Питер Акройд - Лондон. Биография
Были приняты и другие элементы проектов Аберкромби; наиболее явственно это отразилось в парламентском акте «О городской и сельской местности» 1947 года. Аберкромби предложил придать Лондону «круговую структуру непортового города», с тем чтобы он состоял из четырех кольцевых зон – внутреннего городского кольца, пригородного кольца, «зеленого пояса» и внешнего загородного кольца. Это был способ сдерживания неблагополучного «внутреннего города», которому нельзя было позволить расти, который надо было запереть, как некий опасный или заразный организм. На большинстве карт он закрашен черным. Следовало также вывести из этой срединной тьмы как можно больше предприятий и людей в надежде, что от этого она станет менее опасной. Чтобы обеспечить переселение миллиона человек, в другом разделе своего доклада Аберкромби предложил создать во внешнем загородном кольце новые «города-спутники». Таких городов было построено восемь, и они процветают, но воздействие принятых мер на Лондон как таковой не вполне соответствует тому, что ожидалось и планировалось. Как мог бы объяснить разнообразным советам по городскому планированию любой историк Лондона, сдержать его не способны никакие схемы и ограничения. Предлагалось ограничить его промышленный и коммерческий рост размещением новых предприятий в городах-спутниках, но после войны лондонская коммерция пошла в гору. Производство автомобилей, автобусов, грузовиков и самолетов выросло до беспрецедентного уровня; через лондонский порт пошли рекордные массы товаров, в нем было занято 30 000 человек; «экономика офисов» оживила лондонский Сити, и там произошел бум недвижимости. После переезда многих лондонцев в пригороды и города-спутники население столицы слегка уменьшилось, но, с другой стороны, в городе внезапно и резко выросла рождаемость. Ничто не могло ни противостоять тяге города к омоложению, ни сдержать его рост.
Новые города-спутники – такие, как Стивенейдж, Харлоу и Бэзилдон, – сами стали частью исторического процесса, который был слишком инстинктивным и мощным, чтобы его можно было повернуть вспять. Лондон всегда рос за счет присоединения соседних городков и деревень, принимая их в мощные свои объятия. Эта черта была присуща его развитию с XI века. И новосозданные города он тоже поглотил.
Велика мощь исторического императива: Патрик Аберкромби и его коллеги неосознанно создавали такой же рисунок расселения, что и строители Блумсбери и Ковент-гардена в XVII веке. «Новые города» с неизбежностью стали такими же частями Лондона, как и их предшественники; вместо того чтобы ограничить размеры города, послевоенные градостроители неизмеримо расширили его – так что весь юго-восток страны сделался «Лондоном». «Внешняя муниципальная зона» обнаруживает все признаки современной городской жизни с ее неустанным движением. Но ведь это – извечное обыкновение Лондона. Если есть возможность и свободное место, он воспроизводит сам себя. В этом отношении он – слепая сила, невосприимчивая к увещаниям градостроителей и политиков. Исключение, как мы видели, составляют те случаи, когда они предлагают возможности дальнейшего роста.
Итак, «зеленый пояс» не стал для городской жизни барьером; в каком-то смысле это просто обширная пустота, по случаю занимающая некую кольцевую часть Большого Лондона. Чисто физически, правда, он ограничил расширение центрального Лондона и его ближайших пригородов, которым, чтобы продолжать свое неотвратимое наступление, надо теперь перешагивать через зеленые массивы. Другой стороной этого явления стал любопытный частичный внутренний откат города. Возникла обратная связь. Лишенный пространства для непосредственного локального расширения, город взялся за переоценку собственных структур и возможностей. Сооружение огромных новых жилых массивов внутреннего Лондона, возрождение интереса к реставрации старинных зданий, процесс «джентрификации»[151], переделка под жилье чердачных помещений, упор на обновление в широком смысле – все это прямые следствия создания «зеленого пояса», который заставил Лондон и лондонцев больше смотреть внутрь и меньше – наружу.
Императивы лондонской истории дали еще один результат. Послевоенные градостроители, помимо прочего, запланировали громадную кольцевую дорожную сеть, имея в виду во многом те же цели, что и Рен и Эвелин, когда они после Великого пожара 1666 года предлагали проложить в Лондоне широкие авеню. Но, как и в XVII веке, планы так и остались планами; их реализации помешали политическое давление, экономические ограничения и бешеное противодействие на местном уровне. Лондон остался чуть ли не единственным городом Англии, отразившим натиск проектировщиков с их попытками рационализации дорожного сообщения; здесь в очередной раз проявилась его способность успешно провалить любой широкомасштабный или грандиозный план. Общих структурных перемен не произошло и произойти не могло. Город неизменно сохраняет свой характер еще с тех тюдоровских времен, когда были проигнорированы первые указы, касавшиеся «городского планирования».
Но в 1960‑е годы это не все понимали, и Лондон был тогда особенно сильно заражен забывчивостью. Американский еженедельник «Тайм» провозгласил на первой странице обложки: «ЛОНДОН – ВЕСЕЛЫЙ ГОРОД». Его благоденствие было вполне очевидно; за двадцать послевоенных лет реальные доходы горожан выросли примерно на 70 %, и высокая рождаемость в первые мирные годы привела к тому, что Лондон теперь производил впечатление города, где доминирует молодежь. Для юношей и реальное, и символическое освобождающее значение имела отмена в 1960 году «национальной службы». Возвращение музыки и моды происходило в беспрецедентных масштабах. Модельер Мэри Куонт заявляла, что стремится создавать одежду, которая «в гораздо большей мере будет предназначена для жизни, для реальных людей, для того, чтобы быть в ней юными и живыми». В определенных, четко очерченных районах Лондона пышно расцвели бутики; молодых «модз» с их обычной для лондонцев страстью ко всему новенькому и «классному» как магнит притягивала Карнаби-стрит, а Кингс-роуд в Челси сделалась вожделенным местом для молодых женщин, старавшихся не отстать от моды. Лондон стал и центром популярной музыки – можно вспомнить такие группы, как «Ху», «Кинкс», «Смолл фейсез» и «Роллинг стоунз», многие участники которых окончили лондонские музыкальные учебные заведения. Иногородние группы – в частности, «Битлз» – с неизбежностью перебирались в столицу. Преобладающее настроение улавливали и дизайнеры. Теренс Конран впоследствии вспоминал: «Я всегда считал, что красивые вещи должны быть доступны всему населению, что они не должны быть достоянием одной элиты. И в этом, я думаю, со мной были согласны очень и очень многие, кто стремился получить образование и был недоволен существующим положением». Итак, в создании атмосферы недовольства, о которой говорит Конран, играло роль расширение доступа к высшему образованию. Протест вызывал главным образом послевоенный мир иерархии и ограничений, вызывала его и явная неприглядность и унылость Лондона. Необходимо было высветлить обстановку. Реальной природе города, его характеру не придавалось тогда никакого значения. На несколько лет Лондон стал «столицей стиля», где музыка и мода притягивали к себе вспомогательные отрасли – такие, как издание журналов, фотография, рекламное дело, моделирование, радио– и киноиндустрия. Создавался новый, яркий город.
По существу, конечно, «веселый Лондон» вовсе не был новым. Вековые инстинкты города не переставали действовать. В частности, коммерческие императивы городской жизни выявили «рынок» новой молодежи, которую к тому же при умном подходе к делу вполне можно было эксплуатировать. К примеру, инфраструктура музыкального бизнеса была тут как тут. Фактически во всех сферах юношеского бунта юные бунтари эксплуатировались в рамках обширного коммерческого проекта. Это было до мозга костей лондонское предприятие. Феномен 1960‑х был, кроме того, по самой сути своей театральным и искусственным; подобно множеству других лондонских «эффектов», он скользил над глубинной, фундаментальной жизнью столицы. Чтобы ясно увидеть это десятилетие, необходимо смотреть на него твердым взглядом и как на цельное явление, не упуская никаких его сторон.
Существенно, к примеру, то, что эпоха бутиков и дискотек была также эпохой многоэтажек, публичного вандализма и растущей преступности. Все это в достаточной мере взаимосвязано. О многоэтажках 1960‑х годов написано немало. Они были любимым детищем проектировщиков и архитекторов, движимых как эстетическими, так и социальными мотивами. Казалось, что в этих домах обретает очертания город нового типа; многие георгианские и викторианские террасы были снесены муниципальными властями, расчищавшими место для градостроительного эксперимента, в рамках которого замышлялось создание нового, «вертикального» сообщества. Популярность многоэтажных башен – в конце 1960‑х их было построено в Лондоне около четырехсот – определялась также экономическими причинами. Они были стандартизованы, поэтому возводить их можно было быстро и задешево. Так много людей значилось в списках нуждающихся в жилье, так много их проживало в частях «внутреннего города», признанных непригодными для обитания, что строительство «высотных микрорайонов» казалось в то время единственным эффективным и экономически доступным средством перемещения горожан из зон относительного неблагополучия в зоны относительного комфорта.
