Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей
Мне известно крайне нахальное поведение человека [Каччини], посмевшего выступить с заявлениями, о которых Вы мне сообщили. Конечно, все это должно Вас очень раздражать. Но я сомневаюсь, чтобы при нынешнем положении дел при дворе Вы могли добиться того что нужно, если проявите свое раздражение. Быть может, у противников только прибавится смелости, если не действовать с большой предосторожностью.
Что касается учения Коперника, то сам Беллармино, принадлежащий к числу руководителей Конгрегации, которой такие вещи подведомственны, заявил мне, что он считает его еретическим и что движение Земли, без всякого сомнения, противно Священному Писанию. Вы видите, как обстоит дело. Я всегда опасался, что когда в свое время в Конгрегации Индекса будет поставлен вопрос о Копернике, то в самом лучшем случае дело ограничится его запрещением.
А то, что осуждению и посрамлению предаются математика и математики, то это, конечно, в будущем может привести к гонениям, но здесь нужно учитывать многие обстоятельства.
Во-первых, большое значение имеет, к какому ордену принадлежит то лицо, которое разрешает такие вопросы, так как члены одного ордена всегда помогают друг другу и склонны извинять друг другу проступки.
Во-вторых, нужно иметь в виду, что вместе с первым заявлением, в котором они легко признáют его правым, они извинят ему и второе, как проявление некоторого чрезмерного усердия.
Наконец, в-третьих, – наказание, если дело дойдет до этого, будет мягким и останется в тайне.
Однако соблюдая осторожность, можно действовать следующим образом: заручиться свидетельством четырех-пяти человек, которые подтвердили бы, что такой-то в их присутствии сказал, будто математика – это дьявольская наука и что математики как люди, создающие все ереси, должны быть изгнаны из всех государств. Этим нужно ограничиться, никоим образом не затрагивая вопрос о Копернике.
Желательно было бы, чтобы два математика из университета этого государства, опираясь на это свидетельство, возбудили жалобу перед властями, но так, чтобы Ваше имя при этом никоим образом не было упомянуто. Если нельзя добиться, чтобы это сделали двое, достаточно одного. Само собой разумеется, это должны быть люди благонамеренные.
Было бы еще лучше, если б удалось добиться его осуждения тамошним архиепископом, который наложил бы на него наказание. Если же к архиепископу обратится сам виновник, то нужно, чтобы то же самое сделал и он [математик] в ответ на обращение того.
Хорошо было бы найти в том же ордене соперника и противника виновного, который был бы полезен делу. Ведь всегда среди них имеются враждебные стороны, борьбой которых можно воспользоваться; в данном случае это было бы чрезвычайно необходимо. Можно было бы также привлечь на свою сторону математиков, принадлежащих к этому ордену. Я думаю, сейчас в Риме находится отец Паганелли – это как раз такое лицо. Он прежде был математиком и архитектором кардинала александрийского. А если удастся заполучить свидетелей, принадлежащих этому ордену, то это было бы лучше всего (sarebbe ottimo).
Если эта жалоба будет передана в Рим стараниями кого-нибудь из вышеуказанных лиц, то она будет разбираться конгрегацией кардиналов, где не будет много защитников виновного. Нужно только избегать разговора о Копернике, чтобы это не послужило поводом для разбора в другой конгрегации вопроса о том, следует ли учение Коперника допустить или осудить. Защитники противоположной партии могли бы быстро решить этот вопрос отрицательно, и вслед за тем в Конгрегации Индекса был бы поставлен вопрос о запрещении этого автора и дело было бы погублено, коль скоро положение таково, как я Вам описал, и коль скоро большинство составляют перипатетики.
Этого не придется опасаться, однако, если учение Коперника будет кем-либо подвергнуто рассмотрению с точки зрения теологии и согласовано со Священным Писанием. Ведь Вы знаете, что подвергнуть запрету, постоянному или временному (prohibire o suspendere), – вещь очень легкая и делается даже в сомнительных случаях (e si fa etiam in dubio). Так подверглись запрету Телезио и Патрици. Если нет под рукой никаких других доводов, то всегда можно сказать, что эти книги слишком далеко заходят, чтобы их можно было считать хорошими и надежными; а книги, идущие против Аристотеля, возбуждают более всех ненависть.
