Орест Мальцев - Венгерские рассказы
Зичи страдальчески хмурится и кусает губы.
— Мы разъясняли это народу, издавали газеты, брошюры. Но силы были неравные, нам пришлось уйти в подполье. На этом и кончается моя книга. — Зичи встает, словно исполненный решимости. — Безусловно, мы не приветствовали вторую мировую войну.
Он вытягивает руку, как бы отстраняя от себя самую возможность такой мысли, и снова садится.
— Правда, уже во время самой войны многие начинают увлекаться ею. Фашисты знали слабую струнку нашего народа — Трианон. Дело в том, что мадьяры очень патриотичны и любят свою родину, так сказать, в расширенном виде. Попробуйте затронуть их гордость! Словом, поднимается страшный бум по поводу якобы тысячелетних исторических прав Венгрии на отошедшие от нас области! Это дает некоторое воодушевление. Ну, а затем все меняется. Русские подходят к Карпатам. В Будапеште открыто читаются антигерманские стихи Петефи. Немцы, чувствуя перемену ветра, оккупируют страну. Премьером Хорти назначает Стояи, бывшего посланника в Берлине, собутыльника Гитлера. Творится несусветная чехарда. Многие бегут за границу. Богатые евреи переходят в католичество, надеясь, что их, как католиков, не тронут. Церковники на этом деле обогащаются! В промышленный центр Чепель власти гонят демократов — пусть, дескать, их там разбомбят американцы. А в Будапеште — не курьезно ли! — дом редакции антисемитского органа «Эшти Уйшаг» обозначается огромной желтой еврейской звездой, как и вся площадь Эшкю-тэр. Этим хотят уменьшить действие англо-американских бомбардировок! В такой обстановке нилаши устраивают седьмого июля свой путч. Он не удается. К этому времени союзники занимают Париж, румыны выходят из войны. Новый премьер, генерал Лакатош, выступив по радио, ставит в пример верность Финляндии. А ровно сорок восемь часов спустя после его речи Финляндия просит мира у России. Тогда все повторяют слова Лакатоша: «Нам надо следовать примеру Финляндии». Но Хорти медлит, тайно сносится с Англией. А фронт все приближается — доходит до Солнока. Это уже Венгрия…
— И вот дождались! — Зичи вскакивает и с угрюмой усмешкой ходит по комнате. — Несчастное пятнадцатое октября! Как сейчас помню — воскресенье, прекрасная погода! Решаю прогуляться. Настроение отличное. Иду по элегантной улице Ваци, еще не пострадавшей от бомб. Народу полно, магазины торгуют. По радио играют марши. Посидел немного в кафе, выпил рюмку ликера, потом прошелся по таким местам для гулянья, как Хангли, Вадаскюрт, Апоштолок. Всюду празднично одетые люди, курят, смеются. Вдруг объявляют: «Слушайте важное сообщение!» И диктор читает обращение регента о капитуляции! Представляете, что творилось на улицах?! Что-то неописуемое! В самом деле — только что говорили: скоро конец войне, а она для нас уже окончилась. Все смущены, потрясены. Но боятся, озираются по сторонам: где же немцы, что они теперь будут делать? — Зичи, остановившись, с жестоким выражением смотрит в пространство. — В пять часов они захватывают радиостанцию и объявляют, что Салаши составил новое правительство. Салаши у власти! Это, как бы вам сказать, точно такое же положение, как если бы хвост вертел собакой, а не собака хвостом… Я уединился… Что было потом, вы знаете лучше меня. — Зичи с довольной улыбкой потирает руки. — Интересно, кто это вам рассказывал обо мне? Ведь последние годы, и особенно эти месяцы, я жил очень скромно, почти незаметно… А когда выходил на улицу, то вел себя, как некто в сером, ни в ком не возбуждая ни подозрений, ни излишнего любопытства… Так лучше. Между прочим, если имеете в виду использовать мой рассказ для печати, не называйте моего настоящего имени. Надеюсь, вы понимаете, почему? Назовите, например, Зичи… Зичи Дэжё.
Доктор Зичи говорит это с таким выражением лица, какое, наверно, бывает у гребца, когда он после долгих и опасных приключений в бурном море приводит, наконец, свою лодку в бухту. Даже неугомонные пальцы его правой руки обретают спокойствие за проймой жилета.
Я спрашиваю, будто вскользь: что же он делает сейчас? Работает ли как журналист?
Зичи смотрит на меня так, как учитель посмотрел бы на ученика, если бы тот задал вопрос: существует ли на самом деле Африка?
