Сергей Эфрон - Переписка
Верунька! Конечно я свинья порядочная, что сразу не написал тебе. Но виновата Лиля, которая не послала телеграммы с моей припиской. Завтра едем![236]
Желаю тебе, моя хорошая, всего, всего хорошего — безболезненной операции.[237]
Целую
Сережа
Привет от Лени.[238]
Лиля сейчас живет у Адель.[239] Целует.
<24. 3. 1912 г., Париж>
<В Москву>
Милая Вера,
Сегодня был на почте и, конечно, ни письма от вас. Марина получила штук десять писем, из них половина от родных. Мне было так странно: показалось, что у меня нет совсем родных. Хотя на этот счет я не строю себе иллюзий, не хочу играть в данном случае роли Нюти. Я уверен, конечно, что при совместной жизни у нас будут самые близкие и хорошие отношения, на расстоянии же никаких отношений существовать не будет.
В Париже мы в последний момент остались без денег. Сегодня суббота и Лионский кредит[240] закрывается в 3 ч. Мы этого не знали и остались без сентима. Этим объясняется скромность подарков.
Сегодня был в Люксембурге[241] — я ожидал от него большего. Лувром я прямо подавлен.
Вчера вечером видал Сару в Орленке. Хотя я и не мог всего понять, но все же был поражен игрой. Сара с трудом ходит по сцене (с костылем). Голос старческий, походка дряблая — и все-таки прекрасно!
Как здоровье Лили. Передай ей, что сейчас в «Лувре»[242] шарфы были только черные. Сейчас там кончается какой-то сезон (?)
Пишите мне в Палермо.
Целую С.
<29 марта 1912 г.>
< В Москву>[243]
Я в ужасе от Франции. Более мерзкой страны я в жизни не видел. Всё в прошлом и ничего в настоящем (!!!) Я говорю о первом впечатлении. В вагоне из десяти пар девять целовались. И это у них центр всей жизни!
Целую крепко
Сережа
Во всех городах Италии — мы только от поезда до поезда.
<2. VI. 1912 г., Москва>
<В Коктебель>
Милая Верка,
Спасибо тебе за рецензию большое..[244] Завтра мы уезжаем в Тарусу. Наш новый адрес: Таруса, Калужской губ<ернии>, мне.
Я был на открытии памятника А<лександру> III и на открытии Музея.[245]
Около часа стоял рядом с государем.
Ив<ан> Вл<адимирович> получил невиданную для профессора награду — почетное опекунство.
На открытии я был во фраке (прокатном!), цилиндре (Ив<ана> Вл<адимировича>!), но вид у меня был такой важный и непринужденный, что я поместился между гр<афом> Витте[246] и оберпрокурором.[247] Был я на открытии, как литератор, причем величали меня В<аше> Превосходительство.
Целую крепко
Сережа
7/VI <19>12
<В Коктебель>
Таруса
Калужской губ<ернии>
Моя милая Верочка,
Кажется, начинаю тебе третье письмо и всё никак не могу кончить.
Сейчас я в Тарусе. Из окон нашего дома видна Ока, с холмистыми зелеными берегами. Здесь очень и очень хорошо. Именно то, к чему я стремился в продолжении нескольких лет.
Мы живем в старинном домике, окруженном старым липовым садом. Старая, допотопная Тиё обращается с нами, как с детьми и рассказывает тысячи своих воспоминаний, до поразительности похожих одно на другое. За кофе и за чаем мы проводим по часу, по полтора.
Меня она называет Сихррож (выговаривать P нужно горлом), Марину Муссиа.
Меня она считает за английского лорда, скрывающего свою национальность. Чтобы доставить мне удовольствие, она всё время расхваливает Англию и ее обычаи. Но несмотря на всё, она очень добрая и необыкновенно-интересная Тиё.
В Москве я был и на открытии Музея и на открытии памятника А<лександру> III. В продолжение всего молебна, а он длится около часа, я стоят в двух шагах от Государя и его матери.[248] Очень хорошо разглядел его. Он очень мал ростом, моложав, с добрыми, светлыми глазами. Наружность не императора.
На открытии были все высшие сановники. Если бы ты знала, что это за разваливающиеся старики! Во время пения вечной памяти Александру III вся зала опустилась на колени. Половина после этого не могла встать. Мне самому пришлось поднимать одного старца — сенатора, который оглашал всю залу своими стонами.
Я был, конечно, самым молодым, в прекрасном, взятом напрокат фраке и шапо-клаке. Чувствовал себя очень непринужденно и держал себя поэтому прекрасно. Расскажу при свидании много интересных подробностей, для которых здесь нет места.
Моя книга, как я узнал недавно, расходится довольно хорошо. Маринина еще лучше. Пока кончаю. Желаю тебе всего, всего хорошего
Сережа
Чувствую, что ты, дрянь, мне ничего не напишешь.[249]
8 июля <19>12
<Москва>
<В Коктебель>
Милая Верка,
Через несколько дней мы покупаем старинный особняк в девять комнат, в прекрасном тихом переулке.[250] Напоминает он бабушкин, хотя, конечно, меньше последнего (особняк, а не переулок меньше). Дом состоит из подвала (кухня, людская и т. п.), первого этажа (7 комнат) и мезонина — в три комнаты. Расположение комнат старо-барское: из передней вход в залу, из залы — в гостиную, из гостиной — в кабинет и т. п. Рядом со столовой — маленькая буфетная. Недостает только зимнего сада с фонтаном.
Не хочешь ли ты этой зимою поселиться с нами. У нас будет экономка (помнишь милую старушку на моей свадьбе). Мы высчитали сколько с тебя брать. Полный пансион и комната 35 рублей.
От нашего дома (он на Полянке) идут трамваи на Арбатскую площадь, Лубянскую, Театральную (13, 3) при этом езды до Арб<ата> минут 8 — 10, до Большого Театра столько же. Я очень рад, что удалось так устроиться.
Чуть было не купили дом в Сокольниках. У нас будет телефон. Если хочешь с нами устроиться — пиши немедленно: нам необходимо знать сейчас же. Детская наверху — ребенок мешать не будет.
Вот уже две недели, как мы в Москве. Здесь не очень жарко — часто бывают грозы.
Твой Гумилев — болван, так же как Сергей Городецкий.[251] С. Г. поместил в «Речи» статью о женщинах-поэтах, в которой о М<арине> Ц<ветаевой> отзывается как… да не хочу повторять глупости!
Пиши на Собачью пл<ощадку> 8.
Не забудь сообщить, думаешь ли жить у нас.
Целую
Сережа
Кому следует приветы. Костры помню.
<25 марта 1915 г., Москва>[252]
Милая Верочка, Христос Воскресе! — Сидим еще в Москве, дежуря ежедневно в Союзе.[253] Удивляюсь, как у меня еще не образовались пролежни, думаю начать приходить туда на дежурство с резиновыми кругами.
— Лиля уехала в Финляндию отдыхать — ее адреса я, конечно, не знаю — недели через две она собирается вернуться.
В этом году Пасха невеселая. В первый день праздника я находился в таком мрачном и рассеянном настроении, что опустил в почтовый ящик вместо поздравительного письма рублевую бумажку (честное слово — правда!)
Весна в Москве холодная, осенняя. Молись за мое скорейшее отбытие.
Твой брат милосердия
С.
30/VI <19>15 г
<Минск>
Милая Верочка, у самой Москвы — на ходу видел мельком твой поезд — какая обида!
Этот наш рейс будет, вероятно, коротким и если ты не уедешь из Москвы — мы скоро увидимся.
— Получила ли ключи от квартиры? Я поручил передать их вашему заведующему.
В Союзе на твое место[254] будет проситься сестра с нашего поезда Татьяна Львовна Мазурова — ее смело можешь рекомендовать, как прекрасного человека и работника. Хотя, наверное, твой поезд уже ушел.
Сейчас короткая остановка в Минске. Куда едем — неизвестно.
Предыдущий рейс был исключительно интересным — мы подвозили раненых из Жирардова и Теремна.
Пока до скорого свидания. Целую.
<10 июля 1915 г.>
Кубинка
Милая Верочка, поезд свой догнали, или вернее он нас догнал в Кубинке.[255] На этой гнусной станции просидели более шести часов.
