Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Еще до того, как он в 1900 г. официально подал в отставку с поста министра иностранных дел, Солсбери начал постепенно передавать все больше внешнеполитических полномочий своему племяннику, Артуру Бальфуру, который был руководителем парламентского большинства, и Джозефу Чемберлену, министру по делам колоний. Трудно было бы вообразить двух более разных людей. Бальфур был родственником Солсбери и представителем высших кругов британского общества. Будучи старшим сыном богатого землевладельца, он располагал обширными владениями в Шотландии. Он был красив, умен и обаятелен, хотя многие считали его человеком холодным и уклончивым. Один его знакомый говорил, что улыбка Бальфура «напоминала отблеск луны на могильном камне»[84]. Ходили слухи, что его сердце было разбито, когда его возлюбленная скончалась от тифа, но близкий друг Бальфура подозревал, что тот буквально «истощал свои силы в этой сфере» и предпочитал поверхностные романы с замужними и потому безопасными женщинами. Его главной страстью была философия и, что довольно любопытно, в ходе Великой войны у него возникло увлечение сионизмом. Хотя Бальфур и упорно трудился, окружающим он старался этого не показывать. Он покидал палату общин, чтобы сыграть в гольф, а на поздних заседаниях появлялся в вечерних костюмах. На парламентской скамье он откидывался так далеко, что, по словам журнала Punch, «будто бы хотел выяснить, можно ли сидеть, опираясь на лопатки»[85].
Чемберлена Бальфур счел интересной, но неприятной личностью. «Джо, пускай мы все его и очень ценим, – писал он любовнице, – почему-то не может до конца влиться в наши ряды, образовать с нами прочное химическое соединение»[86]. Чемберлен был пробившимся наверх фабрикантом, одним из тех людей, чье возвышение так огорчало маркиза Солсбери. Он родился в семье среднего достатка, бросил школу в шестнадцать лет и устроился в Бирмингеме на работу в семейной мастерской по производству винтов. В отличие от Бальфура Чемберлен был женат – причем даже три раза. Первые две его супруги умерли, принеся ему двоих сыновей – Остина и Невилла, причем последнему предстояло стать знаменитым – или печально известным – в связи с «политикой умиротворения» в конце 1930-х гг. Третья жена Чемберлена, американка, была примерно вдвое его моложе и приходилась дочерью военному министру в администрации президента Кливленда. Это был по любым меркам удачный брак.
Энергичный и амбициозный, молодой Чемберлен развивал свое предприятие, сделав его одним из крупнейших в отрасли в Англии. В 36 лет он отошел от дел, будучи уже очень богатым человеком. Он не интересовался спортом и не имел хобби, если не считать невероятной страсти к орхидеям, которые он выращивал в специальных оранжереях. Одну из них он неизменно носил в петлице. Он стал мэром Бирмингема, обратившись к политической деятельности с такой решимостью, как до того – к бизнесу. Он занялся вопросами всеобщего начального образования, развитием канализации и водопровода, расчисткой трущоб и организацией библиотек. Даже избравшись от Либеральной партии в палату общин, он остался бесспорным главой города. В парламенте он сразу удивил коллег, ожидавших, что он окажется яростным демагогом, – на деле он вел дебаты с большим изяществом, а его речи отличались краткостью и точностью. Британский журналист Д. А. Спендер отмечал, что «выступления [Чемберлена] можно было бы счесть даже слишком совершенными». Однажды Чемберлен обратился к одному старому члену парламента за советом по этому поводу, и тот ответил ему: «Все очень хорошо, очень хорошо, мистер Чемберлен… Но палате было бы в радость, если бы вы время от времени запинались»[87].
Чемберлен остался радикалом и выступал за социальные реформы, критикуя такие привилегированные социальные институты, как крупное землевладение и англиканская церковь. Вместе с тем он был страстным патриотом Британской империи, которую считал источником блага для всего мира. В 1886 г. эти убеждения привели его к разрыву с либералами, предложившими ввести в Ирландии так называемый гомруль[88]. Чемберлен и его сторонники утверждали, что это подорвет единство империи. Постепенно «либеральные юнионисты», как их тогда называли, сблизились с консерваторами[89]. Чемберлен никогда не оправдывался перед бывшими коллегами, он просто шел дальше. По словам Спендера, он занимался любым делом с «убийственной концентрацией» – и политики это тоже касалось: «В его глазах все было черным или белым, с резкими контурами и безо всяких полутонов»[90].
