Георгий Свиридов - Охотники за алмазами

Кирилл позавидовал своим подчиненным. Те энергично рыли землю, действовали, выполняя его волю. И это в какой-то мере снимало с них неуверенность и всякие сомнения. Орудия укрыть надо — значит и вкалывай лопатой, торопись. Чем глубже зароешься, тем больше шансов остаться целым, остаться живым. Логика простая. А Оврутину, помимо обычных задач — окапываться с орудиями и вести огонь по наземным целям приходилось довольно часто за три года командирской службы, — предстоит принимать самому решения в тех непредвиденных ситуациях, о которых никто толком пока не знает. Отход частей может кончиться весьма неожиданно — так, что батарея окажется лицом к лицу с врагом. И сейчас Оврутину очень захотелось иметь где-то рядом старшего командира, слышать его грубоватый окрик, раздраженный голос, короткий приказ, требующий беспрекословного выполнения…

Кирилл выбрался из укрытия и остановился возле тонкой березки, что росла в начале пологого спуска с холма. Отсюда просматривалось асфальтовое шоссе, убегающее по волнистой местности туда, где впереди на линии горизонта чуть виднелись в голубоватом мареве крыши села.

Холм густо порос молодняком, кустами орешника и черемухи, а на вершине его стояли несколько берез, сосны и кряжистые темные елки. Внизу, у подножья, зарывалось в землю боевое охранение — взвод из дивизии народного ополченья. Чуть в стороне две женщины выкашивали небольшой луг, косы сверкали в лучах солнца.

Оврутин прислонился спиной к березке, и на какой-то миг далекий гул боя показался ему знакомым с детства шумом падающей воды… Он прикрыл глаза и увидел дугообразную белоснежную плотину Днепрогэса. В памяти всплыли не тревожные дни штурма, а те краткие минуты отдыха в обеденный перерыв. Увидел крепких, загоревших до темноты ореха друзей-бетонщиков, лежавших вокруг надутой автомобильной камеры, и самого себя в вылинявших синих плавках. За спиною глухо шумели пенистые водопады, шумел Днепр.

— Товарищ лейтенант!

Оврутин круто обернулся на зов. Видение Днепрогэса исчезло. Возле свежего бруствера стоял заряжающий первого орудия казах Тагисбаев, обнаженный по пояс, на голове в виде чалмы накручена гимнастерка.

— Товарищ лейтенант! Там задержание есть.

— Какое задержание? Ты о чем говоришь?

— Переодетый женщина в красноармейский форма, вот какой задержание.

— Что за чепуха!

Оврутин направился в глубь огневой позиции, на ходу окидывая придирчивым взглядом работу бойцов, давал указания. Еще немного, и можно будет сказать, что главное сделали. Какая-то неведомая сила подстегивала людей, они с остервенением долбили землю, понимая, что времени осталось мало, очень мало. Слева, по ту сторону шоссе, в глубине зарослей ельника, окапывалось третье орудие.

— Кого там задержали?

— Здесь она, товарищ лейтенант!

Оврутин вышел к снарядной повозке и возле нее увидел задержанную. Молодая, ладная, лет восемнадцати, В новой красноармейской форме, сапогах, на голове пилотка, из-под которой выбивались и свисали к покатым плечам густые волосы. Лицо девушки показалось Оврутину очень знакомым..

— Что за маскарад? — строго спросил лейтенант, напряженно вспоминая, где и когда они встречались.

Но Лариса, а это была она, облегченно вздохнула и улыбнулась. Она первая узнала его и шагнула навстречу:

— Это я, Лариса… Помните? У озера Врево вы адрес мой записали?..

Ларисе казалось, что ей повезло. Как-никак, а командир знакомый. Не отправит в тыл. После той бомбежки она твердо решила выбраться на передовую. Она стала торопливо рассказывать, как ей выдали полное обмундирование, как дядя Николай Гаврилович переслал тридцать рублей и она на все деньги накупила в аптеке бинтов, йода, даже от головной боли порошки взяла, одним словом, сумка полна медикаментов.

— А на санитарку я немного на курсах училась, кружок Осовиахима при школе в прошлом году кончила. Еще до университета!

Оврутин смотрел на нее и не знал, что предпринять. То ли отправить в тыл, как задержанную на огневой позиции, то ли оставить в батарее, руки санитарки, хоть и неопытной, могут пригодиться, то ли пустить вперед к фронту, но едва ли она доберется до передовой, если по шоссе уже отходит стрелковая дивизия, вот-вот должны показаться первые машины…

— Лейтенант, наше охранение сматывается!

— Что?!

— Сматывает удочки, лейтенант, — сержант, с прилипшими мокрыми волосами, обнаженный по пояс, перемазанный глиной, прибежал с лопатой в руке. — Вон, смотри сам!

