Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц
Когда Тетен и Муллани предложили методику разработки психологического портрета, все было рассказано устно и ничего не фиксировалось на бумаге. Первейшее правило гласило: «Не испытывай терпение Бюро и не оставляй документов, которые впоследствии могут ударить по тебе или твоему начальнику». Хотя Тетен и выступил с инициативой и на базе того, что он узнал в Нью-Йорке у доктора Брассела, полицейские чины получали индивидуальные консультации, не существовало никакой организованной программы и никому не приходило в голову, что это функция Научного бихевиористического подразделения. В лучшем случае выпускники Академии персонально обращались к Тетену и просили совета по конкретному делу. Одним из первых так поступил полицейский офицер из Калифорнии, который никак не мог распутать убийство женщины, погибшей от множественных ножевых ранений. Очевиден был только жестокий характер преступления, но ничего особенного больше не всплывало, и не было никакой возможности передать дело в суд. Когда полицейский изложил немногочисленные факты, Тетен посоветовал искать преступника по соседству с домом жертвы — живущего в одиночестве хилого, некрасивого юношу лет под двадцать, который убил женщину в приступе бешенства и теперь мучается чувством вины и трясется при мысли, что его арестуют. Тетен предложил, войдя в дом, посмотреть подозреваемому прямо в глаза и сказать: «Ты знаешь, почему я пришел». Он считал, что признания добиться будет несложно.
Через два дня полицейский позвонил и сообщил, что они стали систематически обходить все дома в районе, где проживала убитая. И когда на пороге появился совпадающий с портретом Тетена молодой человек, он произнес заранее отрепетированную фразу. И подозреваемый тут же пробормотал:
— Ладно, ладно, ваша взяла.
И хотя в те дни Тетен казался фокусником, вынимающим из цилиндра зайцев, его портрет преступника и описание ситуации основывались на логике. Со временем мы станем делать эту логику все более строгой и превратим то, с чем Пэт Муллани возился в свободное время, в грозное оружие борьбы с тяжкими преступлениями. Часто бывает, что прогресс в какой-нибудь области зависит от любопытства и интуиции. В качестве инструктора Научного бихевиористического подразделения я не очень представлял, что делать, и хотел получить информацию из первых рук.
Когда я попал в Квонтико, Муллани почти отошёл от дел, а Тетен превратился во всеобщего гуру.
Поэтому заниматься моим «вживлением» в коллектив пришлось двум сотрудникам, которые были мне ближе и по возрасту и по положению — Дику Олту и Бобу Ресслеру. Дик был старше меня лет на шесть, а Боб — на восемь. Оба до ФБР служили в армейской полиции. Курс прикладной криминалистической психологии составлял сорок аудиторных часов за одиннадцать недель учебы. Поэтому наиболее эффективным способом «обкатки» нового сотрудника считались «школы на колесах» — выездные курсы, которые предлагали местным полицейским управлениям и академиям тот же материал, что и в Квонтико, только в гораздо более сжатой форме. Курсы были популярны, и на них существовала целая очередь заявок — особенно от начальников и старших офицеров полиции, которые сами некогда были слушателями Национальной Академии. Выезжая с инструкторами и наблюдая, как они читают двухнедельный курс, новый сотрудник быстро усваивал, что требуется от него самого. И я начал путешествовать с Бобом.
В «школах на колесах» сложился определенный порядок: преподаватель выезжал в воскресенье и с понедельника по пятницу вел занятия в каком-нибудь местном полицейском управлении или академии, потом ехал в другое место и повторял все заново. Спустя некоторое время появлялось ощущение, что ты Одинокий Рейнджер — скачешь из города в город, помогаешь людям и исчезаешь, когда дело сделано. Мне даже в память о нас захотелось оставлять им серебряную пулю.
С самого начала я чувствовал неловкость из-за того, что преподавание велось «со слухов». Большинство инструкторов — и прежде всего я сам — не принимали участия в раскрытии дел, о которых рассказывали. Это очень напоминало курс криминологии в колледже, где не нюхавший оперативной работы педагог говорил о том, о чем не имел ни малейшего представления. Всё основывалось на «боевых воспоминаниях» офицеров, некогда занимавшихся делами. Но впоследствии эти воспоминания были настолько видоизменены и приукрашены, что уже не имели ровно никакого отношения к реальным событиям. И частенько инструкторам возражали. Ситуация складывалась еще хуже, если инструктор не соглашался со слушателем и продолжал настаивать, хотя перед ним явно сидел человек, видевший все своими глазами. Так недолго было потерять доверие и всей остальной аудитории.
Другой моей проблемой было то, что мне только-только исполнилось тридцать два года, а выглядел я еще моложе. Но преподавать приходилось опытным полицейским на десять-пятнадцать лет старше меня. Как сделать так, чтобы они признали мой авторитет? Ведь расследованием убийств я занимался только под крылом закаленных копов в Детройте и Милуоки, а теперь собирался толковать таким же людям об их работе. Нет, свой материал я должен знать назубок, а если о чем-то не имел представления, то должен был срочно выучить.
