Михаил Ребров - Советские космонавты
Когда отец вернулся, на земле лежал косач, а Павел, болезненно морщась, осторожно пробовал пальцем распухшую губу. Иван Парменович осмотрел рану и успокоил: «Это пустяк, сыпок, пройдет... А, вот ружьишко тебе, вижу, пора иметь свое».
Весть о том, что Пашка подстрелил косача, быстро распространилась среди деревенской ребятни. А вскоре товарищи пришли подержать новенькое Паш кино ружье. После этого в тайгу ходил один, забредал далеко. Шестиклассник, малец вроде бы, но человек самостоятельный.
В Миньково Беляевы прожили недолго. Седьмой класс Павел начал в школе имени Максима Горького в городе Каменске-Уральском. Там впервые и задал себе вопрос: что делать после семилетки? Отцовская профессия фельдшера не привлекала. Поначалу была мечта стать путешественником или охотником, как Арсеньев и Дерсу Узала, потом стал увлекаться алгеброй и физикой, Точные науки объяснили, как летают самолеты, почему крутятся электромоторы, что такое земное тяготение и как рассчитать время полета к Марсу.
Прослышал про Свердловскую спецшколу ВВС. Размышлял недолго: авиация ведь, что тут гадать! Но ничего не получилось. Иногородних не брали, так как не было мест в общежитии.
А тут война. Из каждой семьи уходили на фронт отцы, старшие братья. Ивана Парменовича Беляева не взяли: инвалид двух войн. «Вы свое отвоевали», — сказали ему. Тогда Павел решил, что на войну пойдет он. Должен же кто-то от их фамилии защищать Родину.
В военкомат пришел с комсомольским билетом. «Пишите добровольцем в отряд лыжников, который формируется из сибиряков и уральцев». В ответ: «Подрасти, малец. Еще навоюешься...»
Обидно было. Сгладил обиду сосед: «Приходи ко мне в цех, Пав-луща. Народ нам — во как нужен! Научу. Да ты и сам, давно за тобой наблюдаю, парень смышленый».
На заводе в ту пору работали сутками. Без умолку пели песню станки, лязгали железные краны, скрипели транспортеры, росли горы колючей стружки... Смена сменяла смену, «Все для фронта, все для победы!»
После работы забегал к военному комиссару, напоминал о себе, говорил, что год, которого ему не хватает, подходит к концу. В военкомате уверяли, что обещание помнят. «Ты, парень, пороги не обивай. В списках числишься. Жди, вызовем». Но вызова не было. К кому только не ходил. Ответ один: «Людей на заводе не хватает. На фронте и без тебя справятся. Парень грамотный, трудись здесь».
Несколько раз атаковал начальника цеха, ходил в райком комсомола, дважды был у директора завода. Упорство Павла, требования и просьбы сделали свое дело. В предписании значилось: «Город Сарапул, 3-я школа морских летчиков». Так начался май 1943 года...
3-я школа считалась «первоначалкой». Здесь в течение года курсантов знакомили с учебными самолетами По-2 и Ут-2, давали основы летного дела, выпускали в первый самостоятельный полет. В Сарапуле Павел получил летную закваску.
Неизгладимый след оставил в его сердце старший лейтенант А. Гарсков, командир их авиационной эскадрильи. Это был настоящий ас! Подвижный, энергичный, влюбленный в небо, мужественный человек.
Для курсантов Гарсков был признанным авторитетом. Слово его — закон. Если комэск цедил: «Плохо», значит, не постиг ты еще чего-то такого, без чего летчиком стать нельзя. Он напоминал Павлу его первую учительницу с ее удивительным умением смотреть и видеть. Смотрят-де все, а видят немногие, говорила она. Гарсков говорил то же самое. Он учил их видеть. В воздухе спрашивал:
— Чувствуешь?
— Ясно, — отвечали ему. А он свое:
— Я о чувстве спрашиваю, а не о ясности. Машину чувствуешь? Ты ей «ногу» даешь, а надо чуть-чуть руля. Ну как теперь?
— Чувствую.
— Что чувствуешь? — допытывался командир. — Объясни...
В провозном полете, бывало, тысячу вводных даст — только успевай отвечать. Но спешки не любил. Если в ответе упущено что-то, переспросит несколько раз, но свое «выжмет». Когда молчит, не перебивает, знай — чушь плетешь. А если то и дело вопросы задает, стало быть, доволен.
Павла Беляева Гарсков выпустил в самостоятельный полет в начале весны. На аэродроме еще лежал снег, утрамбованный, скрипучий. Курсанты грелись в каптерке, но каждый раз выскакивали посмотреть на посадку товарища.
Когда Павел посадил самолет, старший лейтенант лишь хлопнул его по плечу. И уже другому: «Очередной!» Ребята торопились поздравить. Экзамен выдержан.
Через год Павел начал летать в Ейском авиационном училище...
9 мая 1945 года, в День Победы над фашистской Германией, морской летчик младший лейтенант Беляев получил назначение — на восток, к берегам Тихого океана.
Время было суматошное. Вновь прибывших перебрасывали из части в часть, пока не определялось постоянное место службы. Осел в одной из частей и Павел. Молодежи здесь было мало. Летали больше «старики». Они рвались в каждый вылет. Где уж тут пробиться новичкам! Их больше использовали для несения нарядов, патрулирования. Называлось это «вводом в строй».
Когда началась война с Японией и Павел услышал свою фамилию среди тех, кто должен был лететь для сопровождения бомбардировщиков, он не поверил. Группе истребителей поручалось прикрывать «пешки» (Пе-2), которые отправлялись бомбить японские порты. Летчик Беляев входил в состав крылатой девятки.
До полета оставалось около часа. Павел тщательно проверил самолет, вместе с техником снарядил полный боекомплект. Но стрелять не пришлось. «Пешки» отбомбились без помех: с земли по ним стреляли, но сражения в воздухе не состоялось — японцы не очень-то ввязывались в бой с нашими истребителями.
...В Приморье проходили зимы и весны. Годы прибавляли возраст, приносили опыт и зрелость. Павел не в обиде на свою судьбу. Она вела его нелегкими путями, но вела правильно. В полку Беляева считали трудягой. За славой не гнался, летал, как все, даже лучше иных. Техника в те годы менялась быстро, по он поспевал за ней. С «яков» пересел на «лавочкины», потом на «миги». Семь разных типов самолетов в арсенале летчика, не считая учебных, и все семь знал в совершенстве.
Однажды он вел группу самолетов с острова на материк. Шли над морем. Куда пи глянь — всюду однообразная гладь. Павел смотрел на приборы. Только они могли вывести группу в заданный район. Ориентиров в море нет, «привязаться» не к чему.
По расчету времени оставалось пройти километров двести. Но что это? Самолет как-то странно себя ведет, его словно тянет вниз. Что с двигателем? Перебоев нет, но тянет слабовато. Павел прибавил обороты. Явно не хватало топлива. Прибор показывал, что в баках оно есть, а вот в двигатель поступает недостаточно. Истребитель терял высоту. Когда нет тяги, самолет превращается в обычный железный планер.
Если бы внизу была земля! Там можно найти площадку, пойти на вынужденную посадку. А что делать, если под крылом море? Вода впереди и сзади, слева и справа. До боли в глазах вглядывался Павел в серую полосу горизонта, но берега не видел. Попробовал дернуть рукоятку альвеерного насоса. Раз, другой, третий... Вроде бы лучше. Сразу почувствовал возросшую силу тяги. Потом еще и еще. Самолет перестал проседать. Летчик продолжал качать. В левой руке — ручка управления, в правой — рукоятка насоса. Без подкачки двигатель отказывался работать.
Рука быстро устала. Слишком резко качал. Но медленнее нельзя. Подача топлива должна быть непрерывной и достаточной. Со стороны полет выглядел очень странно. Это заметил и ведомый. Самолет Беляева то и дело покачивало.
Сколько так продолжалось? Казалось, вечность. Рука онемела, не хотела слушаться. А он все качал и качал. В этом было спасение.
Павел цепко держал рукоятку насоса, словно прирос к ней, и когда двигатель завывал на высокой ноте, он весь напружинивался, как будто этим можно было увеличить силу машины. II снова качал, качал, качал...
Впереди по-прежнему море. Глаза всматривались в размытую полоску, которая отделяла его от неба. Сколько еще надо качать, чтобы дотянуть?
В наушниках раздался голос ведомого: «Я рядом, командир». Казалось, сквозь легкий шумовой фол слышно было дыхание того, кто летел сзади... Л сердце отстукивает гулко, громко. «Ох и устал!» Павел старался не дум-ять об усталости. От слов ведомого как-то теплее стало на душе.
Вспомнился давний спор на аэродроме: можно ли на земле с помощью одного ручного насоса «гонять» двигатель? Тогда все согласились, что нет. Л сейчас?
Стиснуты зубы. Нервы — как струны. В ушах раздражающий надрывный звон. Но вот и земля. Еще совсем немного. Там, за сопкой, аэродром. Павел выровнял машину. Вроде бы легче стало качать. Это он просто сбавил темп. На посадке скорость растет сама, за счет снижения.
Заходил без кругов. «Коробочку» в таком положении не построишь. Его пропустили вне всякой очереди. Сел. Зарулил на стоянку. А когда вылез из кабины, рука повисла как плеть. Попробовал поднять, не смог, напрягся весь — и снова не смог.
Случаи... Разные они бывают в авиации: простые и сложные, обычные и необычные. Порой приходится пережить тяжелые минуты в воздухе. Казалось бы, такое никогда не забудется. Ведь жизнь висела на волоске. А пройдет время, и унесут годы тревогу того дня. Да разве запомнишь все, что было!.. Сколько таких дней и ночей, когда ревели натужно двигатели, под плоскостями мелькали равнины и сопки, реки и озера.
