Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Вернувшись в Париж к 30 июля, Жорес продолжил писать, как он всегда делал, свои обзоры для левой газеты «Юманите», организовывать митинги и пытался встретиться с правительственными чиновниками. Когда Жорес в тот день поздно вечером забежал в свое любимое кафе, чтобы выпить с друзьями, никто не заметил бородатого молодого человека, который ходил взад-вперед по тротуару снаружи. Пламенный и фанатичный националист Рауль Виллен решил, что Жорес – предатель, так как он интернационалист и пацифист. Он взял с собой револьвер, но не воспользовался им в тот вечер. На следующий день Жоресу удалось добиться встречи с Абелем Ферри – заместителем министра иностранных дел, который прямо сказал ему, что ничего нельзя сделать, чтобы предотвратить войну. Жорес отреагировал так, будто получил удар кувалдой, но сказал, что будет продолжать борьбу за мир. «Вас убьют за ближайшим углом», – предупредил его Ферри. В тот вечер Жорес с несколькими друзьями зашел в кафе поужинать, прежде чем продолжить работу. Они сидели у окна, которое было открыто, чтобы впустить в помещение воздух в тот душный вечер. Снаружи внезапно появился Виллен и дважды выстрелил; Жорес умер почти сразу же. На этом месте у «Кафе дю Круассан» на улице Монмартр[1800] в настоящее время висит мемориальная доска.
Весть о его смерти достигла кабинета министров Франции вечером 31 июля, когда он снова собрался на срочное заседание. Министры были в напряжении. Всеобщая мобилизация в Германии и Австро-Венгрии подтвердилась, и начальник Генерального штаба Жоффр бомбардировал их требованиями, чтобы во Франции была объявлена ее собственная всеобщая мобилизация, предупреждая их о том, что каждый день промедления ставит Францию во все более опасное положение. Пуанкаре пытался сохранять для других невозмутимый вид, как он написал в своем дневнике, но под маской спокойствия он был сильно встревожен. Единственная передышка после бесконечных заседаний наступила для него, когда он пошел вместе с женой на прогулку по парку вокруг Елисейского дворца. Когда две их собаки прыгали вокруг них, написал Пуанкаре, «я спросил себя с тревогой, неужели Европа действительно падет жертвой всеобщей войны, потому что Австрия полна упрямой решимости устроить скандал с мечом Вильгельма II в руках»[1801]. Посол Германии только что приходил, чтобы спросить премьер-министра Франции, останется ли Франция нейтральной в войне между Россией и Германией. Вивиани сказал, что даст определенный ответ утром. Посол также спросил, верно ли, что Россия проводит всеобщую мобилизацию, и Вивиани ответил, что он об этом не проинформирован. Продолжаются споры о том, насколько много знало руководство Франции на тот момент. Телеграмма от Палеолога с сообщением о решении России, посланная в то утро, шла двенадцать часов (признак того, как начинала рушиться связь на территории Европы), так что, возможно, она успела к заседанию кабинета министров. В любом случае политика французского правительства оставалась неизменной с самого начала кризиса, чтобы и Россия, и Франция гарантированно выглядели невиновными перед лицом германской агрессии. В предыдущие дни Пуанкаре и Вивиани неоднократно побуждали Россию действовать осторожно и избегать провокационных шагов[1802]. И хотя не существует никаких записей о дискуссиях, проходивших в кабинете министров в тот вечер, когда он заканчивал свою работу в полночь, было решено принять решение о мобилизации на следующий день. Также министры договорились пообещать Великобритании в ответ на просьбу из Лондона, что Франция будет уважать нейтралитет Бельгии. Военный министр Мессими также встретился с российским послом Извольским, чтобы уверить его, что Франция будет воевать вместе с Россией[1803].
Когда кабинет министров снова собрался утром 1 августа, Пуанкаре сказал, что они больше не могут откладывать общую мобилизацию французских войск, и его коллеги – некоторые неохотно – согласились. Телеграммы, уже подготовленные, были отправлены днем, и в больших и малых городах по всей Франции люди собирались, чтобы прочитать маленькие голубые листочки-уведомления, вывешенные в витринах магазинов. В Париже огромная толпа заполнила площадь Согласия. Некоторые ринулись к статуе, изображающей столицу утраченной провинции Эльзас Страсбург, и сорвали с нее черные траурные одеяния, которые окутывали ее с 1871 г. В обращении к французскому народу, призывавшему к национальному единству, Пуанкаре уверил всех, что правительство Франции продолжает прикладывать все усилия к сохранению мира. Он обещал, что мобилизация не означает войну. «По правде говоря, – сказал один проницательный наблюдатель, – ему никто не поверил. Если это не война, то что-то ужасно близкое к ней»[1804]. В последующие дни по всей стране громыхали поезда, собиравшие молодежь Франции, чтобы отвезти ее к границам. Генеральный штаб боялся, что, возможно, до 10 % резервистов откажутся подчиниться мобилизационным приказам; на места сбора не явилось меньше 1,5 %[1805].
