Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы
31 января 1922 года без особой помпы партийный съезд закончил свою работу. Никто и не подумал оспаривать главенствующее положение Гитлера и баварцев в партии, и несмотря на столь бледное завершение первого партийного форума, Гитлер укрепил свои позиции. И воистину трижды был прав тот, кто сказал: «За кем остается владение, за тем остается и право».
* * *В январе 1922 года Гитлер вместе с «негодяем» Эссером был приговорен к трем месяцам тюрьмы за устроенное им избиение инженера Баллерштедта. Но гораздо больше его испугало то, что новый министр внутренних дел доктор Швейер потребовал его высылки из Баварии. Его поддержало правительство, и если бы не солдатские союзы, вступившиеся за своего «старого боевого товарища», на карьере Гитлера был бы поставлен жирный крест, а мировая история могла пойти иным путем.
Гитлер решил на некоторое время уйти в тень. Но без дела он не сидел, и в конце весны его видели в берлинском Национальном клубе, где он продолжал обхаживать фон Борзинга.
В апреле он отличился тем, что устроил скандал в одном из берлинских кафе в связи с подписанием Раппальского договора, обвинив «дохлое» правительство во всех смертных грехах. И ему даже в голову не пришло, что один из самых умных политиков того времени министр иностранных дел В. Ратенау, которому при всем желании нечего было противопоставить ультиматуму союзников, по сути дела спас страну.
Это был умный и тонкий ход, но именно он стоил Ратенау жизни. Когда 24 июня 1922 года он отправился на работу в машине с открытым верхом, его нагнала машина с тремя боевиками из «Консула». Один из террористов бросил гранату, а другой несколько раз выстрелил в министра. Через несколько часов Ратенау скончался.
Убийство министра иностранных дел потрясло страну, рейхсканцлер Вирт произнес в рейхстаге знаменитую речь, которую закончил словами: «Враг стоит справа!» 18 июля 1922 года рейхстаг принял Закон «О защите республики», который вводил смертную казнь за политические убийства.
Когда, всего через несколько дней, Гитлер появился в Баварии, она бурлила. Закон «О защите республики» баварцы встретили в штыки, они и слышать не хотели ни о каком расширении власти центрального правительства. Особенно волновались правые, в считанные дни сумевшие довести «народную душу до белого каления» против той решительности, с какой центральные власти поставили существующую в Германии форму правления и ненавистную многим демократию под защиту закона.
Лерхенфельд оказался в трудном положении: Бавария не Пруссия, и не считаться с правыми, за которыми стояли военные, он не мог. Тогда он пошел на компромисс, согласившись на новый закон, но выторговав себе право учредить южногерманский сенат при верховном государственном трибунале, и получил от президента Эберта заверения в том, что на этом политика централизации остановится.
Не всем это понравилось, и самые горячие баварские головы увидели в компромиссе очередное поражение. Началось опасное для правительства брожение, и Гитлер получил возможность выступить на многотысячном митинге на площади Короля как против собственного трусливого правительства, так и против произвола Пруссии.
— Не пугайтесь пруссаков, — призывал он слушавших его людей, — и не пресмыкайтесь перед евреями, а проявите твердость перед нынешними хозяевами Берлина, и тогда за вас будут стоять миллионы немцев по всей Германии, называются ли они пруссаками или баденцами, вюртенбержцами и австрийцами!
Известное разочарование испытал и Гитлер. Он очень надеялся получить с помощью рейхсверовских штыков политическую власть и считал, что пробил час для решающих действий, поэтому исступленно кричал на митингах:
— Если мы не используем этого момента, он никогда более не повторится!
Министр внутренних дел Баварии Швейер был весьма озабочен активностью лидера нацистов и со всей серьезностью попросил его при личной встрече «не делать глупостей». Гитлер и здесь не удержался от дешевой игры и, вскочив со своего места, ударил себя кулаком в грудь.
— Господин министр, — воскликнул он, — даю вам честное слово, что никогда в жизни не прибегну к путчу!
Швейер поморщился. Он намеревался защищать государство полицейскими штыками, но никак не честными словами революционеров. Он был умным человеком, этот Швейер, и прекрасно понимал, что если Гитлер и сдержит свое честное слово, то в высшей степени агрессивное правое движение сметет его со своего пути, как путники убирают с дороги мешающие им камни. Но ему не оставалось ничего другого, как только сделать вид, что он поверил ему.
