Григорий Баталов - Ратное поле

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Война грохотала, бросала в бой.

Но живы мы с тобой,

Товарищ дорогой.

Человек, который провел хотя бы несколько месяцев на фронте, заметно отличается от новичка сноровкой, поведением в бою. Новичку кажется, что все снаряды и бомбы — его, все пулеметные ливни — в его сторону. А окопный «старожил» уже не кланяется каждой пуле. По каким–то отдельным, иногда малозаметным признакам он делает вывод: вот это опасно, а это — нет. Такие навыки приходят, конечно, не сразу, а с большим фронтовым опытом. Ветераны могут припомнить немало случаев, когда они прямо–таки чудом уходили от смерти. Фронтовая интуиция не раз спасала и меня.

Шли тяжелые, кровопролитные бои за бородаевский плацдарм на правом берегу Днепра. Трудно было с доставкой боеприпасов: река вся простреливалась противником. Еще труднее с питанием; уже несколько суток солдаты и офицеры боевых подразделений полка довольствовались одними сухарями — полевые кухни застряли на левом берегу.

В тот сентябрьский день полк отразил четвертую контратаку врага. НП полка находился в боевых порядках, на небольшой высотке, которую мы утром отбили у противника. От наблюдательного пункта к Днепру тянулась неглубокая балочка. И вдруг вижу: ползут по ней двое с термосами на спине. В первом я сразу узнал «деда», так звали в полку старого солдата В. А. Малолетнева. Василий Ананьевич воевал еще в первую мировую и за храбрость был награжден Георгиевским крестом трех степеней. По годам выходило, что ему на фронте не место. Но война забрала у Малолетнева трех сыновей. И тогда он, обойдя все рогатки, сумел добиться зачисления в маршевую роту и попал к нам в полк. Удивился я такому солдату, хотел отправить пожилого бойца в тыл. Но он взмолился, попросил оставить в строю. Время было тяжелое, людей не хватало, как раз перед этим погиб адъютант Петр Иванов. Я оставил Малолетнева при себе. И не разочаровался. Вот и сейчас он, рискуя жизнью, полз под огнем, чтобы накормить бойцов.

Обрадовались на НП горячей пище. Быстро расстелили плащ–палатку, расставили котелки, достали ложки. Солдат, который полз вместе с Малолетневым, начал разливать наваристый борщ, от запаха которого щекотало в носу, острее засосало под ложечкой.

Внезапно с запада, со стороны Бородаевских хуторов, послышался тяжелый гул: с десяток «юнкерсов» становились в круг, готовясь бомбить наши позиции. Однако налеты для нас были делом привычным, и поэтому все на НП начали размещаться вокруг плащ–палатки. Я тоже достал ложку, но вдруг, повинуясь какому–то внутреннему голосу, скомандовал:

— Всем в укрытие!

Несколько пар глаз с недоумением уставились на меня. Не струсил ли командир? От первого котелка с борщом поднимался ароматный парок, а гречневая каша с мясом просто туманила сознание. Да и понятно! Ведь несколько суток питались только сухарями, размачивая их в днепровской воде. И вдруг — в укрытие!

Но приказ есть приказ. Словно нехотя все заползали в окопы и щели, с сожалением оставляя «обеденный стол». Последним уходил ординарец, успевший заботливо прикрыть крышки термосов.

Между тем «юнкерсы» прямо–таки утюжили переднюю линию обороны. Несколько бомб рвануло рядом с нашим НП.

Когда бомбардировщики улетели, я выглянул из щели. Там, где только что был накрыт «обеденный стол», зияла глубокая воронка, из которой сочился дымок с чесночным толовым смрадом.

И тут я заметил расширенные глаза молодого солдата, доставлявшего вместе с «дедом» обед.

— А где термоса? — закричал солдат. — Старшина меня со свету сживет! Приказал без них не возвращаться!

Василий Ананьевич, стряхивая пыль с седых усов, заметил:

— Скажи спасибо командиру, что твоя голова осталась на плечах. А ведь могла улететь вместе с твоими термосами.

Конечно, мой приказ диктовался, в первую очередь, здравым смыслом: до обеда ли под бомбежкой? Хотя многие из нас в подобной обстановке не раз пренебрегали опасностью и оставались целы. Но вот «сработал» накопившийся опыт и сохранил жизнь не только мне, но и моим боевым товарищам.

А вот еще случай, где ситуация была несколько иной.

После ранения, возвратившись из госпиталя, я нашел дивизию под Будапештом. Ночью попал в село, где расположился истребительный противотанковый артиллерийский полк, командиром которого оказался мой старый знакомый, Герой Советского Союза полковник Питерский. Наши полки не раз взаимодействовали, выручая друг друга из беды.