Вероятно, защитники виновного скажут, что он выступал против Коперника, и этим будут стараться его извинить, но нужно будет настаивать на том, что речь идет об обвинении и клевете на математику и математиков. Можно было бы также сказать в этом случае, что учение Коперника всегда разрешалось святой церковью вот уже… лет (пропуск в тексте. – И.Д.). И так как оно не было осуждено церковью, то он не должен был затрагивать его. Но мне не хотелось бы, чтобы возникал этот рискованный спор об учении Коперника, потому что я боюсь, что они обрушатся на этого автора и это поведет скорее к поражению, чем к победе.
Математики Ваших университетов могут привлечь на свою сторону и других математиков, занимающих кафедры в Италии или по крайней мере в Риме, чтобы и они подали свой голос, ибо несправедливость по отношению к этой науке действительно очень велика и бросается в глаза каждому. Во всяком случае, мне кажется, будет гораздо лучше, если Вы сами не станете открыто принимать участие во всем этом, так как для Вашей собственной репутации лучше, если будут действовать другие, а Вы не двинетесь с места. Таким образом, Ваши противники не получат удовольствия видеть, что все это Вас беспокоит.
Мне было бы очень приятно, и это было бы очень кстати, если бы кто-либо другой из принадлежащих к тому же ордену лиц, находящийся в том же городе и пользующийся некоторой известностью, не проявляя никакой страстности, но при подходящем случае произнес бы проповедь, воздающую хвалу математическим наукам и новым открытиям, дарованным Господом Богом нашему веку, а также великолепным трудам, которые во славу Божию, созерцая Его творения, совершили Птолемей, Коперник и другие – при этом совершенно не касаясь вопроса о движении Земли.
Вот к чему я пришел, обдумывая этот вопрос наспех. Вы меня извините – мое внимание занято ныне бесчисленными хозяйственными заботами, причиняющими мне очень много хлопот268.
Если опустить ситуативные детали, то приведенное письмо можно рассматривать как идеальное руководство по ведению интриги, причем – на все времена.
Опасения Чези, что «De revolutionibus» будет запрещен, либо навсегда, либо на время, имели под собой веские основания. Достаточно сказать, что одна из самых важных книг Беллармино «Disputationes de controversiis christianae fidei, adversus hujus temporis haereticos» попала в 1590 году в Индекс запрещенных книг (с формулировкой «впредь до исправления», donec corrigatur), потому что папа Сикст V счел, что автор недостаточно жестко критиковал тех, кто посягал на светскую власть верховного понтифика. Правда, Беллармино повезло – Сикст умер до того, как было опубликовано новое издание Индекса, а следующий папа, Урбан VII, занимавший престол Святого Петра всего 13 дней (15 – 27 сентября 1590 года), успел-таки за это короткое время изъять книгу из Индекса до того, как заработал печатный пресс. Поэтому, чтобы не накалять страсти, Чези и предлагал действовать через третьих лиц, например от имени какого-нибудь тосканского математика.
Как можно видеть из начала цитированного выше письма Чези, Беллармино довольно жестко высказался по поводу идеи движения Земли. Однако спустя два месяца позиция кардинала несколько смягчилась. В начале марта 1615 года Беллармино в беседе с Дини, рассуждая с теологических позиций о коперниканском учении, сделал акцент уже не на несовместимости идеи движения Земли с буквальным пониманием Священного Писания, а на теологической спорности идеи центрального положения Солнца. По мнению кардинала, гелиоцентрические интерпретации ряда фрагментов Библии, предлагавшиеся коперниканцами, вряд ли правомерны, во всяком случае, «не следует поспешно осуждать» принятое толкование священного текста269.
Тем временем копия письма Галилея Кастелли попала в руки Лорини, с которым Галилею уже приходилось выяснять отношения осенью 1612 года. Если поначалу, до знакомства с этим письмом, Лорини осуждал Каччини270, то прочитав его с братьями-доминиканцами из флорентийского монастыря Сан-Марко, он решил, что надо действовать, ибо речь в послании Галилея идет не о научных вопросах, но о предметах богословских, а это уже совсем другое дело. Лорини был так воодушевлен, что решил поделиться своими соображениями с кардиналом Паоло Сфондрати271, то есть обратился прямо в Рим, а не, так сказать, по месту проживания (к инквизитору Флоренции). А чтобы кардиналу не пришлось теряться в догадках, Лорини передал ему копию послания Галилея Кастелли с изящным сопроводительным письмом от 7 февраля 1615 года272 следующего содержания:
