Джеймс Комптон - Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941
Таким образом, накануне войны немецкие политики имели подробную картину Америки, которую дипломаты создавали своими докладами в течение шести лет. Мы не знаем, какая часть сведений, содержавшихся в них, дошла до Гитлера и его коллег. В любом случае трудно поверить, чтобы враждебное отношение американцев к Германии оказало какое-нибудь влияние на фюрера. Мало обращали внимания лидеры Третьего рейха и на сообщения об экономической мощи Америки, о популярности Рузвельта и его отношении к Германии. Гитлер, очевидно, предпочитал не думать об эфемерности американского нейтралитета и в предвоенные годы не собирался изменять своего мнения по этому вопросу. Он допускал, как мы уже убедились, возможность американской военной помощи странам демократии, но не верил в прямое военное вмешательство Америки – оно казалось ему совершенно немыслимым. Риббентроп, вероятно, передавал фюреру только те сведения из депеш, которые касались Японии, ставшей, как мы еще увидим, исключительно важным фактором немецкой политики на Дальнем Востоке. В целом Гитлер принял решение начать войну в Европе без оглядки на Америку. Но по мере того как территория, на которой полыхала война, расширялась (с 1939 по 1941 год), он уже не мог с такой легкостью отмахиваться от мнения дипломатов, продолжавших сообщать в Берлин сведения об Америке.
Немецкие дипломаты в Вашингтоне выполняли свою работу добросовестно и ответственно. И не их вина, что те сведения, которые они сообщали, в предвоенные годы почти не учитывались лидерами Третьего рейха в процессе принятия решений. Эту ситуацию хорошо понимал государственный секретарь Вайцзеккер, написавший Дикхофу, который выразил опасения, что его постоянные предуп-реждения только раздражают руководство, следующее: «Ваши предупреждения о том, как опасно предаваться иллюзиям в вопросе о действиях Америки в случае мирового конфликта, очень нужны. Не будет никакого вреда, если вы и впредь будете подчеркивать эту мысль».
Глава 6
Немецкие дипломаты и внешняя политика Америки в период между нападением на Польшу и Пёрл-Харбор
Когда германские войска захватили многие страны Европы и положение Британии стало отчаянным, администрация Рузвельта, несмотря на протесты изоляционистов, предприняла несколько решительных антинемецких шагов. Отмена эмбарго на вывоз оружия и создание морских боевых зон осенью 1939 года показали всему миру, что США выступают на стороне военно-морских держав, то есть союзников. Оккупация Германией стран Центральной Европы, Франции и Скандинавии, а также вступление весной 1940 года в войну Италии создали для Британии невыносимое напряжение, которое Рузвельт решил ослабить. Словесные обещания были подкреплены увеличивающейся с каждым днем экономической и военной помощью. Крупным событием стал англо-американский обмен эсминцами на базах Карибского моря в сентябре 1940 года. Принятый в марте 1941 года закон о ленд-лизе, захват кораблей и грузов стран оси, провозглашение «неограниченного чрезвычайного положения в стране» в мае и усиление битвы за Атлантику в месяцы, предшествовавшие Пёрл-Харбору, не могли не сказаться на дальнейшем развитии немецко-американских отношений.
Немецкое посольство, которое по-прежнему возглавлял поверенный в делах Ганс Томсен, вынуждено было сообщать в Берлин о столь драматичном развитии событий и работать в атмосфере крайней враждебности и очевидного остракизма. Нацистская пропаганда и деятельность нацистской партии в Америке стали совершенно невозможны, а немецкое министерство пропаганды как раз в это время предложило проводить еженедельно радиопередачу под названием «Час Геббельса»[48]. Более привычной и весьма обременительной помехой для деятельности дипломатов в эти годы были военный шпионаж и саботаж, организованные ОКВ. Впрочем, эти меры оказались неумелыми и малоэффективными (Томсен назвал их «топорной работой»).
Томсен охарактеризовал отношение американцев к войне прямо и без оговорок. «Они хотят, чтобы Британия победила, а мы проиграли», – писал он. Если союзники будут разбиты, весь американский народ потребует, чтобы США вступили в войну. В то же самое время, сообщал Томсен, люди начинают верить, что победа Германии поставит под угрозу и саму Америку. Антинемецкая пропаганда изображала Германию как идеологического, политического и экономического врага, стремившегося к мировому господству. Если Англия будет завоевана, постоянно внушали американцам газеты, Соединенные Штаты будут вынуждены создать свою собственную оборонительную линию в Атлантике, а Британия будет продолжать сражаться с Германией из Канады. В начале 1940 года Томсен признавал, что он не в силах изменить отношение американцев к немцам, поскольку не оказывает на американское общественное мнение почти никакого влияния.
