Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы
Надо сказать, что в Сибири все явления природы, связанные с жизнью неба, почти всегда бывают очень красивы. Наверное, объясняется это необыкновенным раздольем сибирского неба, необозримостью просторов этого могучего края. С высоты трех тысяч метров, на которую забрался наш самолет, эта величественная бесконечность была еще бесконечнее, и поэтому восход солнца здесь, между небом и землей, выглядел непередаваемо чудесно.
Сначала зарево сияло одиноким полукругом, потом по бокам зажглись сполохи. Они делались все ярче и ярче, но неожиданно потухли, и только в одном месте заря продолжала бушевать с прежней силой. Здесь должно было взойти солнце. Это место неба накалилось докрасна. Казалось, еще секунда, и восток взорвется с оглушительным грохотом.
Но вот, как бы разряжая создавшуюся обстановку, над горизонтом показалась ослепительно белая горбушка солнца. Чуть помедлив, она всплыла за полосатой грядой облаков мутным оранжевым диском. Прошло еще несколько минут, и солнце, пробежав за облаками, как за редким частоколом, деловито повисло в пустынном синем небе. Теперь у него уже был привычно желтый, рабочий вид. Новый день, рождаясь в его золотистых лучах, уходил по пробуждающейся земле все дальше и дальше на запад.
…Самолет летит в розовом тумане. Внизу от горизонта до горизонта застыл безбрежный зеленый океан тайги. Если на юге еще можно было увидеть кое-где пшеничные отмели пашен, то чем дальше улетали мы на север, тем плотнее смыкала тайга над землей свои мрачные зеленые пучины.
Уже глядя на пассажиров самолета, чувствуется, что летим не куда-нибудь, а именно в Якутию. На стенке, отделяющей кабину пилотов от пассажиров, укреплено нечто вроде детской сетки-люльки. В этой люльке довольно комфортабельно устроился симпатичный якутенок Вася. Ему всего один год. Вася полулежит в сетке, небрежно свесив за край ногу, обутую в разноцветный сапожок из оленьей шкуры. Вся его поза говорит о том, что лететь в самолете ему так же привычно, как иному маленькому москвичу или ленинградцу кататься в коляске.
Я пробую взять у Васи интервью по поводу его самочувствия. Выясняется, что Вася не отличается многословием. Он удивленно молчит, тараща на меня черные хитроватые глазенки.
Из затруднительного положения Васю выручает его отец, зоотехник оленеводческого колхоза.
— Он у нас совсем воздушный человек, — так характеризует папа своего Васю. — За первый год жизни сорок тысяч километров налетал. Рождаться летал по воздуху, заболел однажды — в Якутск к профессору по воздуху, отдыхать с нами в Крым ездил — опять по воздуху. Совсем воздушный человек.
«Воздушный человек» Вася побыл в нашем обществе еще минут пять, потом сладко зевнул, свернулся калачиком в своей сетке и закрыл глаза.
— Спать лег, однако, — сказал Васин отец извиняющимся тоном.
…Трасса авиалинии Иркутск — Якутск пролегает над Леной. Неторопливо, образуя многочисленные островки и отмели, несет свои воды великая сибирская река. Самолет ныряет под облако, и высота снижается до шестисот метров. Лена становится совсем близкой. Оставляя за собой белые пенистые углы, идут по голубой «дороге» теплоходы, караваны барж, снуют катерки и лодки. Чего только не везут они — мешки, ящики, башенные краны, тракторы, строительные материалы.
Вот еле ползут три сцепленные вместе баржи. Чувствуется, что нагружены они до предела. На первой, свисая за борта, громоздятся какие-то железные конструкции, во второй, задрав друг на друга радиаторы, стоят огромные самосвалы, а третья доверху завалена цементом, и каждый порыв ветра сдувает на воду белые шлейфы пыли. Наверное, весь этот караван направляется на какую-нибудь новостройку, число которых в республике с каждым годом увеличивается.
Недавно геологи открыли в Якутии богатейшие залежи каменного угля и железа. Со временем на юге республики будет создана мощная металлургическая база Дальнего Востока. Миллионы тонн чугуна, стали, проката понесут ленские воды во все концы Сибири.
…Последний перегон летели почему-то очень долго. Все так же тянулась внизу оловянной жилой верная Лена. Она словно не хотела отпускать нас от себя, боясь, что мы одни заблудимся в огромном якутском небе.
Чем дальше на север, тем шире становилась Лена, тем больше притоков вбирала она в себя. Пробежав по тайге извилистыми змейками, они прижимались к могучей Лене, как припадают к матери заблудившиеся дети, и Лена великодушно принимала их в свою большую, многоводную семью.