Я не повторял глупостей других. Перед началом занятия всегда спрашивал, не занимался ли кто-нибудь из слушателей делом, которое в этот день собирался привести в качестве примера. Например, если хотел обсуждать Чарльза Мэнсона, интересовался, нет ли в группе полицейских из управления Лос-Анджелеса. Если такой человек находился, просил его привести все подробности случая. Таким образом я избегал противоречий с реальными участниками событий, но даже если в свои тридцать два года ты выглядишь почти мальчишкой и без году неделя как вышел из простых оперативников, коль скоро преподаешь в Квонтико или от имени Квонтико, слушатели воспринимают тебя как часть Академии ФБР с ее громадным авторитетом и неисчерпаемыми возможностями. И поэтому постоянно подходят в перерывах, а если выехал со «школой на колесах», звонят в гостиницу и просят подсказок в делах.
— Слушайте, Джон, у меня похожий случай на тот, о котором вы рассказывали. Что вы думаете по этому поводу?
Никаких послаблений быть не могло. Чтобы делать то, что я делал, следовало иметь авторитет. И не только Бюро, но и личный. На жизненном пути наступает такой момент — у меня он, во всяком случае, настал, — когда понимаешь, что можешь услышать такое-то и не больше количество песен, выпить такое-то количество коктейлей и проболтаться в комнате, уставившись в телевизор, такое-то количество часов. Это пришло мне в голову в 1978 году в коктейль-баре гостиницы в Калифорнии. Мы с Бобом Ресслером преподавали в Сакраменто. А когда на следующий день ехали домой, я в разговоре заметил, что большинство типов, о которых мы только что рассказывали, парятся в тюрьме без права общения и останутся там до конца жизни. Хорошо бы с ними поговорить, спросить, почему они так поступили, взглянуть на все с их точки зрения. Хотелось попытаться. Не получится, так не получится.
За мной давно закрепилась репутация «факельщика», и мое предложение лишь подтвердило её в глазах Боба. Но с моей безумной идеей он согласился. Кредо Боба всегда было: «Лучше просить прощения, чем разрешения». И к нашей затее оно казалось вполне применимым. Мы знали: стоило запросить штаб-квартиру, и мы безусловно получили бы отказ. Более того, за любым нашим начинанием стали бы пристально наблюдать. В любом бюрократическом аппарате за «факельщиками» принято строго присматривать. Калифорния никогда не страдала от недостатка мрачных и нашумевших преступлений, и для того, чтобы начать, здесь было подходящее место. В резидентуру ФБР в Сан-Рафаэле, что к северу от Сан-Франциско, был назначен специальный агент Джон Конвей. В Квонтико он занимался в классе у Боба, имел прекрасные связи с администрацией исправительных учреждений Калифорнии и согласился выступить связующим звеном. Мы знали, что нам необходим человек, которому мы доверяем и который доверял бы нам. Потому что, если бы наш проект рухнул на виду у всех, в обвинениях недостатка бы не было.
Первым мы решили посетить Эда Кемпера, приговоренного к нескольким пожизненным срокам и отбывавшего наказание в Калифорнийском государственном медицинском центре в Вакавилле — на полдороге между Сан-Франциско и Сакраменто. В Академии мы приводили в пример его дело, хотя самого ни разу не видели. Но вопрос оставался открытым; захочет ли он с нами встретиться и поговорить.
Факты по делу были аккуратно задокументированы. Эдмунд Эмиль Кемпер III родился 18 декабря 1948 года в Бурбэнке, штат Калифорния. С двумя младшими сестрами рос в неблагополучной семье, где мать Кларнелл и отец Эд постоянно дрались и в конце концов расстались. Сам Эдмунд был образчиком мальчика дурного поведения — в числе прочего было отмечено, что он расчленил двух домашних кошек и играл в погребальные обряды со старшей сестрой Сьюзан. Мать отправила его к бывшему мужу, а когда мальчик сбежал домой — к родителям мужа, которые жили на отдаленной ферме у подножия гор Сьерра-Невада в Калифорнии. Там он, оторванный от семьи и привычной обстановки школы, чувствовал себя одиноко и отчаянно скучал. Августовским днем 1963 года долговязый, неуклюжий четырнадцатилетний подросток застрелил из винтовки 22-го калибра свою бабушку Мод, а затем принялся наносить ей удары кухонным ножом. Эдмунд сам напросился остаться дома и помогать по хозяйству, а не поехал в поле с дедом, которого он любил больше. Понимая, что старик, когда вернется, «будет недоволен его дурным поведением», он застрелил и его, а тело оставил лежать во дворе. На вопрос полиции, зачем он это сделал, Эдмунд пожал плечами:
