Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев
Несмотря на экстремальные условия жизни в блокадном городе, не прекратились полностью занятия в школах. Правда, число учащихся в них значительно сократилось: к январю 1942 г. почти 36 тыс. человек занимались в бомбоубежищах, в том числе около 1200 старшеклассников, продолжавших обучение на протяжении всей зимы 1941-1942 г.[210] В конце декабря 1941 г. школы по разрешению Исполкома Ленгорсовета прекратили занятия, и только 39 школ продолжали занятия без перерыва.
В связи с начавшейся в декабре 1941 г. массовой смертностью в блокированном городе резко возросло число детей, оставшихся без родителей. Действовавшие на середину декабря 1941 г. 17 детских домов не могли принять всех детей-сирот, и потребовались чрезвычайные меры по борьбе с беспризорностью, которые, к сожалению, были приняты с опозданием. Если в середине декабря 1941 г. в детских домах находилось 2020 детей, то на 1 января 1942 г. – 2730[211], т. е. за критические дни декабря 1941 г. в детские дома было вновь определено немногим более 700 детей.
Ленинград в декабре 1941 г…. Его суровый портрет начинали писать сами блокадники. «Город огромный, осажденный. Сдавленный мраком, морозом, голодом. В надрывных судорогах мечущийся в добывании скудного пайка, – обобщал свои наблюдения А. Н. Болдырев 17 декабря 1941 г. – Многотысячные, ночные, круглосуточные очереди и по крохе привоз в магазины. Постоянный обстрел. Замерзший транспорт. Смерть наулицах. Склады непогребенных на кладбищах»[212].
Делавший ежедневные записи педантичный Н. П. Горшков 21 декабря заносит в свой дневник страшное, но емкое определение: «Город замирает – мертвеет»[213]. Определение действительно емкое. Замирая, город продолжал, хотя и в другом ритме, жить и бороться за выживание. Именно декабрь 1941 г., первый месяц массовой смертности населения блокированного Ленинграда, показал, что сила духа и воля к сопротивлению ленинградцев не были сломлены, хотя и были ослаблены. Они черпали их в своей семье, в близких и дорогих им людях, в коллективе, в котором они работали и учились, наконец, обнаруживали в себе скрытые до наступления критической поры дополнительные душевные силы. В дневниках и воспоминаниях блокадников содержится множество примеров, как родные, близкие, а иногда и незнакомые люди делились своими скромными запасами продуктов; как дети, получавшие в школе суп без вырезки талонов из продовольственной карточки, старались принести его домой, своим родным. Побывавший в декабре 1941 г. в одной из ленинградских школ-интернатов генерал М. Духанов вспоминал: «Стою в вестибюле интерната у дверей. Ребята ленинградцы уходят домой навестить родных. По лестнице стремительно сбежал мальчик лет четырнадцати, споткнулся, упал и уронил стакан, стакан разбился с тупым звоном, из него вывалилась горстка свекольной гущи, каши, леденец…
– Куда ты несешь еду? – спросил я у мальчика.
– Домой, маме. Она еле ходит от голода, – мальчик утер глаза кулаком.
Я стал останавливать других ребят и спрашивать, не несут ли они еды. Оказалось, несут. Кто маленькому брату или сестренке, кто отощавшему полумертвому отцу, кто больной от голода матери, кто престарелой бабушке»[214].
Только держась друг за друга, только помогая друг другу, можно было выжить. И люди часто делились последним куском хлеба, неожиданно свалившимся на них счастьем – найденными в укромных местах съестными припасами, посылкой с фронта, а иногда и даром совсем незнакомого человека. Сколько жизней спасли воины, которые, вырвавшись с передовой к своей семье и не застав никого в живых, отдавали свой паек тем, кто еще был жив. Получившие этот неожиданный дар боролись с искушением – съесть его в одиночку, но многим не позволяла это сделать совесть, и они делились с соседями и выживали именно потому, что оставались людьми. Коллективистская психология срабатывала даже тогда, когда, казалось бы, голод должен был ее отключить. Ленинградцы вспоминали о многочисленных случаях, когда люди не поддавались призывам провокаторов громить и грабить булочные и даже пресекали такие попытки, ибо понимали, что завтра и они могут не получить причитающийся им по карточке кусочек хлеба. По официальной статистике, за время блокады было разгромлено всего несколько хлебных ларьков, в то время как в городе было 829 продовольственных магазинов и ларьков[215]. Попыток грабежа булочных, конечно же, было больше, но все же они не носили массового характера.
Конечно, каждый блокадник мог бы вспомнить немало и других примеров «смертной» поры – подлости, черствости, неблагодарности и равнодушия. Предостаточно было и расхитителей и спекулянтов, у которых были изъяты сотни тонн наворованных продуктов питания. Были негодяи и преступники, отнимавшие у обессиленных людей хлеб и продуктовые карточки. И все же не эти подлые люди определяли моральный климат блокадной жизни. Пережившие это страшное время помнят прежде всего о тех, кто пришел им на помощь. «Спасались, спасая. И если даже умерли, то на своем пути кого-то подняли. А выжили – так потому, что кому-то нужны были больше даже, нежели самому себе», – вот нравственная формула, которую вывели авторы «Блокадной книги», беседуя спустя много лет с теми, кто прошел испытание блокадой[216].
В декабрьские дни 1941 г. необыкновенную силу сплочения приобрело радио. Черная тарелка репродуктора (в городе насчитывалось свыше 100 тыс. радиоточек) помогала ленинградцам переносить нечеловеческие трудности и лишения, сознавать, что они не одиноки в своей борьбе. Работники Ленинградского радиокомитета готовили передачи в сложнейших условиях, понимая, как необходимо людям услышать слова поддержки и ободрения. Из-за недостатка электроэнергии радио буквально шептало, районные подстанции часто отключались, и тогда радио умолкало. Выход был найден в повторении радиопередач для временно отключившихся районов города. Огромное моральное значение для жителей осажденного города имели радиопередачи, подготовленные и проведенные Ленинградским радиокомитетом в канун Нового года. Работники радио учитывали, в каких бедственных условиях предстоит ленинградцам встречать 42-й год. Они принимали во внимание, что многие рабочие и служащие жили на казарменном положении и встретят новый год вместе, у них будут свет и тепло, но еще больше ленинградцев останется в своих промерзших квартирах без света, и лишь у немногих будет теплиться слабый огонек самодельной свечки или коптилки. Не все смогут хотя бы