Став министром по делам колоний, он в первые годы должен был отвечать на вызовы и бороться с кризисами по всему миру – будь то конфликты из-за лова трески у берегов Ньюфаундленда или из-за добычи золота в Южной Африке. Чемберлен остро осознавал, насколько изолированной и уязвимой была Великобритания, – более того, общественное мнение, ставшее в международных делах новой и непредсказуемой силой, требовало отстаивать британские интересы по всему земному шару. Изоляция, полагал Чемберлен, больше уже не идет на пользу Британии, и Бальфур тоже стал постепенно склоняться к этой точке зрения. Франция в союзники не годилась – только не с учетом текущих трений в Африке и исторического соперничества двух стран. Что касается России, то в 1898 г. Чемберлен в своей речи выразился о ней так: «Если садишься обедать с дьяволом – бери длинную ложку». Все больший интерес у него вызывала Германия, с которой у Великобритании было относительно мало разногласий. И он был в этом не одинок – другие ключевые политические фигуры: министры, адмиралы, работники министерства иностранных дел и известные писатели – понемногу тоже начинали обдумывать этот вопрос[91].
После вялого одобрения со стороны Солсбери Чемберлен начал обсуждать условия возможного соглашения с германским послом в Лондоне. В 1899 г. он провел в Виндзорском замке дружеские беседы с самим кайзером и его министром иностранных дел, Бернгардом фон Бюловом, – и это убедило Чемберлена в том, что союз – возможно, включающий в себя и США – все же может быть заключен. На следующий день после отбытия германской делегации он выступил в Лестере с публичной речью, описывая «новый тройственный союз между тевтонской расой и двумя атлантическими ветвями расы англосаксонской, что окажет мощное влияние на будущее мира»[92]. Были и другие многообещающие признаки. В 1898 г. Британия заключила с Германией соглашение по поводу португальских колоний – Мозамбика, Анголы и Тимора. Поскольку их прежний владелец был практически банкротом, то эти земли, казалось, снова должны стать доступны для дележа.
Обе договаривающихся стороны (представителей Португалии не пригласили) решили совместно оберегать остатки Португальской империи от чужаков и разделить ее между собой. На следующий год англичанам удалось разрешить и смехотворный конфликт с Германией из-за островов Самоа на юге Тихого океана – главный остров архипелага был передан немцам.
В 1901 г. Чемберлен сообщил сотруднику германского посольства, что является сторонником более тесного сотрудничества с Германией и даже готов рассмотреть присоединение Великобритании к Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии[93]. Бальфур тоже не возражал – ему казалось, что наиболее вероятным противником англичан был бы союз России и Франции. «Вопросами величайшего значения для нас является то, чтобы не допустить падения Италии, расчленения Австро-Венгрии и, как я полагаю, гибельного сокрушения Германии между русским молотом и французской наковальней»[94].
Германия в принципе не возражала против этих идей, но вовсе не спешила подписывать полноценное соглашение или допускать Великобританию в Тройственный союз, особенно в связи с тем, что, как казалось немцам, англичане нуждаются в них больше, чем они сами – в помощи Великобритании. В октябре 1899 г., всего через два года после триумфального бриллиантового юбилея, началась Англо-бурская война, нанесшая значительный урон британскому престижу и уверенности в себе. В первые месяцы войны, после одного унизительного поражения за другим, в Англии всерьез начали опасаться, что Франция воспользуется случаем и совершит вторжение в метрополию… Или что Россия вместе с Францией станут угрожать положению Великобритании в Индийском океане[95]. В 1901 г. умерла королева Виктория – возможно, это было еще одним признаком того, что старому порядку приходит конец.
Послевоенное расследование показало, что британские командующие были некомпетентны, войска посылались в бой без четких приказов, надежных карт и достаточной разведки. Оснащение армии также оказалось полностью непригодным. Например, после неудачи в сражении при Спион-Коп Лео Амери, военный корреспондент The Times, писал: «Не было принято никаких мер к тому, чтобы заранее оценить начертание атакуемых позиций или чтобы снабдить назначенных для атаки офицеров такими сведениями. Сами же эти офицеры недостаточно разведали вершину, на которой они стали окапываться»[96]. Война вызвала масштабные реформы в армии, но требовалось время, чтобы они дали результаты.
