Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая
Божится Сенька.
— Дохни!
Дохнул Сенька так, что как будто и в самом деле в соседнем кабаке двери отворили.
— Розог! — закричал смотритель.
Сенька мигнул товарищам: "Считайте-де, братцы, а я вас сам поверять буду, чтобы потом не отжилили".
Стали считать: пятьдесят розог насчитали.
Смотритель опять спросил: "Врешь-де, собачий сын!" Побожился Сенька, и снова драть его стали. Еще пятьдесят розог сосчитали: по счету на серебро два рубля приводилось с артели. Артельному кошелю тяжело стало, закричали арестанты Сеньке:
— Будет, Сенька! Проси, шельмец, прощения!
Не просит.
— Кто принес вина?
— Этот самый ундер.
Опять положили. Арестанты громче шум подняли:
— Сказывай, Сенька, ну тебя к черту! (Много-де артельских денег изводишь и сам-де того не стоишь.)
Лежит себе Сенька под вторую сотню. Арестанты еще громче зашумели: "Тебе-де, дьяволу, ничего, шкура-то у тебя барабанная, стало привычная, да артельным-то деньгам изъян большой".
Сенька стоит на своем: ундер принес. Получил двести и встал. Встал и говорит:
— Сказывал я вам, что сказывал; не поверили вы мне, ваше благородие! Осмотрите-ко ундера, может, он и четушку-то (косушку) еще не успел спрятать.
Послушался смотритель совета его, осмотрел ундера и в ранце у него нашел ту посудину (успел-таки ловко подложить свою вещь Сенька, умевший таскать из тех же карманов и всяких ручных мешков чужие вещи).
Артель достигла цели: ундера убрали, Сенька получил свои четыре рубля серебром. Смеялись все долго и еще пуще полюбили все Сеньку".
Вообще, не скупясь ни на какие средства, не задумываясь ни перед какими препонами, тюремная артель строго блюдет свою тайну, старательно прячется за завесою ее, у которой, если приподнять один только уголок, мы увидим вот что.
Во всякой тюрьме (русской и сибирской) существует так называемый майдан. Это, в тесном смысле, подостланная на нарах тряпка, полушубок или просто очищенное от этой ветоши место на нарах, на котором производится игра в карты, кости, в юлку и около которого группируются все игроки из арестантов. По тюремной примете-пословице: на всякого майданщика по семи олухов.
Игра, как известно, есть одна из самых прилипчивых и упорных страстей между преступниками. Беспрестанная боязнь быть открытыми (несмотря на существование сторожей у дверей) заставляет преступников торопливо играть и в волнениях душевных, разжигаемых игрою, находить самые любезные им наслаждения, самые приятные и дорогие им утехи. Существование азартных игр присуще тюрьмам всего земного шара. Вот что говорит Фрежье в своем сочинении "Des classes dangereuses" о французских тюрьмах: "Арестанты, привыкшие в один момент терять плоды недельной работы, доводят свою страсть к игре до того, что ставят на кон хлеб, которым должны кормиться месяц, два, три месяца. Но что всего удивительнее: между арестантами встречаются такие, которые, во время раздачи порций, оказываются нетерпеливыми, даже жадными, те, которые рвут хлеб из рук и потом легко примиряются с лишением пиши, проигранной в карты. Прибавлю последнюю черту, показывающую, до какой степени помешательства может доводить разумное существо страсть к игре. Врачи центрального дома Mont-Saint-Michel наблюдали за одним преступником, который играл с таким увлечением, что, лежа в больнице, ставил на кон порцию бульона и вина, когда тот и другое были крайне необходимы для восстановления его растраченных сил".
Право содержать майдан в наших тюрьмах отдается с торгов, независимо от содержания других оброчных статей (о чем мы будем говорить ниже). Откупщик майдана бывает, большей частью, самый бережливый из арестантов, скопидом и, во всяком случае, обладающий известным капиталом. Он называется майданщик и если не пользуется уважением и любовью арестантов, то, во всяком случае, находится под покровительством артели. В среде ее он всегда найдет таких голышей, которые за несколько копеек становятся на стражу и оповещают играющих о приближении опасности (играют обыкновенно по ночам). Для этого существуют в тюрьмах условные выражения, особенные слова.
— Стрема! — кричит сторож в нерчинских тюрьмах.
— Вода идет! — оповещает сторож в тобольском и других спопутных острогах.
Майдан исчез: свеча погашена, карты спрятаны, так что самый опытный смотритель не найдет их. А уйдет дозорник (стрема, вода), и опять пошли переходить с рук на руки икурынча (медные деньги, по тюремному названию) и сары (т. е. бумажки и серебро, которое водится во всех видах, даже иностранные талеры, пятифранковики, старинные целковые и проч.).
— Талан на майдан! — желает арестант играющему в карты товарищу.
— Шайтан на гайтан! — шутливо отвечает этот.
