Нюрнбергский процесс - Нечаев Сергей Юрьевич

Из-за этого имели место случаи, когда во время заседаний вдруг все стопорилось. Переводчики (в основном американцы, советские себе такого не позволяли) вскакивали, тоже срывали с себя наушники, отказывались переводить. Судебное заседание прекращалось.

Но были моменты и посерьезней. Однажды, например, трибунал вообще несколько дней не заседал — стенографистки объявили забастовку, требуя повышения заработной платы. И их требования были частично удовлетворены.

Не все ладилось и в работе советской делегации, хотя, по традиции тех лет, об этом никогда и нигде не говорили.

Переводчиков у нас было гораздо меньше, чем у делегаций других стран. Работы же для них оказалось, пожалуй, даже больше, чем у наших партнеров по трибуналу.

В своей книге А. И. Полторак, участник Нюрнбергского процесса с первого и до последнего его дня, рассказал такой случай.

Правильный перевод в обстановке Нюрнбергского процесса выходил далеко за рамки чисто технической задачи. Это подчас приобретало характер большой политики. И вот однажды имел место антисоветский выпад Отто Штамера, адвоката Геринга. Допрашивая одного из свидетелей, он весьма часто употреблял слово «besetzung», говоря об освобождении Польши советскими войсками в 1944 году. Слово это имеет два значения: «оккупация» и «занятие». По всему духу вопросов адвоката советский переводчик Е. А. Гофман понимал, какой смысл вкладывает тот в слово «besetzung», и потому перевел его как «оккупация». Р. А. Руденко тут же заявил протест. Западные судьи, которым их переводчики перевели это слово в его нейтральном звучании, не поняли, чего добивается главный советский обвинитель. Был объявлен перерыв. Суд удалился на совещание. Советский переводчик разъяснил суть дела. Суд возвратился в зал и объявил о своем решении: в протоколе заседания слово «оккупация» должно быть заменено словом «освобождение». Доктор Штамер возражать не посмел.

Не обходилось, впрочем, и без откровенных казусов.

А. И. Полторак пишет:

«Мне вспоминается сейчас один забавный казус. Показания давал Геринг. Переводила их очень молоденькая переводчица. Она была старательной, язык знала хорошо, и на первых порах все шло гладко. Но вот, как на грех, Геринг употребил выражение „политика троянского коня“. Как только девушка услышала об этом неведомом ей коне, лицо ее стало скучным. Потом в глазах показался ужас. Она, увы, плохо знала древнюю историю. И вдруг все сидящие в зале суда услышали беспомощное бормотание:

— Какая-то лошадь? Какая-то лошадь?..

Смятение переводчицы продолжалось один миг, но этого было более чем достаточно, чтобы нарушить всю систему синхронного перевода. Геринг не подозревал, что переводчик споткнулся о троянского коня, и продолжал свои показания. Нить мысли была утеряна. Раздалась команда начальника смены переводчиков: „Stop proceeding!“ Напротив председательского места загорелась, как обычно в таких случаях, красная лампочка[4], и обескураженную переводчицу тут же сменила другая, лучше разбирающаяся в истории».

В богатой контрастами картине Дворца юстиции особое место занимали переводчики. Теперь мы уже привыкли к тому, что во время международных встреч и конгрессов, где дискуссии ведутся на многих языках, ораторы не прерывают своих речей для перевода. Перевод осуществляется синхронно: с помощью радиоаппаратуры немцы и болгары, французы и арабы, англичане и итальянцы сразу слышат на доступных им языках любое высказывание. Но тогда, в Нюрнберге, такая система перевода была в новинку, особенно для наших советских переводчиков. С микрофоном они работали впервые, и можно себе представить, как все мы волновались, имея в виду, какое огромное значение придается в судебном разбирательстве буквально каждому слову. Однако волнения эти оказались напрасными. Наши ребята (я называю их так потому, что почти все переводчики были еще в комсомольском возрасте) не ударили в грязь лицом.

Меры безопасности в Нюрнберге

Нервозность была обычным состоянием всех людей, работавших в Нюрнберге в послевоенные месяцы. Кстати, участники процесса и в 1946 году продолжали думать, что в руинах города могут находиться вражеские снайперы, поэтому без необходимости не покидали городские здания, которые контролировались американцами.

Судьи и ведущие адвокаты были обязаны передвигаться с вооруженной охраной. Часовые спрашивали у посетителей пропуск на каждом этаже здания суда.

Котельщик в доме британского судьи Джеффри Лоуренса оказался бывшим эсэсовцем, и американские власти арестовали его вместе с женой и дочерью (но их вскоре освободили).

Слежка была всеобщей: НКВД следила за советскими делегатами, Управление стратегических служб США (OSS — Office of Strategic Services) следило за НКВД, а отдел контрразведки НКВД — за OSS.

В середине декабря 1945 года генерал Лерой Хью Ватсон, отвечавший за безопасность, провел проверку персонала зала суда, и два сотрудника были уволены из-за выявленного нацистского прошлого. В том же месяце произошло ужесточение мер безопасности в связи с подозрением в саботаже судебного автотранспорта.

Тюрьма Нюрнберга. 1947 год

4 февраля 1946 года на крышах Дворца юстиции и тюрьмы появилось несколько дополнительных пулеметов, а охранникам было приказано всегда носить с собой стрелковое оружие. Эти меры стали реакцией на слухи о том, что эсэсовцы из близлежащих лагерей для интернированных собирались устроить массовый побег и напасть на город (альтернативный слух предполагал, что группа антифашистов планировала нападение с целью убийства подсудимых).

11 мая 1946 года во Дворце юстиции были вновь усилены меры безопасности, поскольку накануне ночью неизвестный стрелок, укрывшийся в развалинах жилых домов, убил двух американских солдат, проезжавших мимо на джипе в сопровождении трех женщин. Новости о стрельбе вызвали панику и спровоцировали «охоту на немецкого убийцу», однако позднее выяснилось, что ответственным за стрельбу был американский солдат.

Чтобы было понятнее — бомбардировки превратили Нюрнберг в развалины, но Дворец юстиции пережил войну почти без ущерба. В пользу этого гигантского здания говорила его вместимость — там смогли устроиться около 1000 человек штата Международного военного трибунала. Кроме того, как уже упоминалось, Дворец был соединен подземным ходом с тюрьмой, куда поместили обвиняемых.

В целях безопасности советская делегация обнесла свою резиденцию на улице Айхендорфштрассе колючей проволокой. Сделано это было потому, что Вышинский хотел устроить очень красивое появление, чтобы советские представители прибыли ровно в день начала работы процесса. Но из-за непогоды они не сумели вылететь из Праги в Нюрнберг вовремя. Пришлось возвращаться и ехать на машинах. В результате советская делегация прибыла с опозданием. А в Нюрнберге было неспокойно. В городе постреливали, да и прочих инцидентов, порой просто нелепых, происходило немало.

Например, однажды зимой Р. А. Руденко доложили, что американские солдаты прямо возле советской резиденции греются у костра, разжигая пламя документами, предназначенными для трибунала. Невероятно! Роман Андреевич, конечно, возмутился и поставил в известность Роберта Джексона.

По этому поводу был составлен акт, в котором говорилось, что часовые американской военной стражи, охранявшей дом № 33 по Айхендорфштрассе, сидели около железной печки и грелись, бросая в огонь бумаги из пачки «документов Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР в районах города Сталинграда». Эта пачка документов, как было установлено проверкой, была взята американцами из общего количества документов, находившихся на грузовой автомашине «Студебекер», принадлежавшей советской делегации, которая находилась во дворе указанного выше дома.