Владимир Варшавский - Родословная большевизма
Если принять такое определение расизма, мы должны будем признаться, что мы все в той или иной степени в расизме повинны.
В самом деле, кто из нас — не подозревая, что это «аватары» эссенциальной мысли, — не произносил таких огульных суждений: «французы такие-то, американцы такие-то, рабочие такие-то, буржуи такие-то…» Это уже плохо. Однако, в обыденной речи без этих стереотипов трудно обойтись. К тому же, когда мы говорим «все» — это вовсе не значит, что мы действительно имеем в виду всех поголовно. Это для упрощения и по лени мы так говорим. И все-таки, если подумать, это плохо. И уж совсем плохо, когда такие обобщения делаются не сгоряча, в случайном разговоре, а с обдуманным намерением, в статьях, книгах, памфлетах, подготовленных речах и докладах. Тогда это уже несомненно расизм.
К сожалению, в эмигрантской публицистике в последнее время начали появляться статьи с привкусом — правда, может быть, не всегда осознанного — расизма и антиеврейского, и антирусского. Думаю, что так же, как господин Журден не подозревал, что говорит прозой, авторы изречений «Россией принесено в мир зла больше, чем любой другой страной» или «автократия и любовь к рабству глубоко в крови русской нации» не подозревают, что это такой же расизм, как, например, утверждение Карла Маркса, что единственный настоящий Бог евреев — деньги, или утверждение Гитлера, что Дьявол, символ зла, принимает телесный образ еврея.
Не соглашаясь со многими высказываниями Солженицына о демократии, стабильной экономике, народном покаянии и т. д., я в то же время не понимаю, как можно не принимать великую правду его слов: «Это Бог один может знать, это не нам судить, какая страна принесла больше всех зла». Солженицын прав. Разговор о том, какой народ хороший, а какой плохой и больше всех совершил злодеяний, всегда кончался резней, погромами, реками крови. Охотники до таких разговоров должны об этом помнить. Расизм растет, как снежный ком. Те, кто называет русский народ стадом палачей, пусть не удивляются, когда слышат в ответ, что в ЧК подвизались не только русские.
Считать весь народ, все равно какой, ответственным за преступления его правителей — глубоко безнравственно, в последнем счете — это всегда призыв к геноциду. Представление о наследственной коллективной ответственности — трагический пережиток примитивного сознания. Наиболее знаменитый пример: кто приговорил Христа к смерти? Синедрион или Пилат? Во всяком случае, Синедрион не имел jus gladii, т. е. права казнить. По приказу Пилата Христа распяли римские солдаты. И мы не знаем, в какой мере Синедрион представлял еврейский народ. По-видимому, в нем главенствовала в то время саддукейская аристократия. Не знаем мы и того, сколько членов Синедриона присутствовали в то страшное утро. Толпа кричала: «распни Его», но не по всем данным это были, главным образом, солдаты храмовой стражи, преданные первосвященникам. Они не представляли, конечно, всех жителей Иерусалима, и тем более всего еврейского народа, большинство которого уже тогда жило в рассеянии, в Месопотамии, в Персии, по берегам Средиземного моря.
Все это не приходит в голову погромщику. Примитивное магическое сознание не делает различия между прошлым и настоящим. Когда погромщик говорит «жиды распяли Иисуса Христа», он разумеет не только всех евреев, которые жили тогда, но и всех теперешних евреев.
Разговоры о том, что русский народ ответственен за все преступления большевистской власти, какими бы ссылками на историю и высказываниями самих русских эти разговоры ни подкреплялись, — такое же проявление примитивного, погромного, геноцидного сознания, как убеждение, что все евреи отвечают за распятие Христа.
Любители огульных отрицательных или положительных суждений о том или другом народе должны помнить: определить характер народа — задача трудная и чрезвычайно ответственная. Вследствие войн, нашествий, переселений, встреч на исторических перекрестках с другими народами и цивилизациями, социальных и культуральных революций, мирных и немирных изменений жизни и действия естественного отбора психологический и даже генетический склад народов с ходом времен изменяется. Меняется и от провинции к провинции, и в зависимости от классового происхождения, от воспитания, от религии — например, во многих европейских странах от принадлежности к католическому или протестантскому вероисповеданию, в России — к православию или к расколу и разным сектам.
