Владимир Николаев - Красное самоубийство
В 30-е годы «враги народа» официально, ежедневно и ежечасно, громогласно предавались анафеме. Но печатная и радиопропаганда в их адрес была настолько неистовой, оглушающей, что рассудок отказывался воспринимать ее. Необходимые для убеждения факты и доводы заменялись безудержной однообразной бранью.
С началом массового террора наша школьная жизнь стала тусклее, меньше стало смеха, футбола и шахмат, меньше домашних елок и вечеров, которые прежде регулярно устраивались то у одного, то у другого. Вместе с пострадавшими ребятами все мы тоже повзрослели раньше, чем положено, и стали раньше задумываться о том, что нам было не положено знать. Частые хождения по домам друг к другу, вечеринки одноклассников познакомили нас со многими родителями, мы знали самых разных пап и мам, привыкли к ним за несколько лет, и вот вдруг они один за другим стали исчезать из жизни. Они всегда были милы с нами, эти здоровые и жизнерадостные мужчины и женщины в своем цветущем возрасте. Нет, в нашем сознании они никак не вязались с теми страшными образами врагов народа, какие рисовала пресса и другие средства массовой информации. Их ни с чем не сравнимая трагедия не проходила бесследно и для тех мальчишек и девчонок, у которых судьба пощадила родителей.
Эта трагедия, разумеется, не ограничивалась рамками нашей школы. В доме, где я жил, и в соседних домах все больше и больше квартир оставалось без их владельцев. Аресты производились по ночам, а утром по подъездам со скоростью всех плохих новостей проносилось еще несколько имен только что выявленных «врагов народа». Один, ожидая возможного ареста, часто выходил по ночам курить в подъезд, чтобы не перепугались от неожиданности жена и дети, другой, услышав, что за ним пришли, тут же застрелился. Последнее случалось часто: брали заметных людей, которые имели право на ношение оружия даже в то строжайшее время. Было от чего сойти с ума. Было ли страшнее время? Именем революции губили без счета революционеров!
В нашей школе в каждом классе было несколько иностранцев, мальчиков и девочек. Это были сыновья и дочери руководителей Коминтерна и лидеров зарубежных коммунистических партий со всех концов света. Многие из этих партийных деятелей были в то время широко известны, но у нас их дети проходили под другими фамилиями, что вовсе не мешало нам знать их подлинное происхождение. Так вот и у многих этих лицеистов-иностранцев наши власти тоже арестовали родителей, в основном, разумеется, тех, кто работал в Коминтерне в Москве. Так наш массовый доморощенный террор напугал и озадачил нас еще и тем, что принял международный характер. И при всем том нас продолжали уверять в святости нашего интернационализма и верности курса на мировую революцию!
В то время при аресте отца и матери их осиротевших детей отправляли в специальные приюты для сирот, оставшихся от «врагов народа», участь их там была страшной, а когда они там дозревали до совершеннолетия, их сажали в тюрьму или концлагерь. У нас же в школе таких ребят, потерявших родителей, не трогали, они оставались с нами, приютившись у своих родных (которых, похоже, не бросали за решетку именно потому, что им предназначалась роль арестованных родителей). Этот парадокс можно объяснить только тем, что с первого класса мы все были вместе, в очень тесном общении, и с годами завязалась детская дружба, тесные связи. Оставшиеся еще на свободе высокопоставленные родители могли при необходимости кое-как объяснить своим детям, что исчезнувшие из жизни хорошо знакомые им люди оказались «врагами», но было бы труднее объяснить, за что пострадали их дети, если бы их вышвырнули из лицея. Думаю, что именно наличие в нашем детском коллективе таких ребят, как дети Сталина, Молотова, Берии, Маленкова, Булганина и других вождей и «подвождей», все же уцелевших от массовых репрессий, спасло от еще более тяжелой участи наших однокашников, родители которых бесследно исчезли за решеткой. Вольно или невольно получилось, что в данном случае лицей как таковой сыграл свою роль в судьбе осиротевших ребят. Благодаря этому они выжили и в конце концов вышли в люди, пройдя, разумеется, через долгие годы тяжких страданий и унижений.
