Тамара Райс - Сельджуки. Кочевники – завоеватели Малой Азии

Интеллектуальная активность, которая воспринималась при дворах Саманидов, Газневидов и хорезмшахов почти как должное, судя по всему, производила сильное впечатление на сельджуков начиная с того момента, как они поселились в низовьях Амударьи и наладили регулярные контакты с этими высококультурными правителями. Не стоит думать, что все сельджуки тех времен были неграмотными. Некоторые считают, что ни Алп Арслан, ни Санджар не умели читать (нам это представляется в высшей степени сомнительным), однако если так оно и было на самом деле, то есть доказательства существования прослойки образованных сельджуков даже на ранних этапах истории. В Центральной Азии для записей разного рода уже в VI веке, а может, и раньше, пользовались тюркским языком; в любом случае к этому времени некоторые племена огузов уже имели специальных писцов, которые писали на родном языке. При необходимости орхонский иль-каган (верховный правитель) и даже некоторые ханы (племенные вожди) могли вызвать одного или нескольких писцов, хорошо знавших персидский, арабский[28] и свой родной язык. Здесь следует заметить, что число обладавших такими навыками людей, вероятно, значительно варьировало в зависимости от того или иного исторического периода и племени.

Самые ранние известные нам письменные образцы тюркского языка – это надписи, причем многие из них политического характера, на погребальных сооружениях, относящихся к правившей в долине реки Орхон в Монголии примерно с VI по VIII век династии Кюльтегина и Бильге-кагана[29]. Несмотря на то что эти письмена были найдены в начале XVIII века, их расшифровали только полтора столетия спустя, когда профессор Вильгельм Томсен из Копенгагена понял, что некоторые буквы из надписей очень похожи на арамейские. В результате исследований он сделал вывод о том, что орхонский алфавит в определенной степени представляет собой один из вариантов согдийского, то есть восточно-персидского письма – в том виде, в каком он существовал в начале нашей эры, когда Бухара и Самарканд входили в состав Согдийского царства[30]. Томсен также обнаружил, что в основе тюркского языка этих надписей уже тогда лежал принцип звуковой гармонии – тот самый, который лежит в основе современных тюркских языков. Есть основания полагать, что в ранний период сельджуки помнили и продолжали читать эпические поэмы и распевать песни, пользовавшиеся у их предков огромной популярностью, – и это несмотря на то, что с принятием ислама и переселением в Персию свою литературу они в основном утратили. Примерно в это время они перешли на арабское письмо и начали его использовать для государственных документов и официальной переписки, а также для религиозных книг и надписей, украшавших фасады зданий. Тем не менее именно культура и литература Персии оказали основное влияние на их образ жизни, мышления и вкусы, а также на значительную часть созданных ими литературных произведений.

В XI веке основное влияние на формирование взглядов Сельджукидов оказывал Низам ал-Мульк. Визирь был одновременно и выдающимся государственным деятелем, и одаренным писателем. Он родился в Тусе в 1019 году; в 42 года Алп Арслан сделал его визирем. Благодаря тому, что ал-Мульк отдавал предпочтение персидскому языку, последний стал значительно шире использоваться в официальной переписке; Низам прибегал к персидскому и при общении с сельджуками Рума, и при написании книг. Самый важный из его трудов – это трактат об управлении, который он подготовил для своего ученика, будущего султана Малик-шаха. В нем советы практического плана он чередовал с глубокими размышлениями о характере и сущности управления.

Не довольствуясь тем, что он сам был писателем, Низам задался целью привлечь ко двору суверена выдающихся мастеров литературы. Первым среди них был Омар Хайям – на Западе его знают главным образом как автора завоевавших всемирную славу четверостиший, опубликованных по-английски в прекрасном переводе Фитцджеральда. Несмотря на все достоинства его стихов, современники Хайяма считали их чуть ли не милым чудачеством гения, желавшего позабавить друзей. В век, когда особое значение придавалось математике, и не только потому, что она считалась начальной ступенькой в мир оккультных знаний, Хайям стоял в одном ряду с первыми математиками тех дней. Именно в этом качестве Низам ал-Мульк привел его ко двору Алп Арслана, где Хайям получил в свое распоряжение оснащенную современным оборудованием обсерваторию. Выполненные там вычисления и наблюдения дали поэту возможность внести значительные изменения в существовавший тогда календарь; созданным им календарем стали пользоваться с наступлением в Персии нового, 1079 года; в настоящее время он известен под названием календаря Сельджукидов.