Марш немецких войск по Европе ликвидировал все надежды на благоприятную реакцию американского общества. Вторжение в Скандинавию сразу же вызвало волну сочувствия к датчанам и норвежцам, которая ослабила изоляционистский настрой среди американцев скандинавского происхождения на Среднем Западе. Агитаторам, призывавшим к вступлению Америки в войну, стало гораздо легче работать. И хотя большая часть населения все еще придерживалась изоляционистских взглядов, которые проповедовали республиканцы, а деятельность администрации сдерживала проблема Тихого океана и медленные темпы перевооружения, Томсен высказал мысль, что ненависть к Германии так сильна, что американцы больше не жалеют, что в 1917 году их страна вступила в мировую войну. Вторжение в страны Центральной Европы, сообщал он, «так сильно сузило моральное и политическое поле нашего воздействия на американцев, что только канатоходец сумел бы в таких условиях удерживать равновесие». В июне, когда капитулировала Франция, Томсен писал о том, что ряды изоляционистов быстро тают и что антинемецкие настроения заражают все более широкие слои населения. Когда же в войну вступила Италия, гнев американцев достиг небывалой силы. Тем не менее он все еще не был уверен в том, что даже такая сильная волна возмущения заставит американцев признать вступление Америки в войну необходимым. Что же касается отношения американцев к любой форме помощи Англии – экономической, политической и финансовой, – то оно было предельно ясным.
Три аспекта немецкой политики убедили американское общественное мнение в том, что немецкая угроза действительно существует: подписание договора Берлин – Рим– Токио, немецкое проникновение в Латинскую Америку и нападение немецких подводных лодок на американские суда. Томсен сообщал, что пакт влил свежую кровь в идею мирового заговора, которую столь усердно вбивала в голову людей администрация США Рузвельта. Президент получил теперь возможность настаивать на создании блока, который стал бы противовесом этому заговору. Более того, прекрасно понимая, что перспектива войны на два фронта страшит общественное мнение, администрация сосредоточила свои усилия на подрыве единства стран оси.
Второй областью, где немецкая политика затрагивала интересы США, была Латинская Америка. Немецкое проникновение и влияние в этом регионе вызывали серьезную тревогу у администрации США, особенно в районе Панамского канала. Генеральный консул в Сан-Францис-ко полагал, что для успокоения американского общественного мнения Гитлер и Муссолини должны выступить с совместной декларацией о признании прав США в Западном полушарии, чтобы «лишить их паруса попутного ветра». Летом и осенью 1941 года этот вопрос был поднят снова, причем во всех беспорядках и бунтах в Латинской Америке обвиняли теперь Германию. Этот вопрос достиг своей кульминации в октябре, когда в одной нью-йоркской газете была опубликована карта с изображением территорий, которые Германия намеревается захватить в Латинской Америке. Эту карту Рузвельт использовал для подтверждения своих заявлений о том, что немецкая деятельность в Западном полушарии носит захватнический характер. Томсен назвал эту карту «подделкой»[49].
И наконец, нападения на американские суда в Атлантике, по сообщениям Томсена, только усилили уверенность в существовании немецкой угрозы. Администрация Рузвельта использовала случаи с эсминцами «Грир» и «Кирни» и потопление корабля «Рюбен Джеймс» осенью 1941 года для того, чтобы еще сильнее настроить общественное мнение против немцев. Поверенный в делах писал, что американцы «очень озлоблены на нас».
Как и перед войной, дипломаты считали главной особенностью американской политики ярко выраженное главенство Рузвельта. Его антинемецкий настрой они характеризовали теперь как «страшную ярость». Дикхоф в Берлине составил анализ мотивов президента, подчеркнув его англофилию, непомерное честолюбие как компенсацию физического недуга, потребность в голосах евреев и скрытое восхищение Гитлером. Все это привело к тому, что Рузвельт стал искренне считать себя спасителем мира от «немецкой угрозы»[50].