Я. зашел в домик, где разместился командир полка. Питерский очень обрадовался встрече.

— Как раз ты к горячему делу поспел, — сообщил он. — Веду полк под Будапешт. Сопротивляется вражина до последнего…

Не успели обменяться новостями, как послышался самолетный гул. Питерский, готовясь к ужину, только рукой махнул:

— Здесь каждый час бомбят. От бомб, да еще ночью, не набегаешься.

— Все–таки давай лучше выйдем отсюда, — предложил я.

— Ну это ты зря! — и полковник, убрав со стола карту, начал помогать ординарцу расставлять консервные банки.

Однако я направился к выходу, Что–то толкало меня из хаты. Пожав плечами, Питерский тоже пошел следом.

Не успели мы отойти от дома метров на двадцать, как раздался оглушительный свист. Это бомба прямым попаданием пронзила крышу дома. Но — не разорвалась…

— М-да… — протянул Питерский. — Ну и нюх у тебя! — повернулся он ко мне.

— Интуиция, — уточнил я. — Шестое чувство…

На войне случайностей не счесть. Иную как ни пытаешься объяснить с точки зрения здравого смысла — нет, не получается. И в том, что один человек жив, а другого нет — тоже может быть замешан непредвиденный случай. Почему в атаке в одного попала пуля–дура, а другого ни пуля, ни осколок не берут? Предчувствует ли человек опасность? Далеко не всегда. Но бывает, что человек своей волей, решительностью сам спасает себя от смерти. И не только себя, но и товарищей.

В связи с этим расскажу о сталинградской комсомолке Анне Лебедевой, которая служила в топографическом отделении артиллерийского полка. Здесь было десять ребят и одна девушка. Все как на подбор — молодые, симпатичные: мечтатель и поэт Миша Серебряков, школьный учитель Степан Марченко, темпераментный осетинец Семен Дзудаев, застенчивый Максим Богорел, рослый, с пышным чубом Федор Гедулянов… Как сестру, они любили Аню, берегли ее. Идут на топографическую привязку орудий, каждый несет какой–то груз. У Ани — то буссоль, то стереотруба. Понятно, кроме винтовки, вещмешка, противогаза. Ребята предлагают свою помощь, стараются облегчить фронтовую службу девушке, в обязанность которой входило наносить на планшет координаты артиллерийских целей. Но Аня ни в какую — очень хотелось ей быть полноценным солдатом.

Девушку топографисты считали своим счастливым талисманом. И не без основания. Однажды топографисты попали под сильный минометный огонь. «Ишак» (так солдаты прозвали немецкий шестиствольный миномет за издаваемый летящими минами звук, похожий на ослиный крик) буквально засыпал поле минами. Гитлеровцы старались во что бы то ни стало уничтожить группу артиллеристов, возвращающихся с задания; казалось, вот–вот их накроют. А они чудом уходили от разрывов. На пути попался неглубокий ровик. Плюхнулся туда вначале Максим Богорел, за ним Аня и еще два солдата.

— Все, здесь переждем, — сказал Максим.

Аня покрутила головой:

— Надо вперед.

— Лежи и не дыши, — с трудом переводя дыхание, отсапывался сосед справа, вытирая пилоткой потное лицо. — Побросает и перестанет.

В глазах Ани на чуть скуластом лице зажглись упрямые огоньки. Подхватив автомат, девушка выбросила из ровика легкое тело.

— Ты куда? — озлился Максим. — Стой!

— У, чертова девка! — приподнялся Семен Дзудаев. — Под огонь лезет.

Аня, обернувшись, крикнула что–то требовательное и злое. И все трое выскочили следом, бросились вперед. И тут одна из мин угодила прямо в ровик. Горячая волна толкнула в спины, но никого не задела осколком.

Позади осталась опасная зона обстрела, вся группа невредимой скатилась в свои траншеи. И тут Аня заметила устремленные на нее взгляды тех, кто только что лежал в ровике. В глазах — изумление и радость.

— Вы что, ребята? — отряхивалась Аня, поправляя под пилоткой короткую прическу.

Максим Богорел приподнялся и поцеловал девушку в щеку.

— Спасибо, Аня, дорогой наш талисман.

Она не все сразу поняла, зарделась смущенно, отмахнулась:

— Ну, вот еще что придумал…

После войны Анна Георгиевна носила фамилию Беспаловой, вышла замуж за одного из однополчан. До своего последнего часа была верна памяти тех, с кем делила фронтовые невзгоды. Об этом писала и в своих стихах. Были они литературно не безгрешны, но шли от чистого сердца, от доброй памяти, которую Анна Георгиевна называла солдатской совестью.