Николай Мархоцкий - История московской войны
Нельзя было и думать о том, чтобы кто-нибудь мог избавить нас от такой осады и утеснения. Не только пану Сапеге, но и самому литовскому гетману, даже с большим войском (которого у него, впрочем, и не могло быть), это было бы не под силу. Ведь московские стены, во-первых, сделаны сплошь из кирпича, а шириной они в три — три с половиной сажени[192]; во-вторых, изнутри они усилены валом такой же высоты и ширины, что и стены.
Во время осады москвитяне издевались над нами, говоря: «Идет к вам литовский гетман с большими силами: а всего-то идет с ним пятьсот человек». Они уже знали о пане Ходкевиче, который был еще где-то далеко. И добавляли: «Больше и не ждите — это вся литва вышла, уже и конец Польши идет, а припасов вам не везет; одни кишки остались». Так они говорили потому, что в том войске были ротмистры пан Кишка и пан Конецпольский.
И вдруг послал нам Господь чудесное спасение не во сне, а наяву, и при помощи одних лишь наших пахоликов.
Возвращается пан Сапега с войском, осажденные поляки пытаются с ним соединиться
Пан Сапега возвратился со своим войском и с нашей челядью, которую, как я уже говорил, мы снарядили за припасами, придав ей половину почтов и по шесть товарищей из каждой хоругви. Возглавлял их полковник Николай Коссаковский. В воскресенье утром Сапега со всем своим войском подступил к московским обозам. (На следующий день — понедельник, приходилось Успение Святой Девы Марии[193]. ) О совместных действиях с ним мы не могли договориться, ибо со всех сторон были окружены.
Против Сапеги вышли москвитяне (со своими уловками) и завязали сражение. По стрельбе и крикам мы поняли: наши с паном Сапегой вернулись и хотят нас спасти. Намереваясь помочь своим и разъединить москвитян, мы пошли на вылазку в ту сторону, откуда был слышен шум. Нам удалось добраться до стен, удерживаемых москвитянами, — несколько десятков наших даже оказались наверху, но были отброшены и отступили в Китай-город.
Там мы прослушали мессу. Во время проповеди ксендзы бернардинец Войцех и Шумский (тоже бернардинец) договорились, что завтра, один в Китай-городе, а другой в Крым-городе, проведут праздничное богослужение и вознесут молитву к Пречистой Деве. Они перечислили нам примеры, сколько раз Божий промысел спасал от невзгод истинно верующих. «Уповайте на Бога, — говорили они, — и увидите, что завтрашний праздник принесет нам великое утешение».
Мы вернулись в свои станы и по дороге каждый обращал слова молитвы к Господу и Пречистой Деве. Всем тогда хотелось быть набожными, в поучениях не было нужды, хватало внутреннего убеждения. К вылазке приказали готовиться шестнадцати хоругвям (среди них была и моя). В то самое время, когда мы слушали проповедь, пан Сапега, не надеясь нас спасти, отступил на милю и поставил обоз. Наша челядь, товарищи и полковники решили, что пан Сапега не желает нас спасать. Не присмотревшись внимательно к рядам неприятеля, они подумали, что смогут нам помочь сами. Оставив пятьсот человек у обоза с припасами, три тысячи наших отделились от пана Сапеги и пошли к тем воротам, что отняли у нас москвитяне. Они надеялись, что смогут к нам добраться. У первых городских ворот они спешились и попытались взять их штурмом, но не сумели, так как ворота были хорошо укреплены и защищал их большой отряд. Тогда наши пошли к другим, затем к третьим воротам, а когда увидели, что ни одни взять не могут, решили, что за Москвой-рекой не встретят ни одной преграды на пути в крепость. Они хотели под прикрытием наших стен вплавь переправиться через реку и войти в крепость.
Наши напали на один из острожков москвитян и те, испугавшись от неожиданности, бросили его и сбежали в другой. А наши, оставив острожки, засыпали ров и стали вплавь переправляться под крепость Крым-город.
Вылазка из Крым-города
Нам, приготовившимся к вылазке, дали знать, что наши пахолики высекли острожки за Москвой-рекой и плывут под стены крепости. Думая, что наших надо прикрывать огнем, мы выскочили [из крепости] и побежали к реке. А увидев, что они переправляются без помех, мы направились через Крым-город в Белые стены, к башням и воротам, которые потеряли раньше. Сделали мы это вопреки и воле, и мнению пана Гонсевского, ибо всем казалось невероятным, что мы сможем вернуть эти ворота.
Вот так, дружно, выскочили мы и ударили на первые ворота, которые назывались Водяными. Мы напали изнутри, а пан Борковский с восемьюдесятью немцами — снаружи (от воды). Москвитяне не смогли удержать эти ворота и стали отступать к башне с пятью верхами, но и там долго не задержались. Они отступали от одних ворот к другим, а мы шли повсюду следом.