* * *Аналогия напрашивалась сама собой, и «негодяй» Эссер, который при всех своих недостатках свято верил в Гитлера, заявил на партийном собрании в ноябре 1922 года: «Нам не надо подражать итальянскому Муссолини, у нас уже есть свой — это Адольф Гитлер».
Гитлеру было приятно слышать столь лестное о себе мнение, особенно если учесть его мечту о приходе «железного человека» в «грязных сапогах». Но куда более важным для него было то, что Муссолини одержал победу без единого выстрела. Именно такая революция пришлась по душе немецкому обывателю, которому никогда не нравился вид крови на мостовых.
Гитлер всячески развивал тему Муссолини и обещал поступить с немецким парламентом так же, как дуче поступил со своим. «Политическая свобода, — сказал он, — всегда является вопросом силы». Затем после небольшой паузы добавил: «Ну а сама сила является только результатом войн».
Надо отдать должное: Гитлер старался вовсю. Чуть ли не каждый день он обрушивался с критикой на биржи, которые содействовали спекуляции, чем завоевывал сердца мелких вкладчиков, все внимательнее прислушивавшихся к лидеру нацистской партии.
Радовала его и газета, которая получала все больше подписчиков, Эккарт уже не раз говорил Гитлеру, что, если так пойдет и дальше, им придется сделать «Фелькишер беобахтер» ежедневной.
— Я, — кокетничал Гитлер в кругу своих друзей, — не многого требую от жизни, я хотел бы только, чтобы движение развивалось и чтобы я мог прилично существовать как редактор «Фелькишер беобахтер»…
Впрочем, за его кокетством стояло вполне определенное желание: хорошо жить. Да, он стал лидером приобретавшей все большую популярность партии и самым выдающимся ее оратором, но в то же время продолжал жить в небольшом скромном домике, ездил на собрания в видавшем виды автомобиле и делал все возможное, чтобы партия не тратила на него ни единой лишней марки. И что бы там ни говорил Эссер о «выдающемся революционере», Гитлер так и не победил (и никогда не победит) свое стремление к буржуазной сытости. Она только мысль о том, что он может оказаться среди пролетариев, бросала его в холодный пот.
Нищету, вечную грязь и убогость жилищ — все это он знал не понаслышке, когда проживал в рабочих кварталах в Вене. «Даже не знаю, — вспоминал он, — что тогда потрясло меня больше: материальная ли нищета тех, кто в те годы составлял круг моих приятелей, грубость ли и дикость их нравов или же низкий уровень их умственного развития».
Другое дело, что Гитлер испытывал при виде всего этого лишь потрясение, но никоим образом не сострадание. Напрочь оторванный от рабочего класса, он никогда не чувствовал к нему ни малейших симпатий, а после того как в той же Вене с ужасом убедился, что не только чешские, но немецкие рабочие ниспровергают все, чему он придавал такое большое значение, он, надо полагать, стал откровенно презирать их. «Буквально все они затаптывали в грязь… нацию, — писал он, — поскольку считали ее порождением капиталистических классов; отечество, так как считали его орудием буржуазии для эксплуатации рабочего класса; власть закона — поскольку для них это было средство держать пролетариев в узде; религию, которую считали средством одурманивания народа для его последующего закабаления; мораль — как символ тупой и рабской покорности». И если для того же Сталина все эти постулаты являли суть священного марксистского писания, то Гитлер, услышав подобные речи от немецких рабочих, сразу же задался вопросом: «А достойны ли все эти убогие люди принадлежать к великой нации?»
Помимо всего прочего Гитлер давно понял, что без той самой буржуазии, с которой призывали бороться еврей Маркс и большевистские жиды из России, ему никогда и ничего не выиграть. Он может заигрывать с кем угодно, говорить все что угодно, но ставить ему придется только на то самое среднее сословие, которое по большому счету и будет определять судьбу страны. Точно так же, как еще совсем недавно клялся отдать всю собственность рабочему, теперь он был готов защищать эту самую буржуазную собственность от этих же рабочих. И пусть не сразу, но награда не заставила себя ждать: буржуазия признала его и в конечном счете привела к победе.
