правительства, господствующий покой, пришли к существованию только в век декаданса, когда нации пришли в упадок. Если человеческое животное живёт естественной, чистой жизнью на воле — на полях и в лесах, там, где океанские волны разбиваются о берег, и на порогах бурлящих рек, — то ему не нужны никакие полицейские силы, чтобы «защищать» его — никакие евреи-ростовщики, чтобы грабить его урожай — никакие собирающие подати законодатели, чтобы отнимать его собственность, и никакие «священники идола», чтобы «спасти» его душу.

Это всё фальшивые стандарты морали, которые унижают и ослабляют личности, племена и нации. Сначала, покорные какому-нибудь верховному кодексу, они теряют свою дерзость и увеличивают свою численность. Затем, чтобы все могли жить, они становятся трудящимися, подчинёнными правилам, и в конце концов — со священником, выставляющим смерть ужасным кошмаром, всё их личное достоинство пропадает. Так производятся нации спаниелей.

Нормальный человек — это человек, который любит, кормится, борется и охотится, это хищный человек. Ненормальный человек — это тот, кто тяжело трудится на хозяина, влачит полуголодное существование и «думает» — это христианская собака. Первый — совершенное животное, второй — совершенный монстр.

Каждая вера, которая делает долгом смиренность — которая вдохновляет людей лишь «моральной» отвагой, ослабляет их стойкость, делает лживым их дух и готовит их сначала к рабству, а затем — к удушению.

Невозможно постичь великую жизнь без непрерывного соперничества, без постоянной войны и без безжалостной охоты человека на человека.

Террор, пытки, агония и полное уничтожение слабых и изнурённых особей должны, как это было в прошлом, отмечать в будущем каждый шаг вперёд или назад — в эволюции, человеческой культуре и расовом перераспределении.

Почва каждой нации есть арена, отмеченная земля, где только самые жестокие животные могут надеяться удержать своё. Что есть вся история, как ни эпос колоссальной кампании, окончательный Армагеддон тех, кто никогда, возможно, не сражался: потому что, когда люди перестают драться — они перестают быть — людьми.

Эта древняя земля усеяна до самых вершин гор лишёнными плоти черепами и выбеленными дождями костями бесчисленных мириадов погибших бойцов.

Каждый квадратный фут, каждый дюйм почвы содержит своего — человека.

Эволюция (или деволюция) человечества требует постоянной трансформации одного человека в другого, продолжающейся реинкарнации,[175] постоянного перерождения и реконструкции. Научно доказано, что «воскрешение из мёртвых» — не иллюзия. Каждый живой организм формируется из разложившихся экстрактов существовавших до него организмов. «Человек» сегодняшнего дня действительно выстроен из могильной массы своих предшественников, возможно, из давно забытых веков. Следовательно, без смерти не было бы материала для рождения, и без конфликта, ярости и смерти не было бы перехода на новый уровень.

Но организмам, бездумно обученным оплакивать свою судьбу, все эти привычные факты причиняют мучения.

«Когда мы вдумчиво смотрим на этот постоянный конфликт, — пишет Шеллинг[176] с истинно теократическим пессимизмом, — он наполняет нас бросающей в дрожь печалью и несдерживаемой тревогой — но как можем мы противостоять этому? Отсюда вуаль печали, раскинувшаяся над всей природой, и глубокая неразрушимая меланхолия всей жизни».

Как многие другие философы, обманутые внешностью, Шеллинг воображает диким и ужасающим то, что чисто, вредным то, что безобидно, и пагубным то, что источает милость.

Поток разрушения так же естественен и так же необходим, как и поток воды. Никакая человеческая изобретательность не способна ни искоренить жертвоприношение человека, ни предотвратить пролитие крови — и почему она должна?

Величавая природа продолжает свой трагический путь невозмутимо, не обращая внимания на вопли агонизирующих и ударившихся в панику и на несогласия с поражением, но улыбается грустно, гордо (хотя несколько презрительно в своём стремительном прохождении мимо) свирепым крикам «Ура!» победителей. Она любит взмахи клинков — разрывание обычаев, хруст костей и хлопки изодранных в лоскутья, пробитых пулями знамён, взметнувшихся дико (ночью и днём) над изнурёнными битвой, над искромсанными умирающими и раздувшимися мертвецами. Иисусы могут приходить и уходить, но Цезарь живёт вечно.