Илья Долгихъ - Путеводитель по театру и его задворкам
Тяга к искусству у меня была сильнейшая, и после разбора всего нами созданного для выставки я пытался устроиться дворником в городской концертный зал, причем довольно известный, куда меня не могли взять по причине отсутствия питерской прописки, моя московская им доверия, видимо, не внушала. Пытался устроиться разнорабочим в консерваторию, но денег там предложили настолько мало, что мне пришлось дать задний ход. Еще несколько вакансий были мной отвергнуты по причинам, которые мне уже и не вспомнить. Единственная хорошая работа была у меня в одном только что открывшемся баре. Я успел пробыть там лишь несколько смен, но это было на самом деле здорово и несравнимо с той каторгой, на которой я отбывал срок здесь, в Москве. В то время я жил на соседней от места работы станции метро и, выходя из бара с ночной смены, мог прогуляться по сонной еще Петроградской стороне, посидеть в Лопухинском саду на ступеньках, спускающихся к малой Невке, выкурить сигарету на прохладном воздухе и неспешно идти домой отсыпаться. Я обитал тогда на Черной речке, у ребят на кухне, это было мое второе пристанище за месяц. Прекрасная квартира, дававшая приют многим, как до меня, так и после.
Быстро летело время, меня попросили покинуть бар, не объясняя причин, как это обычно и делается, все монтажные работы тоже подошли к концу. Работы не было, и температура воздуха становилась все ниже с каждым днем. Вещей у меня было немного и в основном все летние, я же приезжал на недельку в конце августа, а за окном стоял уже октябрь. Хорошо, что один мой друг, у которого я квартировал в Москве, будучи проездом в Питере, привез мне кое-какую теплую одежду. К этому моменту я сменил еще одну квартиру. Перед самым моим отъездом обратно в Москву мне даже удалось устроиться на работу, причем в довольно приличный офис. Но необходимо было принимать решение: оставаться зимовать здесь и поставить под вопрос все свои мечты, связанные с театром, или вернуться и облегчить себе жизнь тем хотя бы, что у меня в Москве было где жить.
Я вернулся. Попрощался с Питером и с надеждами на то, что я когда-нибудь вернусь, и сел, весь увешанный сумками, в сидячий вагон. К ночи я был в столице, она безрадостно встретила меня холодным осенним ветром и потащила по бесконечным туннелям метро к дому, в котором ждали меня тоскливые мысли об утраченном счастье и весьма туманном будущем.
Прожив несколько дней у родителей, я снова перебрался к своему приятелю, у которого жил уже до этого около полугода, перебрался и начал выстраивать себя заново. В Питере случилась со мной еще одна история, о которой я не хочу упоминать, но для лучшего понимания моего душевного состояния следует все-таки замолвить об этом словечко. Помимо прочих неудач, у меня случилась удивительно странная любовная история, полностью повторившая весь мой путь в городе мечты. Прекрасный взлет и медленное и сокрушительное падение. Все это настолько меня травмировало, что я, приехав, даже не знал, как мне жить дальше, осознавая все то, что я там пережил. Мне в буквальном смысле пришлось заново создавать разрушенный внутренний мир. Забегая вперед, могу сказать, что оправился я лишь спустя несколько месяцев, но до сих пор все пережитое часто возвращается ко мне в воспоминаниях. Все, что там со мной произошло, так и не имело никакого логического завершения, конфликт не был подведен к решению, и, видимо, поэтому я еще долгое время буду возвращаться к тем теплым осенним дням, когда я был по-настоящему счастлив, и задаваться лишь одним вопросом: почему все случилось именно так?!
3
Оклемавшись немного, я начал снова искать работу. Кое-что на примете у меня уже было. Еще будучи в Питере, я узнал, что набирают массовку в один известный театр, для участия в масштабной постановке нового спектакля. Я записался по телефону и, как приехал в Москву, явился в назначенный день по нужному адресу. Репетиция была назначена на раннее утро. Невыспавшиеся, полуживые люди весьма сомнительного вида уже образовали небольшую очередь у черного входа. Светило солнце, но осень уже была в разгаре, и холодный ветер продувал до костей. Люди стояли, облокотившись о железный забор, о стены, курили, щурились от ярких солнечных лучей, обменивались короткими репликами, пытались шутить. Было очень тихо, все ждали.
