Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
По окончании войны на окраине Монпарнаса появились роскошные дома для преуспевающих художников. В это верится с трудом, особенно если вспомнить ту бедность, вернее даже нищету, что царила в этих домах до 1914 года: Дерен и Фудзита обосновались на улице дю Дуанье, возле парка Монсури, в особняках, соседствовавших с красивым домом, построенным для Брака Огюстом Перре. Но они быстро их покинули: Дерен предпочел хранить свои коллекции в просторном загородном доме в Шамбурси, а Фудзита вернулся в Японию, чтобы не встречаться со сборщиком налогов. Он не считал нужным платить налоги в течение нескольких лет, а теперь, в разгар экономического кризиса, от него потребовали астрономические суммы. Брак прожил в особняке до самой смерти, окруженный дикими[22] полотнами своей юности, морскими пейзажами и лунными птицами своей старости.
Грюбер и Бисьер жили неподалеку на вилле «д'Алезия»; у Андре Люрса имелся особняк, построенный его братом на вилле «Сера». Эта вилла, выходившая на улицу Томб-Иссуар, видела многих художников: Сутина, Громера, Гоэога и Хану Орлову. Генри Миллер, занимавший восемнадцатый номер (бывшую комнату Антонена Арто), написал здесь свои «Тропики».
Эти опрятные кварталы с комфортабельными, даже иногда роскошными домами, не имели ничего общего с колониями «Улья» и Фальгьера. Здесь художников связывали исключительно светские отношения; их больше не объединяли никакие общие идеалы, как во времена «Парижской школы». Угас огонь Великого братства ненастных дней.
«Дом» и «Ротонда»
Чтобы вновь почувствовать его жар, надо вернуться назад, в то самое время, когда на перекрестке Вавен в «Доме» или «Ротонде» собирались беспокойные художники и делились своими надеждами. Хотя значение этих кафе всегда преувеличивают, все же нельзя не отметить их роль в возникновении «Парижской школы». Произведения рождались в мастерских, но здесь, в кафе, вынашивались идеи и складывались определенные эстетические взгляды. Во многих отношениях «Ротонда» пользовалась большим успехом, нежели «Дом», располагавшийся напротив, на другом углу двух бульваров. Это кафе, открывшееся пятнадцатью годами раньше на месте кабачка старьевщиков, полностью «захватили» немцы и скандинавы, под гортанные возгласы, разыгрывавшие бесконечные партии в бильярд. Их язык, щелканье сталкивающихся шаров из слоновой кости, развязные манеры завсегдатаев раздражали французов и славян. К тому же еще одна важная деталь: «Дом» находился на северной стороне, а «Ротонда» подставляла свою террасу солнечным лучам, и в погожие дни на ней было просто чудесно.
Бесспорно, поведение Либиона, хозяина кафе, и его чуткое отношение к художникам тоже определяли успех «Ротонды». Этот нескладный пузатый здоровяк, немного прихрамывавший и одетый в болтавшийся на нем огромный жакет, слыл специалистом по разорявшимся предприятиям: он выкупал их, налаживал, расширял и перепродавал с выгодой для себя. В 1911 году, когда заканчивались работы на бульваре Распай, он купил обувной магазин в здании на углу двух бульваров и, распродав всю обувь, переделал его в бар. Вскоре ему удалось расшириться, приобретя соседнюю лавочку, что позволило оборудовать второй зал для завсегдатаев. Бар получился маленьким, все помещение почти полностью занимали стойка в виде подковы и игральные автоматы, с ними небезуспешно упражнялся Сандрар. Столики стояли в один ряд вдоль стен. Художники теснились здесь вместе с каменщиками, парнями из соседней мясной лавки, кучерами, забегавшими пропустить по дороге стаканчик мюскаде или каберне. Второй зал отделяла решетчатая дверь в стиле салуна, и в нем вокруг десяти - двенадцати столиков толпились посетители. Там стоял тяжелый запах табака и анисовки.
После войны «Ротонда», перешедшая в другие руки, еще больше расширилась, присоединив помещение парфюмерной лавки и соседнего кафе «Парнас». В этот момент она изменилась полностью, сочетая в себе бар, пивную и ресторан с танцплощадкой на втором этаже. Речь шла о привлечении состоятельной клиентуры, и с тех пор неимущих посетителей здесь встречали неприветливым взглядом.
Эти принципы полностью противоречили тем, что лежали в основе успеха «Ротонды» Либиона. Зная менталитет и вкусы своих клиентов, он додумался не требовать у них обновления заказа. Таким образом, они могли часами сидеть перед опустошенным бокалом, ни о чем не беспокоясь. Либион также закрывал глаза на количество съеденных круассанов; у самых неплатежеспособных клиентов иногда даже убирали посуду. Он говорил о них так: «Эти типы обращают на себя внимание, в конце концов, они сделают мое кафе знаменитым». Чтобы завлечь их и привязать к своему заведению, он просил приносить картины и вешал их на стены. Он также подписался на немецкие, русские и шведские газеты.
