Владиміръ Даль - О повѣрьяхъ, суевѣріях и предразсудкахъ русскаго народа
Если видѣнія, привидѣнія, духи во плоти тѣни, призраки, живые мертвецы и пр. возможны, то многіе изъ насъ дали бы дорого за то, чтобы увидѣть ихъ и созерцать спокойнымъ духомъ. Людей, кои постоянно видятъ разныя видѣнія или призраки, называютъ духовидцами. Есть особый родъ видѣній, по сказанію очевидцевъ, это двойники, т. е., человѣкъ видитъ самого себя, и тутъ народное повѣрье наше о домовомъ, который-де иногда одѣвается въ хозяйское платье, садится на его мѣсто и пр., совпадаетъ съ распространеннымъ по всей Европѣ, особенно сѣверной, повѣрьемъ о двойникѣ. Иногда видятъ его также другія люди, но обыкновенно видишь его только самъ; для прочихъ онъ невидимка. Если двойника застанешь у себя въ комнатѣ, или вообще, если онъ предшествуетъ человѣку, идетъ напередъ, то это означаетъ близкую кончину; если же двойникъ идетъ слѣдомъ за хозяиномъ, то обыкновенно намѣренъ только предостеречь его. Есть люди, кои, по ихъ увѣренію, почти безпрестанно видятъ своего двойника, и уже къ этому привыкли. Этотъ непонятный для насъ обманъ чувствъ чаще встрѣчается между людьми среднихъ и высшихъ сословій, чѣмъ въ простомъ народѣ.
Загадочная вещь, въ царствѣ видѣній, это вещественные призраки, сопровождающіе, по увѣренію многихъ, такія явленія. Сюда принадлежатъ, напримѣръ, трещины, кои старая, сухая деревянная утварь даетъ внезапно, въ предвѣщаніе бѣдствія, особенно смерти, или собственно въ то мгновеніе, когда является призракъ. Въ трещины эти, какъ въ предвѣщаніе бѣды, вѣрятъ почти всѣ народы, и легко было бы набрать цѣлые томы росказней о подобныхъ происшествіяхъ. Вѣроятнѣе всего, однако же, что внезапная и неожиданная трещина, иногда среди тихой и спокойной ночи, подаетъ собственно поводъ къ тѣмъ разсказамъ, кои сочиняются безсознательно разгоряченнымъ воображеніемъ. Допустивъ возможность предчувствія въ животныхъ, въ томъ смыслѣ, какъ это было объяснено выше, мы однако же до крайности затрудняемся найти какую либо связь между усыхающимъ отъ погоды стуломъ или шкафомъ и долготою дней его хозяина. Недавно еще я видѣлъ разительный примѣръ такой случайности: старинная мебель прошлыхъ вѣковъ, простоявъ столько времени спокойно, внезапно и безъ всякой видимой причины, начала лопаться съ ужаснымъ трескомъ. Безъ всякаго сомнѣнія, воздушныя перемѣны были причиной этому явленію, и если бы наблюдать за симъ внимательно, то вѣроятно это могло бы служить указаніями метеорологическими, имѣющими одну только общую и отдаленную связь съ долголѣтіемъ человѣческаго рода.
Я видѣлъ однажды милое, желанное видѣніе, которое не стану ближе описывать, видѣлъ очень ясно, и не менѣе того, не только теперь, но даже и въ то самое время очень хорошо понималъ, какъ это сталось, и не думалъ искать тутъ ничего сверхъестественнаго. Воображеніе до того живо представило себѣ знакомый ликъ, что безсознательно олицетворило его посредствомъ обратнаго дѣйствія на чувства, и очи узрѣли снаружи то, что изваялось на глубинѣ души…
Я еще два раза въ жизни своей видѣлъ замѣчательныя привидѣнія, и оба случая стоятъ того, чтобы ихъ пересказать. Они пояснятъ нѣсколько то, что сказалъ я объ этомъ предметѣ вообще, то есть, что должно всякую вещь десять разъ примѣрять и одинъ разъ отрѣзать!