Когда уже все отошли, восемьдесят человек москвитян закрылись на Арбатских воротах. Желая заполучить и эти ворота, мы долго провозились с этими восемью десятками и понесли немалые потери. Здесь были убиты несколько наших товарищей, среди них ротмистр Роговский из моей хоругви, Рудский, Мольский.
Сражение около ворот, ворота достаются нашим
Мы видели, что задержка нам только повредит: застряв у Арбатских ворот, мы дадим москвитянам время привести свое войско в порядок. Пропустив этих людей (они сдались уже потом, поздно ночью), мы пошли вдоль других башен к Никитским воротам, захватили их и поставили своих людей. Дальше мы двинулись к Тверским воротам. Они имели мощные укрепления, и стерегли их обычно две тысячи человек. Здесь мы на короткое время задержались, тем временем из-за Неглинной к неприятельским обозам пришли подкрепления. Мы были отброшены (вокруг нас градом падали пули, но, что удивительно, причиняли мало вреда) и вынуждены были отойти к Никитским воротам. Москвитяне пошли следом, их прибывало все больше и больше, и натиск усиливался. Пришлось нам оставить и Никитские ворота. Мы уже пустились бегом к своим крепостям, когда наши сумели остановить и задержать неприятеля, так что мы снова побежали к Никитским воротам.
На москвитян же Господь Бог наслал страх, и они оставили Никитские ворота (те достались нам) и отошли к Тверским. Мне не хочется хвалить самого себя, но что было, то было: при нескольких наших хоругвях не было ротмистров, так как множество их разъехалось в Польшу. И вот, когда мы укрепились на Никитских воротах, товарищи обратились ко мне: «Нет у нас здесь своих ротмистров, так хоть ты нами командуй». Я согласился и они мне повиновались.
Я разделил их на три части. Одну поставил на воротах, другую — возле ворот, а третью часть отвел подальше — в одну из церквей, чтобы занять побольше места, если москвитяне задумают нас обойти. Так мы до самой ночи выдерживали удары москвитян, пытавшихся выбить нас оттуда. А перед заходом солнца подступило к нам такое огромное войско, что нам пришлось на время отойти. Затем мы снова обратились на москвитян и вытеснили их так, что они, откатившись, больше не дерзали на нас нападать. Тем временем опустилась ночь, она-то нас и разняла.
Завладев воротами, которых было лишились, мы послали в крепость к пану Гонсевскому с просьбой прислать нам на смену другие хоругви, ибо мы почти весь день были заняты в сражениях. Надо признать, что войско не желало ничего слушать и, несмотря на распоряжение пана Гонсевского, ни одна хоругвь выйти не захотела.
Но ведь не нам же одним нужны были эти ворота и это спасение. Так что, простояв ночью часа с три, мы ушли в свои станы на отдых, оставив на воротах и около них огонь, чтобы казалось, будто там люди. В тот день мы потеряли не больше двухсот человек, а ведь готовились тысячу голов сложить. Без сомнения, причиной этого чуда была Пресвятая Дева. А на москвитян Господь Бог напустил такой страх, что на следующий день они не только не отважились напасть на наши ворота, но и свои, даже самые отдаленные, охраняли слабо. На упоминавшихся мною Тверских воротах, где обычно стояло две тысячи людей, той ночью едва ли двадцать человек заночевало.
Гонсевский намеревается напасть на растерянных москвитян
На следующий день, утром, пан Гонсевский как мог укрепил ворота, которые мы захватили, и, собрав всех, устроил совет. Он предложил, чтобы мы по горячим следам выбили москвитян из оставшихся у них стен.
Пан Сапега со своими людьми охотно предложил помочь нам с поля, когда мы начнем штурм изнутри. Так как дело казалось верным, желающих участвовать оказалось множество. Если бы мы тогда отважились напасть на растерянных москвитян, которые уже больше недели не вылезали из своих ям, то обязательно бы их оттуда выбили.
Некоторые из наших завидовали славе пана Гонсевского. Один из недолюбливавших его ротмистров стал говорить: мол, идет к нам литовский гетман, а мы из рук его выхватим лавры, чтобы достались они Гонсевскому.
Я ему на это сказал: «Слава — не каплун и не куропатка, она быстро упорхнет, пока ты ее будешь для гетмана пасти». Так и случилось: когда пришел гетман, москвитяне ожили, вновь набрались смелости и отваги. Они уже и до этого видели, что сил у гетмана мало, потому и не очень-то его испугались. А тот, который высиживал для него славу, поссорил Гонсевского с нашим войском, тычась со своим мнением якобы по поводу строгостей его управления. Так что многие стали открыто перечить Гонсевскому и не желали подчиняться.
