Пол Каланити - Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач
Одна глава моей жизни закончилась, а может, и вся книга подошла к концу. Вместо того чтобы держаться храбро, я чувствовал себя овцой, потерянной и испуганной. Опасное заболевание не просто меняет жизнь, оно отнимает ее. Не было никакого луча света, который озарил бы То, Что Действительно Важно: мне просто казалось, что мой путь вперед заминирован. Теперь мне придется двигаться окольными путями.
ТОТ ФАКТ, ЧТО Я САМ ВРАЧ, НЕ ИМЕЛ НИКАКОГО ЗНАЧЕНИЯ. ДИАГНОЗ ОЧЕВИДЕН: РАК, ПОРАЗИВШИЙ МНОЖЕСТВО ОРГАНОВ.
Мой брат Дживан приехал в больницу. «Ты так многого добился, – сказал он. – Ты ведь это понимаешь?»
Я вздохнул. Он хотел меня приободрить, но его слова показались мне пустыми. Всю свою жизнь я копил потенциал, который никогда уже не сможет быть реализован. Я планировал сделать так много и был так близок к этому. Теперь я оказался физически слаб, моя личность и мое будущее рушились, как карточный домик, и я столкнулся с теми же экзистенциальными проблемами, что и мои пациенты. Диагноз «рак легких» был подтвержден. Мое тщательно спланированное и тяжело заработанное будущее больше не существовало. Смерть, с которой я так часто встречался на работе, теперь пришла ко мне с личным визитом. Я оказался с ней лицом к лицу, но не узнавал ее. Стоя на перекрестке, где должны были остаться следы бесчисленного количества пациентов, которых я принял за все эти годы, я видел лишь необитаемую, страшную, сияющую белую пустыню, следы с которой навсегда стер песчаный вихрь.
ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ Я КОПИЛ ПОТЕНЦИАЛ, КОТОРЫЙ НИКОГДА УЖЕ НЕ СМОЖЕТ БЫТЬ РЕАЛИЗОВАН.
Солнце садилось. Утром меня отпустят домой. Меня записали на прием к онкологу на конец недели, но медсестра сказала, что мой онколог сама заглянет ко мне вечером, перед тем как поехать забирать детей из школы. Ее звали Эмма Хейворд, и она хотела познакомиться со мной еще до назначенной консультации. Я немного знал Эмму: ко мне направляли некоторых ее пациентов, но нам с ней доводилось общаться лишь по рабочим вопросам. Мои родители и братья находились в разных частях палаты, в то время как Люси сидела у моей постели и держала меня за руку.
Открылась дверь, и вошла Эмма: ее белый халат носил следы долгого дня в больнице, но улыбка ее оставалась свежа. За Эммой последовал еще один онколог и резидент. Она была лишь на несколько лет старше меня, но в ее длинных темных волосах уже проглядывали следы седины, что типично для людей, проводящих много времени со смертью. Она пододвинула к кровати стул.
– Здравствуйте, меня зовут Эмма, – представилась она. – Мне захотелось заглянуть к вам ненадолго, чтобы познакомиться.
Мы пожали друг другу руки, хоть мне и была поставлена капельница.
– Спасибо, что заглянули, – сказал я. – Я знаю, что вам нужно ехать за детьми. Это моя семья.
Она поздоровалась с Люси, моими родителями и братьями.
– Мне жаль, что это произошло с вами, – сказала Эмма. – Через пару дней у нас с вами будет много времени для беседы. Я уже договорилась, чтобы в лаборатории исследовали небольшой кусочек вашей опухоли. Это поможет нам определиться с последующим лечением. По результатам исследования я пойму, что вам назначить: химиотерапию или что-то другое.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РАБОТУ? ОНА ЧТО, БРЕДИТ? ИЛИ Я ЗАБЛУЖДАЮСЬ ОТНОСИТЕЛЬНО СВОЕГО ПРОГНОЗА?
Восемнадцатью месяцами ранее я поступил в больницу с аппендицитом. Тогда ко мне относились не как к пациенту, а как к коллеге и спрашивали мое мнение по любому поводу. Я ожидал, что и сейчас будет то же самое.
– Я понимаю, что сейчас не время, – сказал я, – но мне бы хотелось обсудить с вами кривую выживаемости Каплана – Мейера[51].
– Нет, – ответила Эмма, – это невозможно.
Тишина. Да как она посмела? Именно так врачи (врачи, как я) делают выводы о прогнозе. У меня есть право знать.
– Мы обсудим лечение позже, – продолжила она. – О вашем возвращении на работу мы тоже поговорим, если, конечно, вы этого захотите. Традиционная комбинация для химиотерапии – цисплатин, пеметрексед и авастин[52] – часто провоцирует периферическую нейропатию, поэтому мы, возможно, заменим цисплатин на карбоплатин, чтобы защитить ваши нервы, что важно для вас как хирурга.
Возвращение на работу? О чем она говорит? Она что, бредит? Или я заблуждаюсь относительно своего прогноза? Как можно обсуждать все это без реальных данных о выживаемости? Земля снова ушла у меня из-под ног: за последние пару дней это происходило неоднократно.
– Поговорим о деталях позднее, – продолжила Эмма, – я понимаю, что вам нужно сейчас многое обдумать. Я просто хотела встретиться со всеми вами до нашей консультации в четверг. Вы хотите сегодня еще что-нибудь обсудить, кроме кривых выживаемости?