— Как же! Вот мои записи! — жест в сторону стола. — Я хотя редко выхожу, но в курсе всех событий. Говорят, что с седьмого марта начнут выдавать по карточкам хлеб. Этим мы обязаны, прямо скажу, Ваш Золтану. Он самый деятельный член Пятерки, управляющей городом. Между прочим, он писатель, как и Бэла Иллеш, который у нас издает газету. В России Ваш известен как Золтан Вайнбергер. Под этой фамилией он издал в Москве книгу «Шестнадцать лет в тюрьме». Я могу подтвердить: Ваш, действительно, пробыл в Вацкой тюрьме с 1925 года по 1940-й. Сейчас он уже почти старик! А посмотрели бы вы на него! Он, кстати, ведает вопросами продовольствия… Удивительно неутомимый и сердечный человек, прекрасный организатор! Сейчас главное для Будапешта — питание, и он в этом отношении делает чудеса: устраивает общественные столовые, булочные, колбасные, смело разрешает вопросы торговли. На Эржебет-кэрут и у Восточного вокзала, говорят, уже толпятся продавцы и покупатели; цены на продукты падают… Если так пойдет дальше, нам, несомненно, удастся преодолеть трудности. Не правда ли? Как? Вы уже собираетесь уходить? Жаль, жаль! А я хотел было еще рассказать вам о некоторых особенностях своей публицистической работы… Но мы встретимся, надеюсь! Очень рад, что меня посетили. Совсем не ожидал. Очень рад. Увидите Ваша, передайте ему от меня привет. Сердечный привет!
Зичи провожает нас до подъезда и, прощаясь, запросто кладет руку на плечо переводчика, как бы давая этим понять привратнице, что мы с ним старые знакомые…
В приемной правительственного комиссара по снабжению Будапешта большая очередь. Седовласый хмурый профессор; рабочий в замасленной спецовке, две аккуратные монашки; пожилая женщина в короткой меховой шубке, чем-то напуганная; толстяк, одетый тирольцем; хилая старушка на складном стульчике; жизнерадостный француз, гордящийся деголлевской нарукавной повязкой; трамвайщик; парень со следами засохшего теста на руках; заплаканная девушка. Кого только нет!
Очередь вьется, заполняет комнату, тянется по лестнице.
Возле стола с серьезным видом стоят бойкие молодые люди. Секретарь раздает им подписанные господином комиссаром командировочные удостоверения. Это — агенты Ваша. Они направляются в восточные районы страны за мясом, картошкой, хлебом.
Из очереди смотрят на нас с досадой. Еще бы! Если мы пойдем к Вашу, то отнимем у него по крайней мере полчаса драгоценного времени. А у каждого есть к нему неотложное дело, просьба, жалоба, а может быть и проект, предложение.
Нет, я не стану оттягивать долгожданного свиданья этих людей с Ваш Золтаном.
Лучше передам ему привет от Зичи в другой раз.
КОГДА ПРОСЫПАЕТСЯ ПЕШТ
На исходе ночи мне пришлось возвращаться в притихший и затемненный Пешт из предместья Буды — Обуды, еще полного гула и треска, где тающий свет цветных ракет по временам мертвенно озаряет развалины особняков, перемешанные с останками древнего римского городка Аквинкум.
Дорога к уйпештинскому понтонному мосту запружена. Автомобили и повозки стоят в два-три ряда, затем медленно подвигаются немного вперед и опять стоят… Но я — пеший, и меня перевозит через шершавый от торосняка Дунай саперная лодка.
В тумане проплывает мимо длинный Маргит-сигет[20], похожий на палубу огромной полузатонувшей баржи. Среди оголенных деревьев парка, где когда-то на воле бродили фазаны и павлины, светлеют, словно скелеты, остовы легких построек — былых летних театров, ресторанов, игорных домов, дансингов, холлов, купален, яхт-клубов и ночных баров. Хочется представить себе здесь музыку, смех и яркие гроздья электрических ламп — но это трудно. Так, наверное, выглядят в южных морях островки после того, как над ними пронесется очень сильный ураган…
Небо яснеет, а Пешт еще в серо-лиловой морозной дымке, которая остается от ночи и долго держится в узких улицах. Иду по Иожеф-кэрут, тихому и совершенно пустынному, точно необитаемому. Дома зияют темными пробоинами, окаймленными белой известковой полоской с рваными краями. Ни малейшего признака жизни. Собака и та, кажется, не пробежит, птица не пролетит.
И вдруг улица оживает. Из ворот одного дома веселой стаей выбегают мальчишки с толстыми кипами газет в руках. Со звонкими, задорными криками они рассыпаются в разные стороны.
— Сабадшаг! Сабадшаг!
И тотчас же, будто по сигналу, во всех домах открываются замаскированные досками и кирпичами входы, отовсюду появляются люди. Они обступают мальчишек, теснят их, вырывают у них газеты прямо из пачек, суют им в карманы филеры и пенго. Каждый спешит с газетой в свой бункер, где ее с нетерпением ждут соседи. Но его останавливают по дороге те, что бегут навстречу, уже без всякой надежды на удачу, и просят читать газету вслух тут же, на улице.