Будучи еще студентомъ, я жилъ въ вышкѣ или чердакѣ, гдѣ печь стояла посреди комнаты, у проходившей тутъ изъ нижняго жилья трубы. Кровать моя была въ углу, насупротивъ двухъ небольшихъ оконъ, а у печки стоялъ полный оставъ человѣческій – такъ, что даже и въ темную ночь я могъ видѣть въ постели очеркъ этого остава, особенно противъ окна, на которомъ не было ни ставень, ни даже занавѣски. Просыпаюсь однажды за полночь, во время жестокой осенней бури; дождь и вѣтеръ хлещутъ въ окна и вся кровля трещитъ; вѣтеръ, попавъ видно гдѣ нибудь въ глухой переулокъ, завываетъ по-волчьи. Темь такая, что окна едва только отличаются отъ глухой стѣны. Я сталъ прислушиваться, гдѣ завываетъ такъ жестоко вѣтеръ, въ трубѣ ли, или въ сѣняхъ, и услышалъ съ чрезвычайнымъ изумленіемъ совсѣмъ иное: бой маятника отъ стѣнныхъ часовъ, коихъ у меня не было и никогда не бывало. Прислушиваюсь, протираю глаза и уши, привстаю, одно и то же; кругомъ все темно, холодно, сыро, буря хлещетъ въ окно, а гдѣ-то въ комнатѣ, по направленію къ печи, мѣрно ходитъ маятникъ. Одумавшись хорошенько и сообразивъ, я всталъ и началъ подходить на слухъ, медленно, шагъ за шагомъ, къ тому мѣсту, гдѣ ходитъ маятникъ. Въ продолженіе этого перепутья, короткаго по разстоянію, но долгаго, если не по времени, то по напряженію чувствъ, я еще положительнѣе убѣдился въ томъ, что слышу не во снѣ, а на яву, что маятникъ ходитъ, мѣрно, звонко, ровно, хотя у меня стѣнныхъ часовъ нѣтъ. При едва только замѣтномъ сумеречномъ отливѣ противъ оконъ, ощупью и на слухъ, дошелъ я до самой печи и стоялъ еще въ большемъ недоумѣніи, носомъ къ носу съ костякомъ своимъ, коего очеркъ мутно обозначался противъ бѣлой печи. Что тутъ дѣлать и какъ быть? Маятникъ явнымъ образомъ ходитъ въ скелетѣ; изъ него отдавались мѣрные удары, но движенія незамѣтно никакого. Ближе, ближе носомъ къ лицу его, чтобы разсмотрѣть въ потьмахъ такое диво, какъ оставъ мой, съ кѣмъ я давно уже жилъ въ такой тѣсной дружбѣ, внезапно плюнулъ мнѣ въ лицо… Невольно отшатнувшись, я обтерся рукою и удостовѣрился, что все это было не воображеніе, а существенность: брызги, разлетѣвшіяся по лицу, были точно мокрыя. Этимъ слѣдовало бы кончить изслѣдованія, и я попросилъ бы васъ переувѣрить меня, что я ошибся, что все это было не то, и не такъ! Я стоялъ, все еще сложа руки передъ постояннымъ товарищемъ, пялилъ глаза и прислушивался къ мѣрнымъ ударамъ маятника, который однако же вблизи стучалъ нѣсколько глуше; но подумавъ еще немного и не видя ни зги, я безотчетно протянулъ руку и погладилъ черепъ по лысинѣ: тогда я вздохнулъ и улыбнулся, всѣ объяснилось. Въ кровлѣ и потолкѣ, подлѣ трубы или печи, сдѣлалась небольшая течь, капля по каплѣ, на лысую, костяную, пустую и звонкую голову моего нѣмаго товарища!
Другой случай состоялъ въ слѣдующемъ:
Сидя вечеромъ въ кругу товарищей, я сказалъ, какъ пришлось къ слову, что робость и пугливость не одно и то же: первое можетъ быть основано на опасеніи, поселяемомъ въ насъ здравымъ разсудкомъ; второе, напротивъ, есть склонность къ страху безотчетному, а потому иногда и безразсудному; что, можетъ быть, я иногда робокъ, но не пугливъ, и не могу робѣть, страшиться, или опасаться чего нибудь, если опасеніе это не оправдывается моимъ разсудкомъ. «Ну, ты въ мертвецовъ вѣришь?» Вѣрю въ мертвыхъ. «А в живыхъ?» Нѣтъ, не вѣрю. «Стало быть, и не боишься ихъ?» И не боюсь; впрочемъ, если бы я и вѣрилъ въ мертвецовъ по твоему, то и тогда еще не вижу, для чего ихъ бояться. «А пойдешь ли ты въ полночь на кладбище?» Пожалуй, пойду. «Нѣтъ, не пойдешь!» Нѣтъ, пойду! За споромъ дѣло стало, и рѣшено было, чтобы мнѣ идти, какъ пробьетъ полночь, одному на кладбище, отстрогнуть щепочку отъ креста и принести ее, и завтра всѣмъ вмѣстѣ идти и примѣрить щепочку, для повѣрки дѣла.