К воскресенью, 2 августа, Россия, Германия, Австро-Венгрия и Франция провели мобилизацию, официально в состоянии войны были Россия с Германией, а Австро-Венгрия – с Сербией. В тот день русская кавалерия пересекла границу с Германией, а немецкие войска вошли в Люксембург южнее Бельгии, хотя нейтралитет этого крошечного герцогства был гарантирован великими державами, в том числе самой Германией. Италия, как все больше становилось ясно, намеревалась объявить о своем нейтралитете. Из-за Атлантики, откуда со смешанным чувством удивления и ужаса наблюдали американцы, президент Вильсон, который большую часть времени проводил у постели своей умирающей жены, отправил через своих послов предложение о посредничестве, но было уже слишком поздно, и европейцы не были готовы слушать. Оставался один последний шаг на пути к войне – вступление в нее Великобритании.
В то воскресное утро находившийся на грани слез Лихновски, чьи надежды на восстановление дружеских отношений между Великобританией и Германией рухнули, нанес визит Асквиту во время завтрака, собираясь умолять, чтобы Великобритания не вставала на сторону Франции, но было уже слишком поздно. Общественное мнение в Великобритании ожесточалось против Германии. Как написал в тот день своему другу госсекретарь по Индии лорд Морли, который был одним из тех членов кабинета министров, что самым решительным образом выступали против войны: «Своевольные действия Германии ослабляют усилия миротворцев в кабинете министров»[1806]. Еще более важным было то, что разворачивающаяся угроза Бельгии поколебала мнение членов кабинета министров так, как не повлияли на него военные приготовления Германии против Франции или России. Географическое положение страны означало, что на протяжении веков Великобритания никогда не оставалась незаинтересованной, если другая держава захватывала Нидерланды с их жизненно важными водными путями, по которым товары (и зачастую армии) поступали с континента в Великобританию и обратно. Теперь партия консерваторов со своей стороны оказала давление на Асквита в форме письма от лидера консерваторов Бонара Лоу, в котором доказывалось, что будет «гибельным для чести и безопасности Соединенного Королевства колебаться при решении вопроса о поддержке Франции и России», и правительству была обещана полная поддержка партии[1807].
В 11:00 кабинет министров нарушил все традиции, собравшись на заседание в воскресенье. Это была непростая сессия, которая показала, насколько глубок все еще был раскол между министрами. Однако большинство начало формироваться из тех, для кого нарушение Германией нейтралитета Бельгии явилось бы поводом для войны. В то утро было решено, что Грей может сказать Камбону, что Великобритания не позволит немецкому флоту напасть на северное побережье Франции. Министры также утвердили решение Черчилля, принятое накануне вечером, провести мобилизацию военно-морских резервистов, и договорились провести еще одно заседание в 18:30. Несколько пацифистов вместе с Ллойд Джорджем, который все еще был свободен от обязательств, пообедали вместе. Грей отправился на часок в лондонский зоопарк, чтобы посмотреть на птиц, а Асквит улучил момент, чтобы написать Венеции Стенли. «Сегодня утром я не получил от тебя письма, – посетовал он, – и это самый грустный момент дня для меня»[1808]. Кабинет министров Великобритании собрался на заседание снова в 18:30, как и договаривались. И хотя Морли и Джон Бернс из министерства торговли, которые впоследствии уйдут в отставку, были все еще открыто против войны, Ллойд Джордж теперь уже колебался в отношении помощи Бельгии. Он также прекрасно понимал стратегические интересы Великобритании в том, чтобы не допустить на континенте господства Германии. Теперь уже существовало осторожное большинство, которое выступало за интервенцию в случае «существенного» нарушения нейтралитета Бельгии. Это большинство укрепилось бы, если бы Бельгия решила дать Германии отпор и попросила помощи[1809].
