Национальный предрассудок - Коллектив авторов
Четырнадцать лет ты прожил в диких, непролазных джунглях без карты – теперь же, когда тропинки в джунглях наметились, ничего не остается, как по ним идти. Однако желание писать мисс Боуэн внушила мне главным образом своей энергией. Ее нельзя было читать, не поверив, что писать – значит жить и радоваться жизни, а когда ты понимал, что это ошибка, было уже поздно: первую книгу ведь любишь всегда. Как бы то ни было, это ей я обязан композицией своих книг – в дальнейшем религия объяснила мне эту схему иначе, но схема как таковая была: высшее зло шагает по миру там, где высшему добру не пройти больше никогда, и только маятник гарантирует, что в конце концов справедливость восторжествует. Человек никогда не бывает доволен, и мне часто хотелось, чтобы единственной книгой, к которой потянулась моя детская рука, была «Копи царя Соломона» и чтобы будущее, которое я снял с книжной полки в детской, было оторванной от мира, душной комнаткой в Сьерра-Леоне, двенадцатью инспекционными поездками по зараженным малярией районам и, в довершение всего, гемоглобинурийной лихорадкой, свалившей меня, когда нависла угроза отставки. Какой смысл желать? Книги всегда рядом, они поселяют в нас смятение, и теперь наши дети, в свою очередь, снимают с полки свое будущее и листают его страницы. В своем стихотворении «Жерминаль» АЕ[714] писал:
В древних тенях и сумерках,
Где детство бродило,
Горе мира рождалось.
Зрела героев сила.
Иисуса Христа могила[715].
Уистен Хью Оден
(1907–1973)
Поэт, драматург, публицист, критик У. Х. Оден представлен эссе, а вернее – разрозненными изречениями «О чтении» из сборника литературно-критических статей писателя «Красильщик скрыть не может ремесло» (1962). Название этого сборника представляет собой скрытую цитату из 111-го сонета Шекспира.
О чтении
Книга – зеркало; если в него смотрится осел, вы не увидите в нем апостола.
Хорошо читает лишь тот, кто читает с определенной целью. Ради того, например, чтобы добиться власти. Или же из ненависти к автору.
Интересы писателя и интересы его читателей никогда не совпадают; если же по случайности совпадут, то это редкая удача.
В отношении писателя большинство читателей придерживаются двойного стандарта. Они могут ему изменять, сколько им захочется, он же должен оставаться им верен всегда.
Читать – значит переводить, ибо не бывает двух людей, чей опыт бы совпадал полностью. Плохой писатель сродни плохому переводчику, он воспринимает буквально то, что следует понимать фигурально, и воспринимает фигурально то, что следует понимать буквально. Для того чтобы научиться читать, знания – вещь сама по себе ценная – менее важны, чем чутье; некоторые великие ученые были плохими переводчиками.
Мы часто извлекаем из книги вовсе не тот смысл, какой вкладывал в нее автор, однако происходит это лишь в том случае (я имею в виду взрослого читателя, а не ребенка), если мы делаем это сознательно.
Большинство из нас, читая, уподобляются тем мальчишкам, что подрисовывают усы девицам на рекламных изображениях.
Литературная значимость книги проявляется среди прочего в том, что прочесть ее можно по-разному. Порнографический же роман лишен литературной ценности по той причине, что, если попытаться воспринять его не как сексуальный возбудитель, а как, скажем, психологическое описание сексуальных фантазий автора, он наскучит, и очень быстро.
Хотя всякое литературное произведение имеет не одно, а несколько прочтений, число этих прочтений ограниченно и может быть выстроено в иерархическом порядке: одни прочтения, несомненно, «вернее» других, какие-то сомнительны, какие-то ложны, а некоторые, вроде чтения романа с конца, откровенно абсурдны. Вот почему для жизни на необитаемом острове хороший словарь предпочтительнее литературного шедевра, ведь по отношению к своим читателям словарь абсолютно пассивен и может, стало быть, иметь сколько угодно прочтений.
Невозможно читать писателя неизвестного так же, как читают писателя именитого. Читая нового автора, мы отмечаем либо только его достоинства, либо только его недостатки, и даже если видим и достоинства и недостатки, мы не в состоянии установить между ними связь. Когда же речь идет об именитом авторе, мы не получим удовольствие от его мастерства, не отметив и его слабые стороны. Более того, именитого автора мы никогда не судим только с эстетических позиций. Помимо литературных достоинств его новая книга имеет для нас еще и исторический интерес, ибо это поступок человека, который давно привлекает наше внимание. Для нас он не только поэт или прозаик; он вдобавок еще и действующее лицо в нашей биографии.
Поэт не может читать другого поэта, прозаик – другого прозаика, не сравнивая их произведения со своими. И вот что он при этом думает: «О Боже!» «Мой прапрадедушка!» «Мой дядя!» «Мой враг!» «Мой брат!» «Мой безмозглый брат!»
В литературе вульгарность предпочтительнее невыразительности подобно тому, как даже самый дешевый портвейн лучше сырой воды.
Хороший вкус – это скорее вопрос отбора, чем отказа, и когда хороший вкус вынужден от чего-то отказываться, то делает он это с сожалением, а не с удовольствием.
Удовольствие от чтения никак не назовешь надежным критическим советчиком, однако оно – наименее ненадежное.
От чтения ребенок хочет получать удовольствие, но одно удовольствие от другого он не отличает: для него нет разницы, например, между эстетическим удовольствием и удовольствием, которое получаешь, чему-то учась или о чем-то мечтая. В отрочестве мы начинаем понимать, что есть разные виды удовольствий, причем некоторые нельзя получать одновременно, однако определить их самостоятельно мы не способны. Будь то гастрономический вкус или вкус литературный, подросток ищет наставника, чьему авторитету он готов поверить. Он ест или читает то, что ему рекомендует наставник, и случается, ему приходится немного себя обманывать – делать вид, что маслины или «Война и мир» нравятся ему немного больше, чем на самом деле. Между двадцатью и сорока годами мы стремимся найти себя, понять, что мы собой