— Не уходить никуда, стоять здесь, — повелел девушке Оврутин, а сам чуть не бегом поспешил к шоссе, к пологому скату, где еще недавно пехотинцы старательно рыли окопы.

Окопы были пусты. Последний солдат, держа винтовку за ствол, как палку, торопился догнать уходящих товарищей.

— Стой! — крикнул Кирилл. — Стой, кому говорю!

Он побежал наперерез уходящим пехотинцам, на ходу расстегивая кобуру. Кирилл был полон решимости удержать, заставить вернуться в окопы боевое охранение. Без них зенитчики оставались одни, как раздетые зимой в степи, открытые любым ударам наземного противника.

— Стой, так твою мать!..

На окрик оглянулся командир пехотинцев, невысокого роста, плотный чернявый мужчина с крупными чертами лица. На его петлицах выделялся новенький кубик — знак отличия младшего лейтенанта.

— Ты чего, сосед, горячишься? — деловито-спокойно спросил младший лейтенант, удивленный взволнованностью Оврутина.

— Куда же вы, а? — Кирилл глотнул воздух и еле сдержал себя, чтобы не выматериться. — Бросаете батарею на кого?

— А к вам, лейтенант, разве… не поступал?

— Что — поступал?

— Как что? Разумеется, приказ.

— Какой приказ? — Оврутин готов был вот-вот сорваться.

— Отходить. У меня распоряжение комбата, — младший лейтенант похлопал по нагрудному карману и, понизив голос, доверительно сообщил: — У Николаева позицию велено занимать.

— А как же мы?

— Немного подождите, готовьтесь… Раз нам приказ пришел, значит, и вам придет. А здесь оставаться рискованно!.. Там, у Пскова, кажется, треснула ниточка… Мне приказано скорым маршем, понимаешь?

И он, махнув на прощанье рукой, побежал к своему взводу. Оврутин, сунув пистолет в кобуру, рывком закрыл кнопку. Неужели и ему сейчас последует приказ отходить? Он ничего не понимал. С самого утра вкалывали, сооружали позицию, а теперь бросать?

По шоссе с шумом промчались три грузовые машины с ранеными, за ними на некотором расстоянии катила поврежденная легковушка. Стекла выбиты, одна дверца сорвана. На подножке стояла санинструктор, на рукаве белая повязка с красным крестом. Она согнулась и, выставив вперед голову, вцепилась в дверцу. Ветер трепал ее темные волосы. Машина мчалась как на гонках, от нее веяло тревогой и обреченностью.

Оврутин, чувствуя нутром, что надвигается на него какая-то страшная опасность, ею пропитан застывший воздух, заспешил к своему наблюдательному пункту.

— Телефонист, штаб… Скорее!

Прошло минут пять, когда наконец удалось связаться с дивизионом. Там ничего не знали. Пока Оврутин объяснял, связь неожиданно прервалась. Сколько телефонист ни старался, дивизион молчал.

На НП стали приходить с докладами командиры орудий. Первым явился командир третьего орудия старший сержант Червоненко. Высокий, крепко сбитый, широкоскулый, он напоминал молодого запорожского казака с картины Репина. Червоненко был родом из Николаева, работал клепальщиком на судостроительном, и Оврутин звал его «земляком».

Вслед за Червоненко в блиндаж спустился худощавый и всегда хмурый сержант Беспалов, командир первого орудия. Он пришел, даже не стряхнув с одежды глину, в измазанных сапогах. Вскинул ладонь к виску и хриплым голосом доложил комбату коротко и четко:

— Задание выполнено.

Кирилл Петрушин пришел последним, застегивая на ходу пуговицы гимнастерки, умытый, влажные волосы зачесаны.

— Пожрать чего-нибудь, — произнес Петрушин после доклада, — куском мяса в зубах поковыряться.

— Поросятиной или гусятиной? — в тон ему спросил Червоненко.

— Сейчас они вам наковыряют, что и своих зубов не соберете, — раздраженно сказал Беспалов. — Слышите, какой гул идет? И шоссейка пустая, ни одного беженца, ни отступленца…

Оврутин обвел присутствующих долгим взглядом, хмурым и сосредоточенным, командиры орудий притихли. Вынул пачку «Беломора», протянул, но взял только один Червоненко двумя пальцами папиросу, остальные отрицательно замотали головами. Оврутин закурил, сделал несколько глубоких затяжек, выпуская дым через нос. «Спокойнее, — сказал он сам себе. — Без психики! Раз надо, так надо, ничего не попишешь». Слева в открытый ход просматривалась траншея, и в конце ее виднелась широкая загорелая спина сержанта взвода управления, который устанавливал перед бруствером стереотрубу.