Красоту якутских рек можно понять и по-настоящему оценить, пожалуй, только с воздуха. Гордо, своевольно и одиноко текут они по необъятной северной стране. Желто-зеленые берега их то расходятся на несколько километров, и тогда течение становится медленным, сонным, образует мели, перекаты, мелководья. Но вдруг берега неудержимо бросаются навстречу друг к другу, будто обуянные неукротимым влечением, сходятся на несколько сот метров, и тогда в скалистых каньонах бешено и страстно ревут гривастые белокурые волны.
…До Нюрбы, где расположена центральная база Амакинской экспедиции, остается без малого час лету. У поселка Мухтуя Лена уходит вправо, а мы по-прежнему летим на север. Все уже и уже становится на горизонте великая сибирская река и, наконец, совсем теряется в тумане.
Тайга редела. Собственно, это была уже не настоящая сибирская тайга, а тайга приполярная, переходящая в лесотундру. Все чаще мелькали внизу плешины болот и осколки озер. Наконец вдали блеснул Вилюй. Он и впрямь оправдывал свое название — отчаянно вилял из стороны в сторону и делал самые замысловатые выкрутасы.
Я посмотрел на часы: сорокачасовое воздушное путешествие подходило к концу. Самолет скользнул на крыло. Из кабины пилотов вышла бортпроводница.
— Подлетаем к Нюрбе, — сказала она, улыбаясь. — Товарищей алмазников прошу подготовиться.
На высоком левом берегу Вилюя стали различимыми спичечные коробки домов. Их было так много, что я даже удивился: летели, летели на глухой, необжитый Север, и вдруг на тебе — прилетели в самый настоящий город.
Я вспомнил, как, сидя во Внуково, старался представить конец своего путешествия: самолет опускается посреди чумов, к нему, покачивая ветвистыми рогами, подходит олень и нюхает пропеллер. Я делаю первый, но уже совершенно «блестящий» фотоснимок (старое и новое) и, погрузив на оленя свой чемодан, отправляюсь в чум к начальнику экспедиции.
На самом же деле никаких чумов на берегу Вилюя и в помине не было. Типичный город, разграфленный прямыми линиями улиц, проплывал под крылом. Это была Нюрба — столица якутских алмазников.
Самолет пошел на посадку…
Едва я вылез из самолета, как все нюрбинские комары с воем кинулись на меня. Остроносые хищники с ходу пикировали и яростно вонзали свои хоботки в еще свободные участки кожи. Я отбивался как мог. У меня было такое впечатление, как будто мы приземлились на пасеке.
Изнемогая в неравной борьбе, я уже стал подумывать о том, как бы незаметнее улизнуть обратно в самолет. Но в это время ко мне подошел якут-диспетчер и протянул стеклянный флакон с какой-то жидкостью.
— Помажься, все пройдет, — лаконично сказал диспетчер.
Я помазался и почувствовал, что возвращаюсь к жизни. Комары, обиженно гудя, еще вились вокруг моего лица, но на большее не решались.
— Полтинник стоит, — объяснил диспетчер, взболтнув пузырек с жидкостью, и добавил: — Ты не смущайся, первый раз со всеми бывает.
Так началось знакомство с алмазной столицей.
Подобрав чемодан, я, злой и искусанный, поплелся вслед за остальными пассажирами к двухэтажному деревянному дому, над которым на длинном шесте безжизненно болтался полосатый гномовский колпак — своеобразный авиационный флюгер. Пройдя всего несколько шагов, я взмок, как скаковая лошадь на финише. Чемодан стал тяжелее раза в два. Пришлось снять пиджак и расстегнуть ворот рубахи. Но даже и это не спасало от немилосердных солнечных лучей. Дело ухудшалось еще и тем, что в воздухе не было ни малейшего движения. В ту минуту, наверное, и парильня в Сандуновских банях показалась бы мне Северным полюсом.
На здании конторы висел большой, образцово-показательный градусник. Красный столбик, благополучно миновав все деления, терялся где-то в районе цифры сорок. Чемодан стал еще тяжелее. «Ну и залетели в чертову погибель! — подумал я. — Зимой тут минус семьдесят, летом — плюс сорок…»
В конторе Амакинской экспедиции меня встретил высокий, сильный человек с курчавой головой и волевым, загорелым, обветренным лицом, какие бывают у людей, много времени проводящих на воздухе, под роскошными лучами сибирского солнца.
— Бондаренко Михаил Нестерович, — отрекомендовался он, — начальник Амакинской экспедиции.
В кабинете Бондаренко стены увешаны странными картами. Глаз не встречал на них привычного разделения мира на страны и географические области. Одним цветом здесь соединены такие места, которые, казалось, не могли быть соединенными никак. Уже потом я понял, что это была геологическая карта мира.