– Нет, – сказал я, пытаясь совладать с головокружением. – Большое спасибо, что заглянули. Я очень это ценю.
– Вот моя визитка. Здесь есть номер телефона больницы. Не стесняйтесь звонить, если захотите что-нибудь обсудить до нашей встречи в четверг.
РАДИ ЧЕГО Я ОБЪЕЗДИЛ ПОЛМИРА И ПРАКТИЧЕСКИ ЗАКОНЧИЛ РЕЗИДЕНТУРУ, ЕСЛИ ВСЕ РАВНО ОКАЗАЛСЯ ЗДЕСЬ, СО СТРАШНЫМ ДИАГНОЗОМ?
Мои родственники и друзья быстро связались с нашими коллегами-медиками, чтобы найти лучших специалистов по раку легких в стране. В Хьюстоне и Нью-Йорке находятся крупнейшие онкологические центры. Стоит ли мне лечиться там? Плюсы и минусы переезда на постоянное или временное место жительства можно обсудить и позднее. Коллеги откликнулись довольно быстро, и большинство из них придерживались единого мнения: Эмма считалась не только одним из самых компетентных онкологов в стране, специализирующихся на раке легких, но и понимающим человеком, хорошо знающим, где стоит надавить, а где дать слабину. Я задумался о своей жизни: ради чего я объездил полмира и практически закончил резидентуру, если все равно оказался здесь, со страшным диагнозом, пусть и в руках одного из лучших онкологов?
КАК БЕГУН, КОТОРЫЙ ПЕРЕСЕКАЕТ ФИНИШ И ПАДАЕТ БЕЗ СИЛ, Я СТАНОВИЛСЯ ИНВАЛИДОМ И ТЕРЯЛ НЕОБХОДИМОСТЬ ЛЕЧИТЬ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ.
Рак прогрессировал, и мне пришлось бо́льшую часть недели провести в постели. Я стал заметно слабее. Не только мое тело, но и моя личность изменились до неузнаваемости. Теперь поход от постели в ванную и обратно воспринимался не как автоматическое действие, а как поступок, требующий больших усилий и тщательного планирования. Врач дал мне список приспособлений, которые должны были облегчить мое пребывание дома: трость, специальное сиденье для унитаза, пенопластовые блоки, на которые можно поставить ноги во время отдыха. Мне прописали целую кучу новых обезболивающих препаратов. Когда я, хромая, выходил из больницы, я понять не мог, как всего шесть дней назад я провел 36 часов подряд в операционной. Неужели всего за неделю мне стало настолько хуже? Да, в какой-то степени. Однако дело также в том, что я использовал кое-какие уловки и не отказывался от помощи других хирургов, чтобы пережить те 36 часов за работой. И даже несмотря на это, я мучился от нестерпимой боли. Освободило ли меня подтверждение моих опасений (компьютерная томография и результаты анализов, которые показали не просто рак, а фактическую близость смерти) от обязанности служить пациентам и нейрохирургии? Мне казалось, что да, но в этом и состоял парадокс: как бегун, который пересекает финиш и падает без сил, я становился инвалидом и терял необходимость лечить других людей.
Когда ко мне обращался пациент со странными симптомами, я консультировался с другими специалистами и изучал информацию о предполагаемом заболевании. Теперь я делал все то же самое, но только для себя. Когда я начал читать о химиотерапии, включающей в себя огромное количество действующих веществ, и о лекарствах нового поколения, нацеленных на специфические мутации, у меня возникло слишком большое количество вопросов, которые мешали мне провести собственное исследование. (Александр Поуп: «Так псевдоучение весьма губительно для здравого ума»[53].) Без должного медицинского опыта в этой сфере я не мог разобраться в море новой информации, не мог найти свое место на кривой Каплана – Мейера. Мне пришлось терпеливо ждать консультации Эммы.
Бо́льшую часть времени я просто отдыхал.
Я сел и уставился на фотографию нас с Люси, на которой мы, еще студенты, танцевали и смеялись. Это было так печально: тогда мы планировали совместную жизнь, не подозревая, насколько мы уязвимы. Моя подруга Лори, погибшая в автокатастрофе, собиралась вот-вот выйти замуж. Разве это не жестоко?
НАШ ФИНАНСОВЫЙ ПЛАН, ПО КОТОРОМУ МОИ ДОХОДЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ УВЕЛИЧИТЬСЯ В ШЕСТЬ РАЗ, ТЕПЕРЬ ВЫГЛЯДЕЛ НЕНАДЕЖНО, И НАМ СЛЕДОВАЛО ПРИДУМАТЬ ЧТО-ТО ИНОЕ, ЧТОБЫ ЗАЩИТИТЬ ЛЮСИ.
Моя семья приложила все усилия, чтобы я превратился из врача в пациента. Мы заключили договор с аптекой, доставляющей лекарства на дом, заказали поручень для кровати и купили эргономичный матрас для облегчения моих болей в спине. Наш финансовый план, по которому мои доходы должны были в следующем году увеличиться в шесть раз, теперь выглядел ненадежно, и нам следовало придумать что-то иное, чтобы защитить Люси. Мой отец говорил, что все эти дорогие покупки необходимы для борьбы с болезнью. Он верил, что я справлюсь и смогу выздороветь. Сколько раз я слышал подобные заявления от родственников пациентов. Я никогда не знал, что им на это ответить, и сейчас понятия не имел, что сказать отцу.