Ночь была темная, до кладбища версты двѣ, дорога подъ конецъ едва замѣтная; я сбился немного и не счелъ за нужное отыскивать торную дорогу, а пошелъ знакомымъ путемъ вперевалъ, по направленію, гдѣ противъ неба темнѣла едва замѣтно кладбищенская церковь. Прихожу ко рву, окружающему кладбище, перескакиваю его; ножичекъ у меня въ рукахъ и я хочу уже отстрогнуть щепочку отъ перваго пошатнувшагося въ сторону креста, но мнѣ показалось, что завтра осмѣютъ меня, скажутъ: радъ, что добрался, небось, не прошелъ дальше! – и я сталъ подвигаться ощупью впередъ, спотыкаясь между могилъ, ямъ, кустовъ, камней и разрушенныхъ памятниковъ. Въ это время, помню, родилось во мнѣ двоякое опасеніе, ускорившее, при такихъ обстоятельствахъ, біеніе сердца и дыханіе: первое, чтобы товарищи не вздумали подшутить надо мною и не сдѣлали какой нибудь глупости; второе, чтобы какой-нибудь сторожъ не принялъ меня за вора и не вздумалъ бы, выскочивъ внезапно съ боку, прежде всего поколотить меня порядкомъ, чтобы, можетъ быть, потомъ уже, за вторымъ пріемомъ, допросить, кто я и за чѣмъ пришелъ. Первое опасеніе устранилось однако же тѣмъ, что сидѣвшіе со мною товарищи не могли оперидить меня на этомъ пути, а второе тѣмъ, что сторожа конечно теперь всѣ спятъ и мнѣ только не должно шумѣть. Во всякомъ случаѣ, я, скрѣпивъ сердце, далъ себѣ слово быть спокойнымъ, разсудительнымъ и хладнокровнымъ, не пугаться, что бы ни случилось. Глупое сердце продолжало стучать вслухъ, хотя, право, не знаю о чемъ и по что. Вдругъ я слышу подземный глухой стукъ, удара два, три сряду. Я остановился: черезъ нѣсколько секундъ повторилось тоже, потомъ еще разъ, а потомъ раздался слабый подземный стонъ или вздохъ. Все это, сколько я могъ заключить, полагаясь на слухъ свой, происходило въ самомъ близкомъ разстояніи отъ меня и притомъ именно «подъ землей.» Послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія и нѣсколькихъ шаговъ моихъ впередъ, повторилось опять тоже; но подземные удары были звучнѣе и до того сильны, что мнѣ показалось, будто земля подо мною дрогнула; стонъ, довольно внятный, исходилъ изъ земли и безспорно отъ мертвеца. Если бы я кончилъ похожденіе свое на этой точкѣ, то уже и этого было бы довольно, и я бы конечно понынѣ могъ бы вамъ только божиться по совѣсти, что все это точно святая истина и дѣйствительно такъ со мною случилось… но дѣло зашло еще дальше: я опять подвинулся нѣсколько шаговъ впередъ, по тому направленію, откуда звукъ до меня доходилъ, прислушивался и все подвигался ощупью впередъ. Внезапно стукъ этотъ очутился почти подо мною, у самыхъ ногъ; что-то охнуло, закашляло; земля вскрылась и разступилась; меня обдало, обсыпало землей, и мертвецъ въ беломъ саванѣ медленно потянулся изъ могилы, прямо передо мной, никакъ не далѣе двухъ шаговъ… Кончимъ на этомъ; примите отъ меня совѣстливое увѣреніе, что все это случилось точно такимъ образомъ, какъ я описываю, и скажите послѣ этого, есть ли привидѣнія и живые мертвецы, или ихъ нѣтъ?