Часто даже трудно определить, когда сложился тот или другой народ, его национальная индивидуальность. Рост культуры каждого народа продолжается веками, она впитывает в себя все лучшее, что рождалось в душах сыновей этого народа, в его поэзии, в его творчестве, в его преданиях, верованиях, героических подвигах, в любви, близкой к мистической, к своей стране. И пока народ духовно не умер, творимая им культура продолжает расти и менять его характер, спасать его от вырождения. Так, русские после Пушкина, Толстого и Достоевского стали другими, и русская литература XIX века спасает в советской ночи их души.
Попытки определить индивидуальность какого-нибудь народа — занятие не только трудное, но и в высшей степени опасное. Бердяев прав, когда говорит, что «народная индивидуальность узнаётся лишь любовью». Ну, а что когда попытки определить индивидуальность чужого или своего народа предпринимаются без любви? А ведь так сплошь и рядом бывает. Но даже когда с любовью? Как часто это приводит к национальной гордыне, к шовинизму, к вражде и презрению к другим народам.
Скажут: да, ругать другие народы — это плохо, это расизм, а вот свой народ ругать можно, это даже свидетельствует о какой-то особенно страстной к нему любви. Тут, обычно, ссылаются все на того же Бердяева, на его слова о Печерине: «только русский, который страстно любил Россию, мог написать «Как сладостно отчизну ненавидеть! И жадно ждать ее уничтоженья». Впрочем, еще до Бердяева Белинский писал, что ненависть к своей стране иногда бывает только особенной формой любви. Эта оговорка Белинского иногда бывает очень важна. Но даже когда это действительно особая форма любви? К чему ведет такая страстная любовь-ненависть? В частной жизни, обычно, к убийству, в жизни народов к массовым убийствам. Не будем забывать: Розенберг свою погромную характеристику русского народа обосновал, главным образом, на цитатах из русских авторов. Нет, ругать свой народ — такой же расизм, как ругать другие народы. Вообще, все эти разговоры, что такой-то народ хороший, а такой-то плохой и сделал много зла и должен за это платить — никогда ни к чему хорошему не приводят. История всех народов ознаменована чудовищными преступлениями, выделять один какой-нибудь народ как особенно злодейский, мне кажется, не стоит. К тому же идея коллективной ответственности — идея безнравственная и неприемлемая для современного правосознания.
И все-таки, до войны похвальба ненавистью к отчизне, как особой формой страстной к ней любви, еще могла восприниматься как что-то безобидное. Но теперь, после того как война показала, к чему подобные разговоры ведут, они вызывают чувство неловкости и смущения. Подражатели Печерина не должны думать, что в том, что они говорят, есть что-то милое и либеральное. Как всякий расизм, такие разговоры в конечном итоге всегда приглашение к массовым убийствам.
Мне возразят: что же, значит нельзя трезво размышлять о путях русского народа, нельзя стараться понять, какие особенности его истории и его характера сделали возможным всё то страшное, что с ним произошло. Нет, об этом размышлять можно и даже нужно, но только с чувством величайшей ответственности, не предъявляя огульных обвинений ни русскому, ни другим народам, не узурпируя пророческого вдохновения и помня, что за каждое твое неосторожное слово рано или поздно каких-то людей будут убивать — убивать безжалостно и без счёта.
Такой же расизм и утверждение, что советский империализм — это по сути всё тот же, только замаскированный марксистской идеологией, империализм русского народа, который, дескать, унаследовал от монголов стремление к мировой империи. Как тут сомневаться, когда сам Маркс говорил о неизменности внешней русской политики, начиная с Ивана Калиты. В результате этой политики, уверял Маркс, Россия, благодаря «энергии и активности её варварской нации», успела к середине XIX века продвинуться по пути к мировой империи.
О том, что подобные суждения — расизм, очень верно говорил покойный М. М. Карпович в статье «Русский империализм или коммунистическая агрессия?»: «Приступая к рассмотрению корней советской экспансии, мы должны, прежде всего, отвергнуть идею, согласно которой народы по природе своей могут быть воинственными или миролюбивыми, империалистическими.
Нет надобности оспаривать этот странный вид расизма».
Статья Карповича разрушает сфабрикованный западными и некоторыми русскими советологами расистский миф о прирождённой склонности русских к империализму. Ограничусь только главными положениями статьи: «С самого создания Московского царства российский государственный опыт не только протекает параллельно с ростом национальных держав на Западе, а и прямо с ним связан. Василии и Иваны, объединявшие русские земли, были современниками Фердинанда и Изабеллы испанских, Людовика XI во Франции, Тюдоров в Англии. По сути дела, все они действовали одинаковыми методами… Когда Европа вступила на путь колониальной экспансии, Англия, Франция, Испания и Португалия переплыли Атлантический и Индийский океаны… Россия пошла на восток…»
