Половой рынок и половые отношения - Александр Иванович Матюшенский
Доведенная такимъ образомъ упомянутыми лицами, также и помощникомъ пристава находящимся при управленіи, г. Шаншіевымъ, которые, поправъ всякія человѣческія права, надругались, издѣвались и истязали меня, доведенная до самаго плачевнаго физическаго, матеріальнаго и нравственнаго состоянія, обращаюсь къ высоко-гуманному чувству Вашего Сіятельства, оказать Ваше просвѣщенное содѣйствіе въ защиту меня ни въ чемъ неповинной отъ преслѣдованія полицейскихъ властей.
„Крестьянка Фекла Абрамовна Жукова".
Это „прошеніе", какъ нельзя болѣе, характерно; оно вполнѣ обрисовываетъ то положеніе, въ которое попадаетъ дѣвушка, пожелавшая оставить печальное ремесло (мы оставляемъ въ сторонѣ исключительное положеніе Жуковой, попавшей въ „домъ“ не по своей волѣ). Хозяйка просто выталкиваетъ ее за дверь, безъ паспорта и безъ гроша денегъ, а агенты полиціи насильно, съ издѣвательствами вталкиваютъ ее „въ вагонъ отходящаго поѣзда", не снабжая при этомъ билетомъ, т. е. ставятъ ее въ невозможное положеніе: оставаться въ городѣ не смѣй, а ѣхать дальше первой станціи тоже не можешь, высадятъ. Словомъ, положеніе такое, въ какое законъ не ставитъ даже самаго тяжкаго преступника. А тутъ дѣвушка, страшно потерпѣвшая отъ содержательницы дома, и ужъ во всякомъ случаѣ ни въ чемъ не виновная, подвергается какому то невѣроятному остракизму, ее хотятъ выбросить на сосѣднюю пустынную станцію, гдѣ она не въ состояніи будетъ найти себѣ даже ночлега. За что и по какому праву? А, главное, для чего это дѣлается? Отвѣтъ на эти вопросы можетъ быть только одинъ: чтобы „проучить", отбить охоту протестовать у другихъ. Иначе говоря, дѣлается это исключительно въ интересахъ содержательницы дома. Въ этомъ же направленіи идетъ и все послѣдующее „дѣйство". Дѣвушка вырывается и бѣжитъ къ помощнику полицеймейстера. Тотъ принимаетъ ея жалобу, относится къ ней сочувственно (одинъ изъ всего состава полиціи), приказываетъ составить протоколъ, т. е. даетъ дѣлу законный ходъ. Съ этой минуты дѣвушка становится полноправной гражданкой. Такъ она думаетъ и занимаетъ номеръ въ гостинницѣ, чтобы переночевать. Но это не въ интересахъ „хозяйки". Дѣвушка возмутилась и нашла защиту, нашла „управу" на хозяйку, — это дурной примѣръ другимъ. Въ такомъ положеніи нельзя оставлять дѣло. И оно не оставляется. Рано утромъ её съ побоями (до того, что она падаетъ) тащатъ въ участокъ и бросаютъ въ темный холодный чуланъ. И тутъ надъ ней опять начинаютъ „показывать примѣръ".
— Что, нашла правду! — издѣвается надъ ней та же хозяйка- не хотѣла жить въ теплѣ да въ холѣ, такъ посиди-ка вотъ тутъ!
— Какъ же, права отыскивать вздумала! вторитъ ей околодочный Шахтахтинскій. — Вотъ тебѣ и права, вотъ тебѣ и судъ! Мы своимъ судомъ скорѣй найдемъ твои права!
И чтобы окончательно убѣдить ее, что она вовсе не человѣкъ, а попрежнему только проститутка, къ ней впускается участковая челядь во главѣ съ братомъ околодочнаго, и надъ ней производятся возмутительныя насилія…
Выводится она изъ этого положенія только случайно, только потому, что тотъ же помощникъ полицеймейстера чрезъ городового узнаетъ о дѣйствіяхъ чиновъ 3-го участка. Ее освобождаютъ и приводятъ въ полицейское управленіе. Но на этомъ ея мученія не кончаются. Ее нельзя отпустить, она уже опасна и для чиновъ полиціи и для хозяйки. И вотъ ее начинаютъ „водить".
