Николай Мархоцкий - История московской войны
Гетман привел в качестве примера гибель Дмитрия и состоявших при нем в столице наших людей. «Мне думается, — сказал он, — будет лучше, если я поставлю войско в слободах вокруг столицы: город будет как бы в осаде, и жители, глядя на это, поймут, что поднять бунт будет нелегко».
Противоположные соображения. Войско входит в столицу
Наш полк, который называли полком пана Зборовского, больше других хлопотал о том, чтобы войти в столицу, потому что мы служили при Дмитрии почти три года. Плату за них мы могли получить, если бы удержали столицу для нового государя. Желали этого и полки, которыми командовал пан Сапега, но их с нами уже не было: пан Сапега отошел на другое становище — в Северскую землю.
От нашего полка депутатами были я и поручик роты Млоцкого Витковский. Я упоминал, что те, кто пришел недавно с Е[го] Величеством Королем и с гетманом, видели в этом деле мало пользы. Они приняли предложение гетмана, имея в виду те неприятности, которые могли иметь место (а потом и действительно были) в столице. Только мы с Витковским надоедали гетману, споря с ним. Да уж и Витковский не очень, более всего я.
Сперва я сказал: «В[аша] Милость, мой милостивый господин не может считать, что москвитяне столь же сильны сейчас, сколь были сильны при Дмитрии, а наши столь же слабы, сколь те, кто приехал на свадьбу Дмитрия. Пусть Ваша Милость спросит москвитян, и они В[ашей] Милости скажут, что со времени прихода Рожинского и до сего дня только сынов боярских погибло трижды по сто тысяч. В прошлом разгроме наших людей виноват был сам Дмитрий: готовясь к войне с Крымом, он устроил так, что вся земля собралась к столице. И то, собравшись в таком множестве, москвитяне отважились напасть на наших только после измены, а наши и людей военных не имели (всего-то было три хоругви). Мы же приехали на войну, а не на свадьбу, и если понадобится, будем драться и пешими (ведь когда случится, между собой мы бьемся и пешими). То, что у В[ашей] Милости, моего милостивого господина мало пехоты, а стоять надо в Крым-городе, где у москвитян есть повод собираться в великом множестве, так к той пехоте, которую имеет В[аша] Милость, мы будем давать каждый день из каждой хоругви столько пеших людей с одними рушницами, сколько В[аша] Милость запросит. В[аша] Милость, мой милостивый господин говорит, что у москвитян зубцы и башни, крепкие ворота. Но пока мы будем жить вместе с ними, разве у нас не будет тех же ворот, тех же зубцов и башен? А если В[аша] Милость продолжает сомневаться и по-прежнему опасается поставить все войско в столице, пусть В[аша] Милость поставит один наш полк: мы решили дожидаться в Москве либо смерти, либо награды».
Гетман слушал меня терпеливо. Тогда я стал спорить с его предложением поставить войско по слободам:
«Если В[аша] Милость, мой милостивый господин поставит войско в слободах, думается мне, что этим В[аша] М[илость] подвергнет войско большей опасности, чем разместив его в городе. Совсем недавно установилась у нас с москвитянами приязнь, а мы уже так беспечны, что большая часть наших из обоза всегда бывает в Москве, и ездят они так неосторожно, как и в Краков бы не ездили. Наших бывает в столице временами великое множество, и собираются они не в одном месте, а ходят свободно, кому где нравится. Было бы то же самое, и даже больше, если бы мы встали по слободам, — наших всегда было бы больше в городе, чем при хоругвях.
Москвитяне, улучив момент, предусмотрительно закроют город, переловят тех, что внутри, а оставшихся отбросят от стен. Намного "лучше" и "безопасней" В[аша] Милость сделали бы в том случае, если бы отвели войско как можно дальше от столицы».
Тут он меня одернул: «Я не вижу выхода в том, что предлагает В[аша] Милость, пусть тогда В[аша] Милость будет гетманом, а я В[ашей] Милости сдам командование».
Я сказал: «Булавы В[ашей] Милости, моего милостивого господина я не желаю и своими уговорами больше надоедать не буду. Но заверяю Вас, что если В[аша] Милость не поставит войско в столице, не пройдет и трех недель, как москвитяне изменят. А от своего полка заверяю Вас также в том, что еще три года мы не будем стоять, добывая Москву».
На том мы тогда и разошлись. А потом приехал в столицу пан Гонсевский, в то время литовский референдарий, с ним прибыл также пан Петр Борковский. Они оба ездили на переговоры с боярами, ибо были опытны в этом деле. В частных беседах они подговаривали пана гетмана, чтобы он, не раздумывая, ставил войска в столице, ведь и сами бояре ничего другого не советовали.