Наконец, нас начали запускать. Лестница вела вниз к железной двери, в которую дружелюбный охранник с ухмылкой серийного убийцы запускал строго по три человека. Внизу было темно и тесно. За дверью сразу же начиналась другая лестница, но уже ведущая вверх, на первом пролете лестничного марша стоял стол, за которым сидел один из руководителей массовки и под молчаливым надзором двоих охранников, внешне очень походивших на своего уличного коллегу, проверял паспорта и сумки пришедших. У меня отняли бутылку марочного портвейна, которая совершенно случайно оказалось у меня с собой в раннее утро в середине осени. Потом, при выходе, мне ее вернули, чему я был несказанно рад. После проверки нам предстояло подняться пешком на пятый этаж. На каждом этаже стоял один охранник: одинаково суровые, они молча провожали нас взглядами, полными презрения к нам и чувства собственной значимости. Дойдя до нужного нам этажа и минуя небольшой коридор, мы попали в огромное помещение с высокими потолками, увешанными большими лампами, которые тут же мне напомнили прожектора в концентрационных лагерях, такие часто можно увидеть в военных фильмах. На входной двери в этот зал висела табличка с надписью – ДЖЦ.
В середине цеха стояли ряды стульев, разделенные одним большим проходом. По периметру располагались вешалки с формой двух противоборствующих сторон. Подобрав форму более или менее по размеру, то есть так, чтобы штаны не сильно задирались на намертво пришитых подтяжках, головные уборы не спадали с головы на глаза, а ботинки слишком сильно не натирали ноги, мы принялись ждать. Оглядывая участников, я не переставал удивляться, насколько пестрым был состав этих людей. Их внешний вид, манеры поведения и в целом ситуация заставляли задуматься о тех людях, которые участвуют в подобных мероприятиях. Зрелище было не из веселых. Даже если не брать в расчет студентов театральных ВУЗов, которых насильно сгоняли сюда участвовать в постановках, остальные участники были крайне неприятными персонажами. Рядом с ними расположились несколько человек явно нацистского толка, престарелые такие фашисты, все в камуфляже, с молотами Тора на груди и с соответствующими татуировками на дряблой обвислой коже. Тут же, на соседнем ряду, уже конкретные дедули, весьма бодренькие и жизнерадостные, все время фотографировались и пытались завязать знакомство со всеми подряд. Были и откровенные психи, они попадаются везде, и в метро никогда не ошибешься, если наречешь одного или двух этим почетным званием, пока добираешься утром до работы, но здесь концентрация психов на квадратный метр просто зашкаливала. Не обошлось и без сексуальных меньшинств, которые, хоть и в меньшинстве, но тоже заняли свои места в рядах солдат. Какое-то время, продержав нас в этих не очень удобных нарядах и сомнительной компании, бригадиры начали отправлять на сцену людей небольшими группами. Спускались мы пешком с пятого этажа на первый. Спуск этот усложнялся еще и тем, что при выходе из цеха к нашему, с позволения сказать, костюму добавлялся еще и некоторый реквизит, утяжелявший костюм и создававший еще больше проблем при передвижении, чем сам костюм.
Признаться честно, стоя там, я чувствовал себя нелепо и унизительно, это оскорбляло мое самолюбие и искреннюю любовь к театру, как к священнодействию, и только сильная нужда и отчаяние после моего сокрушительного бегства из Питера заставили меня на это пойти.
Прождав еще минут двадцать, уже внизу, под весьма недружелюбные крики бригадиров вся эта человеческая масса поползла на сцену. Распределившись кое-как в коробке декорации, мы снова были вынуждены ждать. Нас расставили по своим местам и наспех объяснили, что сейчас будет происходить. Голос из зала дал последние распоряжения, и репетиция началась. Нет смысла описывать долгие изнурительные репетиции, а затем и несколько спектаклей, скажу лишь о том, насколько странно и даже оскорбительно чувствовать себя маленьким человеком в этом огромном механизме. И хорошо, если это люди, которые попали сюда случайно, или по нужде, или из любопытства, но если взять тех, кто занимается подобным промыслом всю жизнь, так и оставшись лишь очередным винтиком в машине. Следует иметь изрядную долю мужества, чтобы выбрать подобную участь добровольно. Я не смог бы так жить.
Быстро прошло время муштры, и по окончании нам выплатили очень скромный гонорар, и я снова оказался на улице, без работы, но с большими запросами. Я хорошо помню тот вечер, уже холодный и промозглый, когда я с ничтожно маленькой суммой денег в кармане стоял на Тверском бульваре и не знал, куда мне деть себя. Идя по бульвару, пряча замерзшие руки глубже в карманы, я думал обо всем, что привело меня к этой минуте, вспоминал бездарно потраченные годы, учебу в ненужных мне институтах, общение с людьми, которые не принесли в мою жизнь ничего, кроме разочарования, упущенные возможности, школу, друзей, оставшихся далеко позади. Я не мог найти ни одной точки опоры, ни одной зацепки, которая дала бы мне возможность сделать следующий шаг. Да и к чему было его делать в этом приготовившемся к затяжной зиме городе? Я ощущал только одиночество, поглощающее и гнетущее, но не фальшивое, а истинное чувство, которым оно являлось; пожалуй, это одиночество и было той точкой опоры и тем отправным пунктом в темноту сводчатой арки, соединяющей прошлое с будущим. Но понять это мне было дано много позже.