— Иди въ третій участокъ! — говоритъ ей полицеймейстеръ.
Это въ тотъ самый участокъ, въ которомъ она больше всего натерпѣлась мученій!
— Ради Бога, не посылайте меня туда! — молитъ она.
— Ну, тогда приди завтра.
А на завтра ее посылаютъ въ 5 участокъ. Почему въ пятый? Дѣло началось въ третьемъ, и продолжалось у полицейместера, живетъ просительница въ 3-мъ участкѣ (гостинница „Лондонъ"), а ее посылаютъ въ 5-ый, собственно за черту города, въ заводскій раіонъ. Зачѣмъ, почему?
Чтобы довести до того состоянія, въ которомъ человѣкъ машетъ на все рукой и поступается всѣми своими правами. И это достигается. Она со-
глашается взять свою жалобу назадъ, признаетъ, что она сама пожелала быть проституткой, что „хозяйка" права во всемъ, а виновата одна она, Жукова. Въ чемъ виновата? Этого ни опа, ни тѣ, которые отбирали отъ нея подписку, не знаютъ. Фраза о ея виновности внесена просто на всякій случай. Сами они кругомъ запутались, спасаясь отъ одной вины, нагромоздили цѣлую кучу преступленій, а поэтому и стараются оградить себя со всѣхъ сторонъ, до виновности ни въ чемъ не повинной противницы включительно. Отбирая подписку, полицеймейстеръ забываетъ даже то, что самая эта подписка, говорящая о томъ, что Жукова согласна на уничтоженіе протокола, обличаетъ его виновность, какъ чиновника полиціи, прекращающаго такія уголовныя дѣла, какъ преступленія по должности подвѣдомственныхъ ему чиновъ, неправильное лишеніе свободы со стороны тѣхъ же чиновъ, побои, издѣвательства и пр. и обманное завлеченіе Жуковой въ домъ терпимости хозяйкой этого дома Рахманъ, — словомъ прекращающаго и слѣдовательно скрывающаго такія преступленія, которыя прекращенію не подлежатъ. Такова юридическая сторона дѣла. Но не такова фактическая. Съ фактической стороны Рахманъ и чины полиціи достигаютъ намѣченной цѣли, они наглядно показываютъ всей корпораціи такихъ же отверженныхъ, что никакихъ правъ у нихъ нѣтъ, что протесты съ ихъ стороны ни къ чему не ведутъ, что хозяйка всегда будетъ права, а онѣ всегда останутся виновными. Въ этомъ убѣждена даже сама Рахманъ. Заступничество полиціи такъ подѣйствовало на нее, что она въ своихъ двухъ домахъ ввела еще болѣе строгую дисциплину. Какъ разъ въ разгаръ борьбы съ Жуковой передъ ней „провинилась" чѣмъ то еще другая дѣвушка, крестьянка Харьковской губерніи Марья Григорьевна Ткаченко. И вотъ хозяйка запираетъ дѣвушку въ сырой подвалъ и дер-
житъ ее тамъ около 10 дней. Фактъ этотъ былъ извѣстенъ чинамъ полиціи того же третьяго участка. Приведенные нами факты, намъ кажется, достаточно подтверждаютъ высказанную выше мысль, что дѣвушки остаются въ домахъ терпимости далеко не добровольно. Иначе говоря, на глазахъ у общества существуютъ такія учрежденія, которыя, будучи поставлены какъ бы внѣ закона, на глазахъ у всѣхъ вырываютъ юныхъ членовъ общества и превращаютъ ихъ въ отвратительный позорный матеріалъ, почти пытками вытравливая въ нихъ все человѣческое. И неужели это нормально? Неужели несчастные не найдутъ себѣ защиты хотя бы въ той мѣрѣ, въ какой онѣ имѣютъ право на эту защиту по закону? Это было бы позорно для людей XX вѣка.
Но, повидимому, позоръ не особенно тяготитъ „людей XX