— Давай в святцы смотреть, — говорит другой арестант третьему, желая натравить его на игру. "Быков гонять" на условном тюремном языке значит в кости играть, бросать пару обыкновенных игральных квадратных костей (со значками в точках до 6). "Светом вертеть", "головой крутить" — в юлку[30] играть.
"Хамло пить" зовет арестант товарища, когда он достал водки и желает угостить ею. Дыму желает купить арестант, когда табак захочет курить — и курить его теперь в папиросах или, лучше сказать, в тюриках, свернутых из самой толстой бумаги, ибо чем толще бумага, тем мягче махорка. Бумага краденая, табак купленный (у майданщика); иногда и бумагою торгуют, но чаще добывают ее из тех книг, которые раздают для чтения члены попечительных о тюрьмах комитетов (всякий другой сорт бумаги — плод, законом воспрещенный в тюрьмах). Папиросы еще тем хороши, что прячутся ловко, да и налетишь с нею на дозорщика, не жаль расставаться, а трубок — ненапасная пропасть переводится. Трубки держат только там, где дозор посходнее и пристава попроще.
Арестант мастерит сам или у других покупает змейку, когда намерен перепилить тюремную решетку в окне или дужку замка на кандалах ради побега. Кандалы называются ножные брушлеты (браслеты; кнут — лыко, или с добавлением адамова лыка. Заводская собака лает — острил ссыльный рабочий, когда звонил колокол, призывавший на работу.
Беглый идет на тюремном языке под названием горбача (за ношу, которая всегда имеется у него сзади, на спине). — Гляди в маршлут: долго ли нам идти? — говорит горбач своему товарищу, когда не желает заходить в спопутную деревню за милостынею и надеется найти в этом маршлуте (т. е. бураке или, по-сибирски, туезе) достаточное количество запаса для прокормления себя.
Бежит арестант из тюрьмы "к генералу Кукушкину на вести" или просто "кукушку слушать"; но нередко сходит только "простокишки (т. е. простокваши) поесть", т. е. дойдет до Верхнеудинска и, возвращенный оттуда опять на Кару, осмеивается в этом последнем выражении товарищами. Бежит арестант, не думая о последствиях, и сам острит и смекает, что "лиха беда нагнуться (под плети), а не лиха беда отдуться".
В тюрьме арестант умоляет, строгих по виду, на самом деле податливых сторожей "привести мазиху" (т. е. женщину) и не щадить никаких денег, а на воле старается "красного петуха пустить" в отмщение той деревне, в которой покусились схватить его, беглого, и представить по начальству, т. е. спешит "пожар в ней сделать". "Берись за жулик" (т. е. за нож), кричали арестанты, когда поднимали бунт против приставников.
Вот почти все те слова, которые находятся в тюрьмах в обороте; едва ли есть больше, потому что некоторые из приведенных нами крайне случайные, малоупотребительные, другие отзываются легкою насмешкою, третьи легко и просто заменяются самими сторожами, как было принято, например, в тобольском остроге, где сторожа, по уверению ссыльных, особенно дешевы. Там, если кричали со двора "унтер-офицер!" значило «вода», начальник идет, берегись! Кричат «ефрейтора» — продолжай майдан, идут люди неопасные, свои, купленные. Часть условных тюремных слов, судя по внешним знакомым признакам, введена московскими жуликами или петербургскими мазуриками; другая часть, по всему вероятию, оставлена арестантам в завещание волжскими и другими разбойниками, не так давно наполнявшими тюрьмы Сибири и Забайкалья.[31]
Майдан в сибирских тюрьмах принимает более обширные размеры, а потому и откупная цена на него, по торгам, значительно выше, чем та же во время путешествия арестантов по этапам. Во время этапного пути майдан, как мы уже выше сказали, снимался за Тобольском на время, необходимое арестантской партии для того чтобы дойти до Томска. В Томске опять торги до Красноярска, в Красноярске до Иркутска (самая меньшая цена майдана) и в Иркутске до Нерчинских заводов (самая большая цена майдана). Принимая в расчет большее или меньшее количество верст (а стало быть и время), необходимое для путешествия, арестантская община, при сдаче майдана, имеет также в виду и большее или меньшее число желающих и могущих вести игру. Потому за продажу карт полагается откупная плата от 15 до 30 руб. Майданщик обязуется при этом поставлять игрокам и освещение в виде сальных свечей. Деньги эти вносятся в общую артельную кассу и сдаются на руки выборному старосте (он иногда бывает и майданщиком, но редко, хотя в старосты арестанты иногда стараются выбирать денежного, следовательно, и влиятельного до некоторой степени). Чаще всего сдают карточный откуп в те же руки, в которых находится откуп съестных припасов, как тому лицу, которое в тюремной общине носит название харчевника. Условия откупа и выгоды, гарантирующие майданщика карт, полагаются следующие:
