Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №5 за 2002 год
Кремниевая башня построена Генрихом III. С 1669 до 1841 года здесь хранились королевские регалии. Долгое время служила местом пыток, орудия которых сегодня выставлены в башне в качестве экспонатов.
Кирпичная башня построена в середине XIII века Генрихом III. В этой башне отбывал свой первый «срок» сэр Уолтер Рэйли.
Башня правительственного клейма построена Генрихом III на остатках римской стены. Одна из комнат башни обставлена в духе «мрачных времен», когда ее занимал сэр Саймон Берли, наставник Ричарда II, скрываясь от крестьянского мятежа в 1381 году.
Соляная башня построена Генрихом III. В 1297—1299 годах здесь пребывал Джон Балиоль, шотландский король. Считается местом пребывания призраков.
Фонарная башня построена в 1220-х годах все тем же Генрихом III вместе с Уэйкфилдской башней. Названа так потому, что служила маяком для судов, прибывающих в Тауэр. Здесь располагались апартаменты короля Эдуарда III. Затем башня служила казематом.
Башня Уэйкфилд (Архивная башня) названа так в 1344 году по имени Уильяма Уэйкфилда, Королевского Писаря. Построена Генрихом III в 1222—1240 годах. Сюда король Эдуард IV заточил Генриха VI, который был убит ножом в башенной часовне в 1471-м году.
Кровавая башня изначально известна как Садовая, так как находилась на углу сада перед Домиком Королевы. Здесь в течение 13 лет жил Уолтер Рэйли.
Часовня Святого Петра «в оковах» — старейшая церковь Тауэра, место последнего покаяния множества узников. Здесь похоронены: Анна Болейн, Екатерина Говард, леди Джейн Грей и Томас Мор.
Домик королевы построен во времена Генриха VIII. Изначально назывался Домом Лейтенанта. Здесь перед казнью томились королевы Анна Болейн и Екатерина Говард. Здесь же «останавливался» Рудольф Гесс.
Дом констебля во времена Тюдоров и Стюартов с успехом использовался в качестве тюрьмы.
Казематы (расположены вдоль восточной стены и примыкают к Медной горке) были построены в XIX веке. Во время Первой мировой войны здесь содержались иностранные шпионы.
Вороний домик расположен на южной стороне внутреннего двора, рядом с лафетным складом. Резиденция Смотрителя Воронов. Сегодня в Тауэре восемь птиц (3 самки и 5 самцов): Ларри, Харди, Цедрик, Гвилум, Мунин, Хьюги, Один и Тор. Если верить легенде, то Карла II предостерегали, что когда Тауэр покинут вороны, английская монархия падет — и с тех пор Смотритель следит за тем, чтобы жилось птицам комфортно и сытно. Вороны не улетают хотя бы потому, что у них подрезаны крылья.
Алексей Шлыков
Архив: Однажды в Бреслау
Он никогда не говорил со мной о войне — возможно, не считал меня достаточно взрослым, но скорее всего в силу своей замкнутости. Все, что я знал о его фронтовой жизни (как, впрочем, о жизни вообще), я знал из рассказов других. Гораздо позже мне в руки попали письма, «личное дело» и дневник полковника Чичина.
Алексей Чичин был самого «революционного» происхождения: родился в 1905 году на воронежском хуторе в многодетной семье крестьянина-бедняка. Учился в церковно-приходской школе, батрачил, затем подался в Питер и нанялся к булочнику. Там он, впервые проявив хозяйскую сметку, стал удерживать от прибыли по пятачку (то есть начал действовать, как нарождающийся капиталист). И неизвестно, как бы поступил с ним булочник, если бы не грянувшая Октябрьская революция и не последующая разверстка в РККА. Чичина, как человека грамотного, призвали в элитное подразделение — 1-й Конвойный полк (служба в Кремле, почетный караул у Мавзолея), затем последовала школа ВЦИК и, наконец, Военная академия им. Фрунзе.
Когда он явился, Буденный сидел в саду и пил чай. «Ну что, тебя прямо сейчас расстрелять?» — спокойно спросил он, отвлекаясь от чаепития. «Товарищ маршал Советского Союза, — так же спокойно ответил Чичин, — мы понесли большой урон в живой силе и технике, но спасли знамя полка» (он сам же его и вынес). И, как профессиональный военный, начал объяснять маршалу, что массированный танковый удар голыми руками сдержать невозможно. Буденный мало смыслил в танковых ударах, но слова эти его убедили.