Интересы Низама ал-Мулька выходили далеко за пределы дворца его суверена: он хотел повысить уровень образованности народа всей империи, для чего старался всячески убедить людей, обладавших необходимыми знаниями, начать преподавать юриспруденцию и теологию. Он призывал их к этому во многих публичных выступлениях, пытался привлечь их, повысив жалованье учителям, открывая специально для них библиотеки и осыпая их наградами. В итоге ему удалось убедить самых выдающихся людей того времени посвятить себя профессии учителя. Затем, желая сделать изучение наук более доступным, он начал реорганизовывать образовательные учреждения: многие религиозные семинарии, бывшие до того момента единственными учебными заведениями в империи, он преобразовал в государственные школы, в которых стали изучать широкий круг предметов. Затем он добился, чтобы работавшим там преподавателям платили жалованье в соответствии с фиксированной шкалой, а также того, чтобы нуждающимся студентам выделяли государственные субсидии. Наконец, он построил в Багдаде университет. В его честь он был назван Низамийя. Визирь смог уговорить ведущих ученых исламского мира, в том числе прекрасно образованного и благочестивого Абу Хамида Мухаммада ал-Газали, преподавать в этом университете. Хотя идея создания медресе или университета могла зародиться в Индии, где у буддистов издавна существовали фактически приравнивавшиеся к университету школы теологии, на Низама, вероятно, оказал влияние пример Средней Азии или Хорасана, где такие же образовательные учреждения, правда в меньшем количестве, существовали с начала X века.

Однако ал-Газали не столько интересовало преподавание, сколько он желал положить конец практике калама, который вновь приобрел огромную популярность у теологов и интеллектуалов Багдада. Он не одобрял калама, поскольку был глубоко убежден, что путем одних лишь умозаключений и логических выводов невозможно добраться до истины и что единственный путь к истине – это абсолютная вера в Бога. В этом смысле его взгляды сближались с учением мистиков. Вскоре этот очень искренний и верующий человек почувствовал себя обязанным оставить работу преподавателя в Низамийе и стать аскетом, с тем чтобы он, по его собственному выражению, мог «и жить согласно требованиям религии, и проповедовать». Многие из его бывших учеников и прихожан последовали его примеру и стали суфиями, таким образом значительно повысив авторитет этого движения.

И все-таки Багдад так и не стал духовной обителью суфизма, не стала ею и Персия, откуда родом были многие выдающиеся представители этого движения. Его философия окончательно оформилась, а литература достигла своего расцвета в Конье, под руководством самого великого из всех суфиев Джалал ад-дина ал-Руми, основателя маулавийа (мевлеви) – ордена танцующих дервишей. По национальности Джалал ад-дин был персом, он родился в Балхе в 1207 году. Его отец Баха ад-дин Валад принадлежал к богатому и древнему роду, ведущему происхождение от халифа Абу Бакра и связанному родственными узами с Ала ад-дином ибн Тукушем (1190–1220) через дочь последнего Малику ибн Джахан. Учитывая родственные связи, Баха ад-дин мог бы получить место при дворе, но любовь к независимости, столь характерная для персов северо-восточных регионов страны, была у молодого человека так сильна, что он предпочел посвятить себя изучению медицины и стать врачом в родном городе. Благодаря своим профессиональным качествам он быстро прославился, а присущая ему доброта завоевала любовь народа. Слава о Баха ад-дине вышла далеко за стены Балха и вскоре достигла двора, возбудив зависть и враждебность сильных мира сего. К 1212 году положение врача стало настолько опасным, что он решил бежать из родной страны. Забрав семью, он искал убежища сначала в Малатье, а потом в Эрзинкане. В Руме повсюду, куда бы Баха ад-дин ни поехал, он встречал теплый прием; тогда никто не задумывался о том, что это может не понравиться могущественному правителю Хорезма и высшим духовным чинам, многие из которых не разделяли взглядов врача. Сам Баха ад-дин был ошеломлен тем, как радушно его принимали и частные лица, и народ в целом. Через несколько месяцев он был назначен ректором университета Ларенды (Карамана).