Завсегдатаев «Ротонды» принято представлять героями биографических романов или голливудских постановок. Естественно, среди них встречались оригиналы, как, например, Ортис де Сарате, который ошеломлял прохожих, прогуливаясь в плетеных сандалиях на босу ногу, или поляк Грановский: он, чтобы продать картины, переодевался ковбоем; Фудзита, ходивший в греческой хламиде в тот период, когда Раймон Дункан, брат Айседоры, приобщал его к натуризму; Кислинг, носивший спецовку и стриженный под Жанну д'Арк; Модильяни, декламировавший стансы из «Новой жизни», желая удивить приятелей; краснокожий Кольбер, канадец французского происхождения, на полном серьезе утверждавший, что является потомком министра Людовика XIV… И некоторые другие, тоже, естественно, непременные персонажи артистических кафе, о которых говорилось слишком много. Действительность не так эффектна: большинство монпарнасских художников ничем особенным не выделялись: ни поведением, ни манерой одеваться. Аполлинер с некоторой досадой констатировал, что они одевались, как американцы, а, следовательно, в их облике не было ничего от напускной небрежности монмартрского стиля. Дерен, Вламинк, Матисс, Ван Донген появлялись в «Ротонде» в котелках, Пикассо носил рабочую каскетку, но в петлице лацкана его пиджака поблескивала золотая цепочка от часов. Как видите, мало общего с марионетками при бабочках, широкополых шляпах и «плащах заговорщиков», традиционных для богемы. Вплоть до 1924 года атмосфера в «Ротонде» была как в клубе, куда приходят встретиться с друзьями и где можно согреться зимой. Что, конечно, не мешало разгораться жестоким спорам между посетителями на тему живописи или политики. Во время войны мальчишки после занятий приходили сюда к своим отцам и, сидя возле них, спокойно делали уроки.
Даже пьяниц здесь было немного, и они чаще встречались в «Доме», чем в «Ротонде». Недолюбливавший их Либион гонял эту публику, впрочем, как и наркоманов с их поставщиками. И только уже без него, в двадцатые годы «Ротонда» вместе с «Жокеем» сделалась главным центром наркоманов на Монпарнасе.
Глава пятая
ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА
Начало военных действий между Францией и Германией стало неожиданным финалом первого акта большого монпарнасского шоу - занавес опустился. Как и во всей Франции, здесь тоже замерла жизнь; война приостановила бурные процессы, происходившие в недрах Монпарнаса: поэтические «ассамблеи» Поля Фора в «Клозри де Лила», вечера баронессы д'Эттинген, а также работу академий и представления кафешантанов на улице Веселья. Впрочем, они-то как раз простаивали недолго: требовалось развлекать отпускников, на несколько дней выбравшихся из фронтового ада, и с декабря спектакли возобновились под этим патриотическим предлогом. В домах уехавших на фронт художников расположились семьи беженцев с севера, со своими невзгодами. В течение четырех лет улицы оставались опустевшими, еще более зловещими по ночам из-за фиолетового света фонарей, затемненных для того, чтобы цеппелины и «таубы»[23] не могли по ним ориентироваться. Лишь изредка в темноте улицы сверкал фонарь полицейского-велосипедиста - «ласточки».
Население, особенно старики и дети, находилось в крайней нужде, тем более что службы социальной помощи только зарождались, и многие стыдились туда обращаться. Семьи рабочих, ремесленников, мелких торговцев и служащих страдали от голода, но еще больше - от холода. Словно лишений и скорби по ушедшим было недостаточно, военные зимы выдались на редкость суровыми и холодными. Уголь превратился в такую же роскошь, как бриллианты, и перед специально созданными пунктами распределения выстраивались нескончаемые очереди. Люди стояли часами на ветру, под дождем, чтобы увезти на какой-нибудь тачке или тележке пятьдесят кило отвратительных брикетов из угольной пыли, торфа или соломы. Париж получал немного угля из Англии и Севенн, но его передавали в госпитали, государственные учреждения, школы и наиболее нуждавшиеся солдатские семьи. Потребовалось ходатайство одного из министров, чтобы в начале зимы 1917-го, самой тяжелой зимы военного времени, выделили немного угля Родену, умиравшему от воспаления легких. В своих мастерских с тоненькими перегородками и плохо заделанными окнами, которые и в нормальное-то время плохо прогревались, монпарнасцы просто погибали от холода. Чтобы отогреть руки и продолжать держать кисть или резец, художники сжигали скомканные рисунки. Фернанда Баррей рассказывала: «У меня было семь больших рисунков Модильяни… Я разжигала ими огонь во время войны. Да-да, они были ценны именно этим!»