Пощады не было никому, ни самым близким сподвижникам Сталина, ни его многочисленным родственникам. Среди нашего довольно узкого круга лицеистов-сверстников известен только один случай, когда хотя бы детская дружба спасла человека. Алла Славуцкая, подруга Светланы Сталиной, передала ей письмо своего отца вождю, которое тот написал на случай своего ареста. Отец ее был видным советским дипломатом. В своих воспоминаниях Славуцкая пишет об этом совершенно необычном случае так: «Через день Светлана рассказывала: “Я вошла в кабинет к папе. Там был Берия и еще кое-кто. Я сказала, что отец моей хорошей подруги арестован. Папа раскрыл конверт и обратился к Берии: “Почему не доложили?” Берия что-то тихо ответил, непонятное мне”. Но он прочел? – спросила я. “Да прочел, – ответила Светлана…”» В результате отца Аллы выпустили на свободу. Он потом рассказал дочери: «Привели в кабинет Берии. Берия поздоровался за руку и сказал: “Иосиф Виссарионович приказал освободить. Дело прекращено”. Потом добавил с сильным грузинским акцентом: “Тэперь все у тэбя будэт, богатым будэшь”». А Светлана в своих мемуарах вспоминает, что отец после этого случая категорически запретил ей обращаться к нему с подобными просьбами…
За многие годы сталинского террора жертвы исчислялись миллионами. Их расстреливали, они погибали в тюрьмах от пыток, в концлагерях от голода и невыносимых условий существования. Об этом теперь широко известно, меньше вспоминают о том, что никто из этих невинных жертв не мог даже предположить, за что на его долю выпали такие мучения, поскольку, как правило, все «преступления» и обвинения по ним рождались в кабинетах следователей, которые буквально выколачивали из своих жертв так называемые признания. Несколько иначе обстояло дело в семьях многих наших лицеистов. Их родители принадлежали к правящей верхушке и вполне могли предполагать, что им грозит. Вот только один конкретный пример – судьба семьи моего одноклассника и хорошего приятеля Юрия.
Еще до революции родители его матери были врачами, причем ее отец (стало быть, Юрин дед) состоял в партии большевиков с 1908 года, близко знал Ленина, был членом Государственной думы. А его жена, бабушка Юрия, основала то, что тогда, в 1919 году, называлось Лечебно-санитарным управлением Кремля. Звали ее Александра Юлиановна Канель. Лечила она в то время советских вождей и их семьи. Была лечащим врачом жены Сталина, Надежды Аллилуевой, по-человечески оказалась с ней очень близка, что и послужило потом причиной страшной трагедии для всей Юриной семьи.
Надежда Аллилуева часто жаловалась Александре Юлиановне на свою жизнь со Сталиным, не раз пыталась с ним расстаться. В ноябре 1932 года она, как известно, при странных обстоятельствах ушла из жизни. То ли покончила с собой, то ли Сталин застрелил ее. В то время Александра Юлиановна была главным врачом Кремлевской больницы, и Сталин потребовал от нее подписать заключение о том, что Аллилуева скончалась от приступа аппендицита. Она отказалась и вскоре при странных обстоятельствах неожиданно умерла, а работавшие с ней сотрудники и многие другие люди из ее окружения были арестованы и исчезли бесследно навсегда. Вскоре такая же участь постигла и дочерей А. Ю. Канель, то есть мать Юрия и ее сестру.
На примере Юриной семьи видно, что она, как и многие другие семьи лицеистов, была просто обречена на гибель под красным колесом сталинского террора. Не случись этой трагедии с А. Ю. Канель, беда все равно обрушилась бы с другой стороны, по другому поводу. Дело в том, что мама Юрия была близкой подругой жены Поскребышева, главного помощника Сталина. Следуя своему обычаю бросать за решетку родственников своих ближайших соратников (ради профилактики?), Сталин посадил жену Поскребышева. После этого арест Юриной мамы и ее близких все равно был бы неминуем.
Кое-кто может сказать, что я здесь описываю довольно специфический мир и что в целом по стране ужасов такого рода было поменьше. Нет! К сожалению, так было повсюду! Вот несколько строк из воспоминаний Юлиана Семенова, которого представлять, думаю, не надо, могу только добавить, что мы встретились с ним в 60-е годы прошлого века и крепко подружились. Так вот он пишет:
...«К нашему подъезду подкатила зеленая “эмочка”, и из нее вышли три человека в кепках с длинными козырьками… Быстро вошли в подъезд. Мы удивились: куда они так рано?.. На шестом этаже остался один трубач из военного оркестра, но про него говорят, что он “родственник”, и потом у него туберкулез. На четвертом этаже живем мы с Витьком, на третьем этаже всех забрали, на втором квартира Тальки (ее отец – чекист – В. Н.), а на первый вселился домоуправ – после того, как увезли Винтера с женой, которые оказались японскими шпионами…
