Владимир Рудим - Баллада о дипкурьерах

Посол прочёл заявление, взял из папки какую-то бумагу.

— Садись, Аршак. Это телеграмма из Москвы, касается тебя. Слушай.

Посол прочёл:

— «За самоотверженное выполнение важного и срочного задания дипкурьеру Аршаку Христофоровичу Баратову объявляется благодарность, он премируется золотыми именными часами».

Телеграмма была подписана наркомом.

… После очередного рейса из Кабула в Москву Аршаку сообщают: «Тебя требует Чичерин». Аршак улыбнулся: «Ни в чём не провинился — ругать не за что; подвига не совершил — награждать не за что».

Георгий Васильевич пожал руку Аршака, усадил его в кресло.

— Расскажите-ка о себе подробно.

Слушая, Чичерин ходил по кабинету.

Когда Аршак закончил, Чичерин сказал:

— Хочу послать вас на учёбу в Институт востоковедения.

— В институт? Так ведь у меня нет даже среднего образования!

— Не беда.

Чичерин позвонил в институт, попросил, чтобы специалисты проверили Аршака. На это ушло два дня. Затем Баратову дали подписанное наркомом Чичериным направление на учёбу в Институт востоковедения. Аршак стал студентом.

После института — командировка на работу в кабульское посольство СССР. Теперь его спутником в далёкой и опасной дороге была жена Валентина. Вскоре новое назначение в Иран. Памятен и радостен тысяча девятьсот тридцатый — Баратова приняли сразу, без кандидатского стажа, в ряды Коммунистической партии.

СКВОЗЬ ЯРОСТЬ ВОЙНЫ И ШТОРМА

Декабрь 1943 года. Дипкурьеры Георгий Костюченко и Николай Зайцев окольными путями, с пересадками, проделали длинный воздушный маршрут: Москва — Тегеран — Каир — Гибралтар — Лондон.

Неделя проведена в Лондоне. Теперь предстоит морской путь в Мурманск. Но прежде надо добраться до Глазго.

Поздно ночью отправился поезд Лондон — Глазго. В купе четверо: Георгий, Николай, наш дипломат и англичанка мисс Мэри из «Армии спасения». Её задача — сопровождать дипкурьеров в Глазго и посадить на английский крейсер. Мисс Мэри отлично знает русский язык. Она рассказывает о Тургеневе так, словно прожила бок о бок с ним десяток лет, цитирует Лермонтова и Достоевского, Толстого и Козьму Пруткова.

— Вы всё знаете! — удивился Николай.

Мисс Мэри была польщена и отвечала гётевскими словами:

— Я не всезнающа, но многое мне известно.

— Откуда вы знаете так хорошо русский язык, русскую литературу?

Англичанка помолчала, вздохнула, провела ладонью по лбу, словно что-то припоминая.

— Моя родина та же, что и ваша, — Россия. И зовут меня, если по-настоящему, не Мэри, а Мария, — она снова вздохнула. — Мария Александровна. Я родилась в Петрограде. Накануне первой мировой войны родители уехали в Лондон, взяв меня с собой. Мы уезжали надолго, но не навсегда. Это наша семейная, сложная история. Пребывание в Англии слишком затянулось. К сожалению. И хотя мы живём неплохо, лучше, чем другие эмигранты, нас всех тянет обратно, в родные края. Знакомые с детства места, наверное, сильно изменились, их не узнать теперь. Не так ли?

— Наверное, ведь Ленинград в блокаде, фашисты его обстреливают из орудий, бомбят. Как Лондон.

— Да, Петрограду так же трудно, как Лондону. — Она спохватилась: — Вы извините, он для меня остался Петроградом, как в детстве.

— Ленинграду много трудней, чем Лондону. Там умирают от голода.

— Понимаю… Я не до конца ответила на ваш вопрос о русском языке и литературе. Ну, языком, конечно, овладела ещё на родине, а всё остальное — это от матери: она преподавала литературу в гимназии, а здесь, в Лондоне, стала переводить русские книги на английский.

Мисс Мэри была рада побеседовать с русскими, всё время о чём-то спрашивала: о музеях, архитектурных памятниках, книгах.

— Отдохните хоть немного, — предложил ей дипломат.

Мисс Мэри устало смежила веки и задремала. Утром поезд прибыл в Глазго. Несмотря на бессонную ночь, мисс Мэри выглядела бодрой.

— Вы молодец, Мария Александровна, — сказал Георгий. — Всю ночь не сомкнули глаз, а сохранили свежесть, бодрость.

Женщина улыбнулась уголками губ.

— Привычка. С тех пор как нас непрерывно бомбят, мы научились бодрствовать по ночам.

