Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Получается, что победа была достигнута Великой армией не потому, что был придуман какой-то особый хитрый маневр, а просто потому, что армия была лучше: лучше налаженное управление войсками, прекрасное умение маневрировать, высокий моральный дух, взаимовыручка на поле боя. Может показаться, что при такой оценке причин успеха забыт главнокомандующий армией. Но это совсем не так. Если Великая армия была лучше управляемой и лучше сражалась, это потому, что в нее вселил победный дух император Наполеон. Он создал эту армию, он ее обучил, он заставил ее поверить в себя, в успех, в товарищей по оружию, он дал ей принципы чести и доблести. В каждом эпизоде сражения, на всех его участках он присутствовал незримо. Поэтому если победа и была одержана, то Великая армия целиком и полностью обязана Наполеону, но совсем не в том смысле, в котором это обычно говорят. Его заслуга не в том, что он «придумал» прорвать центр неприятеля, а в том, что это он сделал.
Война – это искусство не замысла, а исполнения. На каждом шагу руководителя, командира, полководца останавливают тысячи препятствий: неизвестность, непонимание или неправильная передача его распоряжений, крайнее физическое напряжение, постоянная борьба с опасностью, сознание большой ответственности за принятие того или иного решения… – все это вместе создает порой такие непреодолимые трудности, что для совершения самого простого на бумаге действия требуется несгибаемая воля и отвага, ведомые могучим и ясным умом. Война – это не передвижение бессловесных деревянных шахматных фигурок, а «область физических страданий и усилий… область опасности». Чтобы преодолеть их, полководец, как справедливо писал великий военный теоретик Карл Клаузевиц, должен «пламенем своего сердца, светочем своего духа… воспламенить жар стремления у всех остальных»[950], заставить людей поверить в себя так, чтобы они без колебаний шли навстречу смертельной опасности.
Что же касается того, как обойти фланг неприятеля или как прорвать его центр, все это относится к тому, о чем тот же Клаузевиц презрительно написал: «Обычно средства и формы, которыми пользуется стратегия, являются столь простыми, а благодаря своему постоянному повторению столь знакомыми, что для здравомыслящего человека может показаться только смешным, когда ему приходится так часто слышать от критики преувеличенно напыщенные о них отзывы. Тысячу раз уже проделанный обход превозносится то как черта блестящей гениальности, то как глубокая проницательность, то даже как проявление самого всеобъемлющего знания. Могут ли быть в книжном мире более нелепые бредни? Еще смешнее становится, если к этому добавить, что та же самая критика, исходя из самого пошлого взгляда, исключает из теории все духовные величины и хочет иметь дело лишь с одним материальными. Таким путем все сводится к двум-трем математическим соотношениям равновесия сил и численного превосходства во времени и пространстве да к нескольким углам и линиям. Если бы в самом деле все сводилось лишь к этому, то из такой дребедени едва ли удалось бы составить даже задачу для школьника»[951].
Наполеон, без сомнения, все это чувствовал, понимал сознательно или бессознательно. Однако он прекрасно также знал, что для среднего обывателя подобные глубины понять невозможно. Именно поэтому, заботясь о своем престиже и популярности, во всех официальных отчетах будет рассказываться о том, как все действия противника были заранее предугаданы, а каждый мельчайший шаг французских войск был расписан заранее. Нужно сказать, что его ближайшие подчиненные не заметили или сделали вид, что не заметили, изменения в первоначальном плане. Впрочем, их все это мало заботило. Они разгромили врага и не слишком вдавались в то, что было написано в диспозиции за день до сражения. Ее текст беспокоил их не более чем прошлогодний снег…
Вечером 2 декабря, несмотря на усталость, холод и непогоду, Великая армия ликовала. Гвардии пришлось в глубокой темноте пересечь практически все поле сражения, так как штаб императора расположился на Позоржицкой почте. Хотя есть было нечего и шел то ли дождь, то ли мокрый снег, вокруг костров не утихали шумные голоса: «Вся ночь прошла в разговорах, – вспоминает солдат гвардии Баррес. – Каждый говорил о том, что поразило его в этот незабываемый день. Мы не могли обсуждать личные подвиги, так как наш батальон занимался только тем, что ходил туда-сюда, но мы разговаривали о той катастрофе, которую видели на озерах, об отваге раненых, которых мы встречали на нашем пути, о бессчетных обломках, покрывавших поле сражения… Мы также обсуждали, как будет называться битва, но так как никто не знал ни одного названия… вопрос остался неразрешенным»[952].
Офицер гренадер Удино так запомнил ночь после битвы: «За блестящим днем 11 фримера последовала тяжелая ночь, проведенная на биваке прямо на поле сражения среди мертвых и умирающих… Стало холодно, а обломков разоренных деревень не хватало, чтобы поддержать наши огни… Но опьянение победой перекрывало для нас все лишения. Что было тяжелее, чем холод и голод, это слышать в тишине ночи жалобы несчастных раненых, которые лежали без помощи на ледяной земле. Те из них, кто могли передвигаться, подползали к нашим огням и располагались среди нас. Много русских и австрийцев, разбросанных повсюду битвой, также приходили погреться вместе с нами. Для постороннего наблюдателя это, наверное, выглядело необычно, видеть, как, сбившись в одну кучу, дружелюбно сидели вокруг пылающих угольков те люди, которые убивали друг друга еще несколько часов до этого»[953].
Забота о раненых была одной из первых мыслей императора. Приняв решение разместиться на Позоржицкой почте, он так же, как и гвардейцы, пересек все поле сражения: «Было уже совсем темно, – вспоминал Савари. – Он приказал, чтобы все, кто его сопровождал, соблюдали тишину, чтобы слышны были крики раненых. Он сам направлялся в их сторону, спрыгивал с коня, давал им выпить водку из походной кухни, которая следовала за ним. Я был рядом с ним всю эту ночь, в течение которой он оставался допоздна на поле сражения. По его приказу эскадрон эскорта занялся тем, что снимал шинели с убитых русских[954], чтобы покрыть ими раненых. Он приказал разжечь большие огни рядом с ними и приказал разыскивать повсюду военных комиссаров и не удалился к себе до тех пор, пока они не прибыли… Он приказал им не покидать раненых до тех пор, пока все они не будут в госпиталях»[955].
Что касается русского императора, то ему было не до раненых. Некоторое время он находился недалеко от Аустерлица с отрядом Милорадовича, ожидая Кутузова. Не найдя его, царь отдал
