Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Ты говоришь, где меня хвалят. Муся, ведь это чепуха. Хотя мне говорил Молотов, очень скупой на похвалы ко мне человек (в педагогических целях), что над «Епиф[анскими] шлюзами» плачут. Это глупость, конечно.
Сейчас только звонили из Совкино (отрывали от письма), чтобы завтра я зашел поговорить о сценарии из жизни сектантов[321]. Дадут денег вперед – буду работать, а иначе откажусь.
Ты удивлена, почему меня отовсюду «гонят».
Мария, у нас в Центросоюзе сокращают сразу.
300-400 чел[овек], я попадаю не потому, что я персонально плох, а что сокращают целиком тот отдел, где я нахожусь[322]. Да ты не бойся, вшинка моя! Я и сам не хочу служить. Я никогда не служил в канцеляриях – это так тяготит меня. Дело такое поганое и ненужное, и т. д. Я служить вообще не буду. С «Мол[одой] гвард[ией]», вероятно, подпишу договор на роман в 15 лист[ов][323].
1000 р[ублей] получу в июле и августе. Остальные 1300 р[ублей], в октябре. Затем 450 р[ублей] по «Сокр[овенному] чел[овеку]» в сентябре. Разве так необходимо и выгодно служить.
Может, с Совкино что выйдет. Разумно ли сидеть по 6–7 ч[асов] в день за 150 р[ублей] в м[еся]ц?
На роман дал план. Он понравился.
Меня больно уязвило то место в первом письме, где ты говоришь о Пироговой[324]. Неужели, если я правильно понимаю, ты заплакала, что твоя подруга – жена богатого начальника верфи? А ты, дескать, жена босяка. Милая, «начальник верфи»[325] это должность, а не достоинство человека. Это всего-навсего служба. И я бы мог быть не меньшим. Неужели женой поэта быть так низко, что стоит завидовать жене бюрократа. Наверно, тут дело в другом – твоя старая, неизвестная мне любовь оказалась.
Вчера послали с Валентиной тебе костюм. Гюлизар я сам придумал (кто мне мог советовать?)
Мне казалось, что ты в этой роли будешь лучше.
А роль Гюлизар[326] теперь большая. Но пока ничего еще нет – с Совкино, я тебе писал, затяжка. Приеду – расскажу. И т. д.
Вырезок еще нет[327] литературная Москва отдыхает. В августе начнут съезжаться – вот тогда. Да это неважно.
В четверг я буду целовать тебя в Симферополе!
Приедем в Москву – снимем на август дачу. Как мне легко, когда я пишу тебе письмо. Ты как атмосфера для моего душевного дыхания – уехала, и мне нечем дышать.
Изменишь мне, оставишь меня – всё будет кончено, и я не встану тогда.
Мне скучно без тебя в Москве, как в Тамбове. Я не знаю, куда девать себя. Хожу купаться в купальню, сижу в нашем скверике на Театральной[328] – но всюду – скучно.
Какие мотовелогонки?[329] Ни разу не были. Еще странно: почему ты до 9-го не получала писем? Я тебе их написал штук 8! А ты мне не хотела долго писать. Зачем это разрушение человека?
Маша, если правда, что ты сможешь полюбить меня, когда я стану лучшим, то я благодарен и за то. Но ты говоришь, ты жалеешь, что я не нужен тебе буду, когда надорвусь. Тогда «дряхлость будет верностью». Ты жалеешь, что тратишь молодость на перевоспитание такого хулигана. Я постараюсь, чтобы ускорить это дело и доставить тебе быстрое счастье, сколько оно зависит от меня. Но не надо жалеть меня, хотя я люблю твою теплоту. Сопьюсь, окоченею и выброшусь с четвертого или шестого (обязательно четного: иначе не умрешь) этажа. Это будет несомненно. Надо ждать удачного часа и копить в себе горе. Как хороши слова «вечная память» и навсегда уставшее сердце.
Вчера я нечаянно задремал с книгой в 7 вечера. И сквозь сон слышу на улице слепого гармониста. Он играл что-то похоронное, но очень хорошее. Я давно не слышал никакой музыки.
Скажи Тотке, что опустел без него наш бедный дворик и в убыток торгуют ларьки – нет главного покупателя. Я буду рад, если ты зажмуришься и будешь только здороветь. Не волнуйся там, Маша, – тебя предадут твои ухажоры, а Тотка пойдет беспризорным. Я не регистрирован с тобой, но я тебе муж, а Тотке – отец. Подожди меня – пройдет несколько дней, и я буду сжимать тебя в своих объятиях.
Если бы знала меня настоящего – ты бы была довольна.
Скоро буду. Поговорим и отдохнем немного. Привезу лучшую книжку – я ее выбрал в типографии для тебя.
Этой осенью выйдут у меня еще 3 книжки, а с «Епиф[анскими] шлюзами» – 4.
Целую твои соленые губы и ласкаю милую грудь. Обними Тотика – и прощай до близкого хорошего дня.
Твой Андрей. 14/VII.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 489–491. Публикация Н. Корниенко.
{129} В ЦК Союза сельскохозяйственных и лесных рабочих.
19 августа 1927 г. Москва.
В ЦК Союза с[ельско]х[озяйственных] и л[есных] рабочих.
Ссылаясь на предложение председателя ЦК н[ашего] Союза, просьба выдать мне 300 (триста) руб[лей] для выезда из ЦД специалистов.
А. Платонов.
19/VIII-27.
P.S. Выезд будет совершен в течение 2-х недель со дня разрешения ЦК денег к выдаче и через 2 дня с момента получения денег[330].
А. Платонов.
Печатается по первой публикации: Страна философов, 2003. С. 648. Публикация Е. Антоновой и Л. Аронова.
{130} Неизвестному лицу.
Август 1927 г. Москва.
В 1926 г. в феврале м[еся]це на Всероссийском мелиоративном совещании после предложения ЦК Союза с.-х. и лесных рабочих я был избран постоянным представителем в ЦК Союза – от 4000 мелиораторовспециалистов, работающих в стране[331]. Мое избрание на съезде прошло единогласно. Присутствовало 150 делегатов. Я уехал в провинцию, где жил и работал. Меня еще должен был утвердить президиум ЦК Союза. В апреле м[еся]це 1926 г. я получаю телеграмму за подписью председателя ЦК т. Анцеловича, вызывающую меня на работу в ЦК[332]. Предварительно, до отъезда с совещания домой в провинцию, я был в ЦК – говорил с секретарем ЦК и зав[едующим] орготделом.
Мне этими людьми было заявлено, что мне выдадут подъемные и обеспечат квартирой.
Я спокойно уехал сдавать должность в провинции. После телеграфного вызова председ[ателя] ЦК я выезжаю в Москву на службу, вместе с семьей.
Приезжаю и начинаю работать. Мне временно дали комнату в Центр[альном] доме специалистов сел[ьского] и лесн[ого] хоз[яйства]. Я удовлетворен.
Уезжая из Москвы, за два месяца до своего окончательного переезда в Москву, я подробно говорил с секретарем ЦК Куликовым[333] и зав[едующим] орготделом Казаковым[334] о том, кто я и т. д.
Тогда же я заполнил в ЦК соответствующие подробные анкеты[335]. Председателя ЦК не было. Но и секретарю ЦК, и зав[едующему] орготд[елом], кроме анкет, я всё передал о себе. Всё было записано и сказано устно.
По образованию я электрик. А по стажу – мелиоратор-гидротехник (5 лет работы в должностях производителя работ и губернского мелиоратора; объем работ, выполненных мною или под моим руководством, равен в рублях – около 3 мил[лионов] руб[лей]; число построенных сооружений – больше тысячи).
За два месяца до приезда в ЦК – в том же ЦК имелась анкета, что я по теоретическому образованию – электрик и лишь практической работой нажил себе звание мелиоратора и приобрел известность в специальных кругах настолько, что мне 4000 специалистов доверили свои профессиональные интересы.
ЦК знало обо мне всё это. И дало телеграмму с приглашением. Я приехал в Москву с семьей из 4 чел[овек][336], порвав с провинцией.
В ЦК меня назначили зам[естителем] ответств[енного] секретаря Ц[ентрального] бюро землеустроителей (землеустроители и мелиораторы объединены в одну секцию инж[енерно]-техн[ических] сил).
Прослужил я ровно 4 недели, из них 2 просидел в Центр[альной] штат[ной] ком[иссии] РКИ, защищая штатные интересы своих интересов[337].
Я только что начал присматриваться к работе своего профсоюза. Я был производственник, привык и любил строить, но меня заинтересовала профессиональная работа. Что я производственник, что я небольшой мастер профсоюзной дипломатии, было хорошо и задолго известно ЦК и записано в анкетах[338]. Но меня все-таки сорвали из провинции и поставили на выучку.
А через 2 недели фактической работы в ЦК выгнали. А я занимал выборную должность[339]. Меня избрал съезд специалистов. С этим не посчитались. Я остался в чужой Москве – с семьей и без заработка. На мое место избрали на маленьком пленуме секции другого человека[340]. Причем избрание происходило при полном отсутствии мелиораторов. Присутствовал один я! Было человек пятнадцать землемеров, которые механически избрали одного мелиоратора – раз он полагается, а кого – всё равно.
Это называется профсоюзной демократией! Коллектив инженеров-мелиораторов, узнав о такой неожиданной моей судьбе, остался крайне недовольным. Некоторые внесли предложение о выходе из такого союза всем коллективом, но другие заявили, что так будет только хуже для меня, потому что ЦК подумает, что это я смутил специалистов. И эта мысль была оставлена.