На привокзальной площади их уже ждал автомобиль. Через четверть часа все были в порту. Густое, маслянистое море тяжело билось о пирс. Ветер срывал с гребешков волн пену. Пена пахла мазутом.

Мисс Мэри направилась к катеру, плясавшему на волнах. Окликнула какого-то офицера. Оттуда перекинули на пирс узенький деревянный мостик. Вдали, на рейде, виднелась серая трёхтрубная громадина крейсера. По мере приближения к нему крейсер всё увеличивался в размерах, а катер становился всё крошечней. Георгий подумал: «Любопытно, пустят ли на крейсер нашу покровительницу? Ведь по английским традициям женщина на военном корабле — плохая примета».

С крейсера спустили трап. Дипкурьеры поднялись наверх. Мария Александровна и наш дипломат возвратились в порт.

Офицер — помощник капитана мистер Джонсон — позвал матроса («Он будет вашим стюардом») и распорядился проводить дипкурьеров в отведённую им каюту. Матрос, лет двадцати, жестом руки пригласил: «Прошу». Железные трапы вели куда-то глубоко вниз. Потом узкий стальной коридор, отсеки, переборки, снова трап. Матрос шёл быстро, молча, не оглядываясь. Остановился возле двери, открыл её и по— русски:

— Добрый здорвя. Тебе тут хорош.

— Спасибо. Приятно познакомиться. Я Георгий, а он Николай.

— Я Роберт, Шотландия. — Матрос продолжал: — Георг? Никола? У нас был король Георг.

— И Роберт у вас был. Поэт.

Шотландец совсем просиял.

— Роберт Бёрнс! Знаешь?

— Знаю. Слушай:

Нас ждёт и буря и борьба.Играя с ветром, вьётся знамя.Поёт военная труба,И копья движутся рядами…Не страшен мне грядущий бой,Невзгоды, жертвы и потери!Но как расстаться мне с тобой,Моя единственная Мэри?

Последнее слово Георгий произнёс особенно чётко, так, как настоящий англичанин.

Роберт раскрыл рот от удивления, крепко пожал руки Георгию и Николаю. Дружба закреплена.

Дипкурьеры осмотрелись. У правой стены откидная койка. Слева — диван. Иллюминаторы прочно закрыты стальными заглушками. Две электрические лампочки. Одна под потолком, вторая над откидным столиком.

— Как ты думаешь, Николай, где мы находимся?

— В утробе крейсера.

— Верно. А всё же точнее?

Николай пожал плечами.

— На корме, — сказал Георгий.

— Ну и что? Хорошо это или плохо?

— Я это не к тому — хорошо или плохо — к нашей профессиональной ориентировке.

— Не обратил внимания. Голова была занята другим.

— Чем же?

— Надо было спросить помкэпа, когда выйдем, сколько дней будем плыть.

— Верно. Что ж, я думаю, Джонсон нас навестит, посмотрит, как устроились.

Действительно, вскоре пришёл Джонсон, поинтересовался, удобно ли здесь, сообщил:

— Питаться будете в офицерском салоне. Первый завтрак в семь утра, второй — в двенадцать, обед — в восемнадцать. Ужин доставят в каюту в девять вечера. Нет ли у господ русских вопросов ко мне?

— Когда выйдем в море?

— Об этом мы поставим вас в известность в нужное время.

— Сколько дней займёт путь до Мурманска?

— Ровно столько, сколько потребуется.

Джонсон приложил руку к козырьку и ловко, нарочито картинно повернулся на каблуках.

— Получил? — кивнул на закрывшуюся дверь Николай.

— Получил. Имей в виду: военная тайна велит умалчивать о многом.

Ровно в полночь помкэпа появился снова:

— Джентльмены, сейчас выходим в море.

Будто от этих слов Джонсона, крейсер ожил. Он загудел могучими двигателями, начал слегка покачиваться.

— Стартовали! — Георгий применял это слово во многих ситуациях. — Присядем, как полагается, перед дорогой.

Крейсер набирал скорость. Качка всё ощутимей. «Какая же ходит волна, если так кренит стальную махину! А я — то надеялся…» — разочарованно подумал Георгий.

Впереди неведомый и опасный путь. В морской пучине погибали и корабли каравана (беззащитные, но мужественные до конца!), и корабли эскорта.

Пол крепится всё круче и круче. Военные корабли специально ждали, чтобы шторм набрал силу. Не случайно у какого-то матроса вырвалось: «Шторм для нас словно шапка-невидимка: крупная волна захлёстывает перископы немецких подводных лодок».

К буре прибавилось другое: крейсер, совершая противолодочные манёвры, резко менял курс. В такие минуты чувствуешь себя как на качелях.

Шотландец приглашает на обед. Георгий и Николай переглянулись: до обеда ли?

— Я слышал, что сытому легче переносить качку, — выдавил из себя Георгий.