Джон Вествуд - Свидетели Цусимы
11 октября. Состоялась комиссия из врачей, судовых офицеров под председательством командира порта контр-адмирала Вульфа. Разработан ряд энергичных мер, среди которых главные — своз команды на берег, дезинфекция всего судна и командных вещей, отпуск необходимых денежных сумм.
15 октября. Все эти дни был занят дезинфекцией формалиновым газом всех помещений. Удалось провести ее весьма тщательно. Кроме того, жилые помещения вымыты сулемой, выкрашены заново. Систерны и трубы обеззаражены, текучим паром. Команда размещена в казармах на берегу, там же получает пищу.
Сегодня был на похоронах нашего фельдфебеля, умершего от тифа. При отдании воинских почестей взвод неумел зарядить винтовок. Туда же, воевать собираемся!
18 октября. Все приняло обычный вид. Команда вернулась. Пришлось списать еще пять человек
21 октября. В лазарете снова похороны. Живется тяжеленько — что говорить. Случается и взгрустнется.
В кают-компании у нас редкое единодушие и согласие. Командир и офицеры — очень хорошие люди, вежливые, уступчивые; по всему видно, будем жить дружно; на судне, да еще на таком маленьком, это страшно важно. Подъем духа у всех большой — никто не ожидал, что крейсер наш поспеет. Я же прибавлю от себя, что, если это и случилось, то исключительно благодаря энергии и неутомимости офицерского состава.
Судовая команда, состоящая из довольно разнородных элементов, молодых и старых, пока представляет из себя сфинкс.
Как у всякого нового судна, еще не плававшего, традиций, общего духа пока нет.
23 октября. Уход в порт «Александра III». Выбирая якорный канат, вытащили труп матроса-утопленника».
Пока 2-я эскадра готовилась к выходу в море, Рожественский, Военно-морское министерство и другие департаменты планировали для нее маршруты. Определяющим фактором было отсутствие русских баз на всем пути между Либавой и Порт-Артуром и вероятность того, что Британия, на словах стоящая за нейтралитет, в действительности будет делать все, что в ее силах, чтобы помешать русским. Россия была в союзе с Францией, но последняя не хотела ввязываться в войну с Британией. Однако Делькассе, скрепя сердце, дал себя уговорить открыть французские колониальные якорные стоянки для русской эскадры. Но Франция не обязывалась поставлять уголь, и отсюда не ясно было, считать ли прочие угольщики «воюющей стороной» или «невоюющей». Британия, похоже, считала, что поставка угля Японии была позволительной, но та же поставка угля России была несовместима с нейтралитетом.
Адмирал Фишер распорядился, что нейтральные угольщики не должны грузиться британским углем, если он предназначается для Рожественского. И все же на деле в британских портах не было какого-либо жесткого контроля, который следил бы за выполнением этого правила.
Еще в 1903 году, задолго до войны, представители Гамбург-Американской линии побывали в Санкт-Петербурге в поисках какого-либо бизнеса, и тогда же были закуплены у них 16 транспортов (среди них были и те, что вошли позднее во 2-ю эскадру). Германская компания оказалась полезной и с поставками самого угля. Она заключила контракт с одной Санкт-Петербургской фирмой на предоставление России пароходов (и некоторые из них были зафрахтованы в Британии!) на доставку почти 340 000 тонн угля в согласованные пункты между Данией и Гусаном. Предпочтение отдавалось уэльсскому углю из-за его большой теплотворной способности на тонну и его относительной бездымности. Уголь должен был поставляться на счет Гамбург-Американской линии и только когда пароход покидал британский порт погрузки, его капитан вскрывал секретные приказы относительно того, где он должен встретиться с русскими.
Когда слухи о таком распорядке достигли Британии и Японии, с их стороны были выражены протесты, и Гамбург-Американская линия поставила Германское правительство в трудное положение: давление на компанию по отмене контракта вызовет вражду со стороны России. Кроме того, кайзер, любивший, чтобы о нем всюду помнили, думал, что контракт этот должен быть почетным; он будет рычагом, который укрепит Русско-Германский союз.
Капитан Бутийе, француз, шкипер в запасе, был одним из тех, кого назначили на вспомогательные суда. Позднее он вспоминал атмосферу конспирации, в которой британский пароход становился французским транспортом: «По пути к станции Юстон в Лондоне мне начали попадаться японцы. Оказалось, что они следовали за нами от Гавра. Пока я собирал команду в этом порту, странствующие шпионы навострили уши и кинулись нас преследовать. Джордж Гиффорд, приехав однажды в Ливерпуль, рассказал мне: «Не знаю, было ли это простым совпадением, но в Гавре на тот же паром, что и я, сели два японца, только что сошедшие с поезда». В течение трех дней, что мы были в Ливерпуле, мы все время натыкались на японцев, шастающих вокруг доков...