Другая серьезная «стычка с генералитетом» случилась у Чичина в январе 43-го — к тому времени он уже был полковником и занимал должность начальника оперотдела штаба 47-й армии, которой командовал генерал-полковник Леселидзе, друг Берия и любимец Сталина. Однажды в Армию приехал Каганович — как представитель Ставки Главкома. Леселидзе собрал старших и высших офицеров, развернул перед Кагановичем карту. «Этот населенный пункт наш?» — спросил Каганович, тыча в карту красным карандашом. «Так точно», — ответил Леселидзе. «А этот?» — «Так точно». — «А вот этот?» — «И этот также, Лазарь Моисеевич, уже доложено в Ставку». И тут встрял полковник Чичин: «Никак нет, товарищ генерал-полковник, этот пункт мы сдали». Пауза. Леселидзе побледнел, потом побагровел. «Ты что, полковник?!» — «Этот пункт нами сдан. Я на собственном брюхе облазил весь передний край». «Так возьмите его обратно», — брезгливо поморщился Каганович. «Его нельзя брать, — не унимался Чичин. — Он так укреплен, что мы понесем неоправданно большие потери». Вызвали конвой, с Чичина сорвали погоны и заперли в землянке. И лишь после того, как с передовой пришло подтверждение разведки, полковник был освобожден.
Надо сказать, что нрава он был крутого и резкого, за что в штабе полка, а затем и корпуса (в марте 1943-го он был назначен начштаба 21-го стрелкового корпуса) его побаивались и недолюбливали. Известен случай, когда он посадил на гауптвахту своего родного брата, одно время служившего у него адъютантом. В его личном деле значилось: «В боевой обстановке ориентируется хорошо, принимая правильные решения, общевойсковой бой знает и организовать взаимодействие родов войск может. К подчиненным требователен, но требовательность подменяет окриками и в обращении с подчиненными груб и нетактичен».
Глубоко презирая всякое интриганство («закулисные штабные игры», выражаясь его языком), он мог рявкнуть даже на особиста. «Все вынюхиваете, нюхачи? Все собираете материал, дармоеды?» И странное дело, особисты его не трогали. Вот если бы им в руки попал его дневник. «...Это ужасно, как страдает наша тактика и стратегия!», «...Погоня за чинами и стремление быть отмеченным в приказе Главкома затмевают мозги нашим большим генералам!»
Ему везло. Казалось, сама смерть обходила его стороной: не считая легкого ранения в голову, за всю войну он не получил ни царапины, хотя (цитата из наградного листа на Орден Ленина, к которому Чичин был представлен за участие в форсировании Днепра и освобождении Киева) «беспрерывно бывал в боевых порядках частей, где находился и непосредственно руководил выполнением боевых приказов, проявляя мужество и отвагу». «Немцы бомбят наш ВПУ, — писал он в дневнике своим каллиграфическим почерком. — Я не выходил из дому, и лишь когда посыпались стекла и полетели двери, слегка пригнулся». Через три страницы: «Сегодня попал под артналет, снаряд упал у головы, но не разорвался». Еще через пять страниц: «Судьба мне подарила счастье — я избежал бомбежки КП немецкой авиацией силой до 250 самолетов. Майора Кравцова разорвало пополам у пояса, другого порвало в мелкие клочья и смешало с землей... В момент налета я въезжал в 206 сд (стрелковую дивизию. — Прим. авт.) и наблюдал это страшное зрелище. Видимо, еще не время умирать.
Мне 38. У меня жена и две дочери. В этом весь смысл моей жизни».
В этом дневнике есть все: разбор операций и штабные склоки, негодование на союзников («Открыт 2-й фронт, обещанного ждали ровно три года!») и размышления (как оказалось, весьма дальновидные) о послевоенном соотношении сил в Европе, оценка новейшей техники («тигр» — грозное оружие, у нас нет танка для борьбы с этим чудовищем») и беглые «этнографические» заметки («Поляки алчная и мелочная нация, немцы культурны, но туповаты»), лирическая меланхолия от перечитанного за ночь Тургенева («Узнаю себя полностью в Лаврецком») и дань беззаветно любимой опере («Учу арию Мазепы: «О, Мария, Мария!»).
«Вояка и мечтатель», «философ в мундире» (как он себя называет в своих записях), он писал семье удивительно нежные письма. Но даже самые трогательные из них написаны солдатом-профессионалом.
«Дорогие дочурки, Валечка и Верушка! Очень крепко вас целую, а за меня поцелуйте вашу маму. Я далеко в Германии и бои у нас идут день и ночь. Вот пишу вам это письмо на втором этаже дома, где находится мой наблюдательный пункт, откуда управляют боем. В одном километре от меня передовая линия фронта. Там друг против друга лежат немцы и наши солдаты. Сейчас час ночи. А как начнет светать, в 8 утра, тысячи наших орудий по сигналу начнут долбить немецкую оборону, потом авиация сотнями самолетов будет бомбить, а затем и пехота пойдет в атаку на большой город. Город этот очень большой, мы его окружили со всех сторон и подошли к самой его окраине. Сейчас допишу вам письмо, немножко посплю — да и за дело. Так что скоро прочтете в газетах, что город N на реке N взят штурмом. Вас я не забываю ни на одну минуту, потому что знаю, что вы меня любите, я только этим и живу, этим и рад. Будьте дружны, прилежно учитесь, а мы скоро кончим войну и я приеду к вам с самого края света».
