Юрий Корнилов - Горячее сердце
— Разрабатываем, разрабатываем, — согласился Доменов. — Но что-то ты больно сентиментальным стал? Не глотанул ли чего по дороге?
— О, как ты огрубел, Вячеслав, как огрубел! Я глотанул воздуха того края, где богатырские дела творил!
— Ну, уж и богатырские, — Доменов попытался остановить речеизлияние Чарина.
— А как ты по-иному назовешь все, что я сделал на Кытлыме? Кто поставил и пустил три драги? Я!.. Кто построил поселок с клубом и больницей? Я… Кто оборудовал лесопильные заводы, бумажную, деревообделочную фабрику? Опять я…
— Расхвастался… Ты руководил, а все остальное — народ вершил.
— Во-во… Кто рабочих спасал от увольнений? Кто прятал подпольную типографию на приисках? Кто ладил с рабочими так, что после Ленских расстрелов был приглашен на Лену помощником главуправляющего?.. Опять-таки я! Я!
— Ты, ты, — поднял руки Доменов. — Согласен, согласен, все знают, какой ты блестящий руководитель.
— Теперь я просто «спец», — огорченно бросил Чарин. — Советы не доверяют бывшим. Коммуноиды возглавили промышленность. А нас, гуманоидов, побоку, на второстепенные должности. Ох, как пожалеют! Мы еще покажем себя.
— Тише ты… Голос у тебя… Не голос, а иерихонская труба. Тебе в псаломщики пойти надо было, а не в горные инженеры, — оборвал его Доменов.
— Ах, как ты груб, Вячеслав, и зело боязлив. Где твоя былая отвага? Разве ты бы не хотел, чтобы от моего голоса рушились стены домов наших недругов, как рухнули стены Иерихона от звуков труб завоевателей? Ну, да ладно… Тебе, как старому товарищу и единомышленнику, все могу простить… Я сейчас тебя обрадую. Я тебе презент приготовил…
— Какой презент? Что ты еще натворил, Петр Сергеевич?
— Я нашел нам помощника. Верного человека, в таких наша организация ой как нуждается! Ни о чем меня не расспрашивай. Ты меня знаешь. Я этого человека проверил и поверил ему. Пальчинский в курсе дела. Он дал согласие на ввод моего протеже в наши ряды. Но нужна твоя помощь.
— Кто этот человек? Где ты его нашел? Какая помощь нужна? — попытался прервать многословие Чарина Доменов.
— А я — что? Не назвал его? Фамилия его Соколов. Николай Павлович. Встретил я его в Питере, то бишь в Ленинграде. Он горный инженер. Да еще какой! С иностранным дипломом. В Швейцарии университет окончил. Знаешь, у кого он учился? У нашего знакомца Дюпарка… Да-да, того самого, с которым был связан Флер… Да-да, Дюпарк, который делал доклад французскому правительству о передаче платиновых приисков на Урале в концессию. Словом, Дюпарк пользовался дюлонговскими сведениями. А Дюлонг, как ты помнишь, познакомил нас в свое время с…
— Да замолчи ты! — прервал его Доменов. — Зачем называть фамилии… — И, немного успокаиваясь под укоризненным взглядом Чарина, потер подбородок, словно пробуя, хорошо ли побрился. — В общем-то это неплохо, что мы знаем учителя твоего Соколова. Я запрошу о нем наших друзей из Франции. Им нетрудно будет связаться со Швейцарией.
— Если не веришь мне, запрашивай, — обиделся Чарин, — но за Соколова я ручаюсь! Головой. Он бывший белый офицер. Вынужден скрывать свое прошлое от Соввласти. Живет в шахтерском поселке. Получает мизерную зарплату. А жена — красавица, привыкшая к определенной роскоши. Она дочь екатеринбургского часовщика. Но капризуля. Не желает жить в чумазом, как она выражается, поселке. Требует: «Вернемся в Екатеринбург! Там хоть папа поможет!» Соколов на грани развода, мы должны, обязаны ему помочь. Он должен быть у нас под рукой. Человек действия, храбрый, отчаянный! Устрой его, Вячеслав, у себя в тресте. Чтоб получал прилично. К тому же женушка у него — фотографию показывал — само совершенство! Богиня! Формы какие! За одну ночь с такой тысячу золотых не пожалел бы!.. Почему ты молчишь, Вячеслав?..
Доменов задумчиво повертел в руке карандаш.
— Что ж, если Пальчинский одобрил ввод Соколова… Устрою… Хотя меня такие счастливчики, как Соколов, настораживают. Захотел ты его устроить в трест — и надо же! Вчера уволился по семейным обстоятельствам и уехал в Сибирь инженер Уралплатины по особым поручениям. Но самое поразительное, приди ты на полчаса позже, это место было бы занято. На него два претендента. Наш председатель правления просил устроить в трест дельного инженера из Перми и настойчиво подчеркивал, что лично заинтересован в пермяке. А председатель — партиец старый, с подпольным стажем, комиссар бывший, — попробуй не выполни его просьбу-приказ!.. А позавчера из Союззолота звонил бывший уралец и просил пригреть его племянника, тоже блестящего горного инженера. Ты заметь, когда рекомендуют — все замечательные, а присмотришься — сплошная серость! Ну, от москвича я, естественно, отговорюсь, а с председателем правления придется считаться. Если я для его подопечного из Перми не подыщу места, он сам подыщет, а твоего Соколова — не утвердит! Придется придумывать новую должность или кого-нибудь передвинуть из треста на прииски.
— Бог не забудет добрых дел, Вячеслав, не забудет, — заулыбался Чарин.
— Ой, Петр Сергеевич, Петр Сергеевич, ты, случаем, кроме горного института духовную семинарию не окончил? По голосу — псаломщик, по словам — священник, — Доменов поморщился, — ты же атеистом был.
— Ха-ха… Даже марксистом. Как ты помнишь, Вячеслав, моя маман осталась после смерти отца моего с семью сыновьями. Я попал под влияние сосланного к нам писателя… Фамилия у него заковыристая… Магбект… Ну, почти Макбет… Не читал никогда его книг, но книги Маркса и Ленина я у него в кружке читывал. Но когда я перешел в последний класс, у меня произвели обыск. И я увидел, как моя бедная маман, которая сделала все, чтобы дать мне образование, вывести меня в господа, упала в обморок и чуть не умерла… Я решил, что маман свою люблю больше, чем революцию. И поклялся, что никогда не приму участие в бунтарстве… Ха-ха, да и ты, Вячеслав, в первой подпольной типографии на Урале работал. В профессиональных революционерах ходил! Но потом-то от рабочих защитничков так отошел, что врагом коммуноидов сделался!
Доменов покосился на двери:
— Хватит, хватит…
— Кончаю, кончаю, — успокаивающе поднял руку Чарин, — но до чего же ты нервным стал, Вячеслав, поверь в бога или в высший разум и успокоишься. Ведь ты жив остался в такой заварухе! Значит, он тебе помог. В годы гражданской и меня господин Случай убедил: кто-то есть там — наверху — всесильный! А Соколов — счастливчик, согласен с тобой. Но, может, он божий избранник, тогда и нам, и всему «Клубу горных деятелей» счастье принесет.
— Хорошо, хорошо, убедил, — Доменов нервно хлебнул из стакана и завертел серебряную ложечку в руке, — вызывай Соколова, взгляну на его документы, если они не явная «липа», устрою его в трест.
— А я его уже вызвал. Он в приемной ждет, — Чарин склонил голову: победителей, мол, не судят.
— Ого! — выдохнул Доменов. — Самонадеян ты, Петр Сергеевич, самонадеян. Как бы эта самоуверенность не подвела нас. Ладно, ладно, приглашай своего божьего избранника. Только хотелось бы услышать: для кого ты так расстарался: для организации, для Соколова или для его женушки? Богини?
Чарин загадочно улыбнулся:
— Бог троицу любит, Вячеслав, троицу… Да, о главном чуть не забыл, — спохватился Чарин, — рановато для склероза, но…
— Неужели Соколов еще не самое важное? Что еще? — помрачнел Доменов.
— Да перестань ты нервничать, Вячеслав. Это приятное для тебя… Пальчинский просил передать от имени организации семь тысяч рублей. Распредели деньги сам, как и те, предыдущие… десять тысчонок, которые тебе передали…
— Не здесь, не здесь, — заволновался Доменов, — не в кабинете.
— Разумеется, разумеется. Вечером встретимся. И я тебе передам портфель, — успокоил Чарин. — Но к врачу ты должен все-таки обратиться. Ты уже стен боишься… Так я приглашаю Соколова?..
Доменов откинулся на стул, как после многочасового труда.
— Приглашай, приглашай своего Соколова…
Глава седьмая
Соколов
Впервые Чарин увидел Соколова в Ленинграде.
После долгой отлучки — пришлось работать в Москве — Чарин заскучал по своей питерской квартире. Поспешил на берега Невы. Но, оказалось, и в собственном трехкомнатном мирке, обставленном дорогой и удобной мебелью, бывает нестерпимо тоскливо. Семейная жизнь не сложилась, одиночество давило, особенно в пасмурные дни. Карты и женщины — только они могли развеять его меланхолию. И Чарина неодолимо потянуло в игорный клуб возле Михайловского манежа. Игроком Чарин был давним, азартным.
Игорный клуб нравился ему, хотя новые власти называли клуб притоном, «проклятым пережитком прошлого». Но ведь и он, Чарин, был частичкой этого прошлого, а оно для него не было проклятым.
Проигрывать Чарин не любил, но проигрыши его не угнетали. Деньги у него водились, остались кое-какие золотые безделушки от прошлой жизни.