Тем временем, когда войско уже входило в столицу, Заруцкий ездил к королю под Смоленск, там его приняли не с таким почетом, как он себе представлял, и на какой надеялся. Обидевшись, он поехал снова к Дмитрию в Калугу. Ездил с ним и Касимовский царь, но вернулся, а потом отпросился у пана гетмана, чтобы съездить в Калугу и забрать находившегося там сына.
Когда Касимовский царь приехал в Калугу, Дмитрий заподозрил его в измене и приказал убить. Смерть Касимовского царя была причиной смерти и самого Дмитрия, о чем я расскажу ниже. Имея при себе Заруцкого, Дмитрий снова укрепил свое положение. Бояре в столице очень его опасались и поэтому, не доверяя простонародью, просили, чтобы наше войско встало в Москве.
В день Св. Михаила пан гетман ввел нас в столицу[159], сам он пробыл с нами три недели[160]. Ему показалось мало ввести всех нас и, прибавив полк Струся[161], гетман поставил его в Можайске, что сразу же ограничило нас в деньгах, и мы должны были жить на гроши. Только потом бояре назначили и раздали нам приставства, с которых после добавили припасы.
Сигизмунд III отказывается прислать в Москву королевича
Тем временем гетман почувствовал, что под Смоленском отношение к присылке королевича изменилось. Боярам эта проволочка была досадна. Перед этим до них дошел слух, что Шуйские и послы отправлены в Польшу. Гетман выхлопотал у нас разрешение съездить под Смоленск, говоря, что мол, если я сам не отправлюсь, королевич к вам не приедет. Лишь под этим предлогом мы разрешили ему уехать, а иначе бы не отпустили. Гетман оставил вместо себя Гонсевского, который строго взыскивал и за нарушение порядка, и за пренебрежение осторожностью.
Гетман не смог добиться у короля исполнения того, что тот ему обещал, и, недовольный, уехал в Польшу, к нам он уже не вернулся. Пан Гонсевский сколько мог обманывал москвитян то такими извинениями, то этакими. Все шло более или менее спокойно до Рождества, но уже тогда показывались искры, обернувшиеся вскоре немалым пламенем.
1611
Ляпунов поднимает москвитян на бунт
Находясь в Переяславле Рязанском, Ляпунов [162] стал будоражить москвитян и разослал по всей земле письма: мол, литва (так они нас называют) слова, данного нам, не сдержали, королевича в столицу не дали, обманывают нас, замышляя дурное. Против этих писем, наши бояре послали свои, объявляя, что все это неверно, а Ляпунов — изменник, государю своему верности не соблюдает.
Пан Гонсевский сообщил обо всем королю, советуя выслать из Смоленска людей, чтобы разбить Ляпунова, пока он не очень силен: ведь поначалу у Ляпунова не было при себе и двухсот человек. Но под Смоленском этим советом пренебрегли, а нам выходить из столицы к Переяславлю показалось неразумным, потому что москвитяне ворота нам больше не откроют; а отправим часть [людей] — от наших сил ничего не останется.
Дмитрий убит в Калуге. Кто такой Заруцкий?
Итак, с началом 1611 года, Ляпунов набирал все больше силы. А в начале той же зимы в Калуге убили Дмитрия[163]. Вот как это произошло. Он держал несколько десятков конных татар, вверив им свою жизнь. Старшим над ними был Петр Урусов[164], крещеный татарин, которого ныне в орде зовут Урак Мурзой. Будучи родственниками Касимовского царя, татары вознамерились отомстить за его смерть. Они выманили Дмитрия в поле якобы поохотиться на зайца, там его застрелили, а сами ушли в орду.
Царица осталась с новорожденным наследником, при котором встал Заруцкий. Заруцкий начал сноситься с Ляпуновым, договариваясь действовать сообща и помогать друг другу. Так силы Ляпунова стали расти. Раз уж так часто упоминается здесь Заруцкий (и ниже его еще не раз встретим), следует рассказать, кто он такой. Родом из Тарнополя Заруцкий, будучи ребенком, был взят в орду. Там он и научился хорошо понимать татарский язык, а когда подрос, ушел к донским казакам и прятался у них много лет. С Дона, будучи среди казаков уже головой и человеком значительным, он вышел на службу к Дмитрию. К нам он был весьма склонен, пока под Смоленском его так жестоко не оттолкнули. Был он храбрым мужем, наружности красивой и статной.
Гонсевский в столице. Плата, выданная войску из московской казны