...К 9 утра я пошел в контору господина Калле, находившуюся на 51 Сант-Джон Стрит. В10 часов я был на борту английского рефрижератора «Маори Кинг», который на следующий день должен был поднять французский флаг и переименоваться в «Эсперанс».
Пароход «Маори Кинг» 7000 тонн водоизмещения был недавно куплен господином Колле и его друзьями у Федерального морского пароходства вместе с тремя тысячами тонн мороженого мяса. Судно только что пришло из Буэнос-Айреса и должно было сопровождать 2-ю эскадру на Дальний Восток Адмирал Рожественский, когда ему сообщили об этом судне, сказал: «Это будет моя надежда. Назовите ее «Esperance» (Esperanse по-французски надежда. — Примеч. пер.) Почему это судно было сделано французским в противоположность очень многим другим судам, которые были германизированы или же русифицированы, как, например, «Анадырь», я не знаю. Как я не узнаю никогда, почему именно я был призван возглавить это судно, когда я мирно выращивал цветы в моем саду в Сэнт-Мало.
Как договорились накануне, я явился на борт «Маори Кинг» в 10 утра с моей командой. Палуба была сплошь уставлена ящиками, бочками, мешками, а в рефрижераторных камерах вдобавок к 3000 тоннам говядины были свинина и телятина, кролики, зайцы, куры, гуси, фазаны, кроме того, сыр и два или три вагона свежей рыбы. На борту работали 200 докеров, и, так же как и таможенники, они были осведомлены, куда отправлялось судно и его груз, но все притворялись, что ничего не знают, и это приводило меня в искреннее восхищение. Эти добрые английские люди, казалось, говорили: «Вы дали мне работу, и я ее сделаю. А потом убирайтесь, идите в Сайгон или к самому Дьяволу, это не мое дело. Никто не скажет, что я нарушил нейтралитет, продав французам груженый пароход, предназначенный для Сайгона».
На следующий день я выехал в Лондон с моим главным грузовым помощником. Встреча состоялась в отеле «Виктория» на Черинг Кросс, где меня представили г-ну М.Л., делегированному сюда г-ном М.Г. из Петербурга. М.Л. дал мне последние инструкции. Адмирал Рожественский связывает со мной большие надежды, а М.Л. и его русские коллеги тепло присоединились к этим чувствам. Я поблагодарил этих джентльменов за доверие, которое они оказали мне, выбрав меня для выполнения такой высокой задачи. «Ступайте же! — сказал М.Л. — Отправляйтесь как можно скорее в Виго. Завтра, возможно, Вы встретите там Балтийский Флот и получите приказания от Адмирала Рожественского. Постарайтесь догнать флот в Ушане: вас распознают по белому флагу с тремя красными звездами. Адмирал ждет Вас. Bon Voyage, и храни вас Господь!»
И позже, несмотря на кризис, случившийся в последнюю минуту, «Esperans» все же вышла в море: «...Мой старший механик появился у меня в салоне, когда я как раз беседовал с господами С.С. и А., и сообщил, что чувствует себя не в состоянии выйти в море. Его обезоружило и испугало поведение некоторых членов команды. Короче, он просил расчета и увольнения от службы. Был час ночи. Остальные господа убеждали меня выйти в море в 4 утра (портовая администрация поговаривала, что через 24 часа все английские порты могут оказаться закрытыми для «Эсперанс»). Требование стармеха было неприемлемо. Я предложил ему добавочных 20 франков в месяц, доведя его плату до 800 франков, и он согласился остаться.
4 часа утра, и сеет дождь. Судно имеет крен на левый борт. Кормовая палуба все еще забита ящиками, корзинами, бочками. Команда, согретая парами виски, никак не может проснуться. Однако во что бы то ни стало мы должны покинуть этот порт, который на следующий день может стать для нас ловушкой. Я послал за лоцманом и буксиром и приказал проворачивать машины.
Когда забрезжило утро, английский берег был уже еле виден. Мы держали курс на юг, опасливо оглядываясь назад, невольно ожидая преследования. Весь пароход с его грузом (плюс вся наличность Балтийской Эскадры, о которой я еще не сказал), стоили 8 миллионов франков. Я был единственным человеком на борту, знавшим истинный размер доверенного нам состояния».
