Питер Акройд - Лондон. Биография
С другой стороны, в мюзик-холлах выразились расширение и интенсификация жизни Ист-энда в XIX веке. Многие из них возникли и прославились в 1850‑е годы, в том числе «Игл-Ти-гарденз», «Эффингем» и «Уилтонз». В программы вечеров входили небольшие комические оперы и номера варьете под оркестровую музыку. Среди выступавших были так называемые lions comiques – комедианты, изображавшие «светских львов». Альфред Вэнс и Джордж Лейберн пели на диалекте кокни такие песни, как «Бах-трах – вот мы и снова тут как тут» и «Чарли-Шампань». Вэнс был особенно знаменит своими «костермонгерскими»[142] песенками на кокни – например, «Костермонгер Джо» и «Паренек не промах», – где юмор легко совмещался с бравадой. Подобные песни, оживляемые всем пафосом и своеобразием конкретной округи, насыщенные обстоятельствами и реалиями района в целом, становились подлинно народными песнями Ист-энда. Они не потеряли силы и по сей день, потому что в них много подлинного, конкретного ощущения места – скажем, когда речь идет об Артиллери-лейн или о Розерхайтском туннеле. Чарлз Коуборн вспоминал, что, когда он исполнял в мюзик-холле «Парагон» на Майл-энде номер «Два черных миленьких глазочка», «парни и девчонки из костермонгерской братии, сидя группами бок о бок и взявшись под руки, во всю мощь своих глоток голосили вместе со мной припев». Ощущение родства исполнителя и аудитории было чрезвычайно сильным. Когда «Лили-Непоседа» Бернанд пела в мюзик-холле «Куинз» в Попларе песенку о домашнем хозяйстве в бедной семье, тема была хорошо знакома всем:
Да за банку полпенса возьми, не забудь…Завтра утречком домохозяин заявится,Въедливый – жу-у-ть!
Речь шла о том, как важно выручить полпенса, вернув лавочнику пустую банку из-под джема. Общие для всех приметы нужды возносились на ту высоту, где их преображало универсальное комически-сострадательное начало; то была пусть и временная, но победа над обездоленностью. Не нужно быть особенно смелым, чтобы заявить, что мюзик-холлы шумным и совершенно нецерковным образом удовлетворяли потребность людей в некой разновидности мессы с ее возвышающим чувством соборности.
В мемуарах начала XX века жизнь Ист-энда запечатлена с тем пристальным вниманием к подробностям, что задним числом наводит на мысль о бережливости к несбереженному. Как пишет в книге «К востоку от Олдгейта» Хорас Торогуд, в свое время на Поплар-Хай-стрит стояли «разнообразные по очертаниям, высоте и размеру магазинчики», перемежавшиеся домиками, у которых «на дверях блестели полированные латунные номера». Здесь можно было увидеть «магазин, где торговали клетками для попугаев, магазин музыкальных инструментов» и, что характерно, «ряды маленьких одноэтажных домиков, отстоящих от тротуара на несколько футов и отделенных от него железными оградками». В Шадуэлле дети ходили босиком и носили рваную одежду, но «это было всего-навсего ирландское неряшество, голодать они не голодали». В первые десятилетия XX века ист-эндские пабы «были открыты с раннего утра до половины первого ночи». Джин стоил четыре с половиной пенса за четверть пинты, «пиво – пенс за полпинты. Женщины частенько приходили в семь утра и засиживались до трех пополудни». Ист-энд был, кроме того, знаменит своими рынками – на Розмари-лейн, в Спитлфилдс, на Крисп-стрит, на Уотни-стрит; на улицах «тесное людское скопище вечерами освещали нефтяные фонари… весь путь от Коммершл-роуд до Кейбл-стрит можно было бы проделать по головам».
В эти десятилетия истэндцев отличало яростно-оборонительное ощущение своей особости. Обитатели Лаймхауса называли тех, кто жил западнее, «публикой из-за мостов», и верность своим территориям была причиной весьма существенного «инбридинга». Согласно книге «Ист-энд тогда и теперь», в 1920‑е годы в одном обособленном уголке Поплара близ Лимаут-роуд «проживало около двухсот мужчин, женщин и детей», которые были членами «самое большее шести семей; наиболее многочисленны были Ламминги, Сканланы и Джеффри. Браки, как правило, заключались внутри этого круга… Это сообщество располагало своей школой, двумя пабами и маленьким магазином, где торговали всем подряд». Отмечалось также, что китайцы, обитавшие в Пеннифилдс, чаще женились на девушках из Хокстона, чем на уроженках Поплара. «Попларцы были против смешанных браков», – писал один наблюдатель в 1930‑е годы. Можно предположить, что, находясь ближе к Сити и остальному Лондону, Хокстон не был затронут этим особым ощущением своей территориальной самобытности.
Те истэндцы, что становились более зажиточными, уезжали. В частности, в XIX веке, когда появились новые средства сообщения, позволявшие ездить на службу из пригородов в Сити, клерки стали перебираться в более здоровые места – в Чингфорд, в Форест-Гейт. За десять лет население Миддлсекса выросло на 30,8 %; в Уэмбли жителей стало больше на 552 %, в Харроу – на 275 %. В старинных ист-эндских центрах оставались лишь бедные, число которых росло и положение ухудшалось. Отсюда проистекали горькая обида и ощущение гетто. Не исчезли они и по сей день.
В человеческом плане стоимость производимых здесь товаров была очень высока. Ист-энд просыпался раньше, чем остальной город, и на рассвете превращался в обширную равнину дымящихся труб. Открывались все новые фабрики, использовавшие дешевую рабочую силу, и в 1951 году здесь проживало почти 10 % трудового населения города. В начале XX века Хорас Торогуд приметил ист-эндский «коттедж» под аркой железной дороги, где «в одной верхней комнате обитала семья из шести человек, которая должна была постоянно держать окно закрытым, иначе искры от поездов влетали в помещение и могли поджечь спальные принадлежности».
Искры искрами, а Вторая мировая война зажгла здесь поистине опустошительные пожары, и обширные части Ист-энда были сметены бомбардировками. В Степни, Попларе и Бетнал-грин исчезло с лица земли примерно 19 % застройки. В очередной раз с Ист-эндом жестоко обошлась его индустриальная история: целями немецких бомбардировщиков стали порты, заводские районы близ Ли-Вэлли и само население Ист-энда в качестве «показательного примера». О значимости лондонского востока на протяжении всей войны говорит тот факт, что сразу же после празднования дня победы в мае 1945 года король и королева посетили Поплар и Степни. Это был, пожалуй, единственный способ прозондировать настроения людей в районе, который с XIX века считался таинственным.
Даже в 1950‑е годы обширные зоны Ист-энда все еще квалифицировались как «участки, пострадавшие от бомбардировок»; там росли необычные для города травы и устраивала игры ребятня. В рамках временной программы расселения возводились ниссеновские бараки[143] и сборные одноэтажные типовые домики; многие из этих жилищ простояли двадцать и более лет. Разрабатывались и другие схемы размещения жителей Ист-энда – прежде всего следует упомянуть «Проект для Большого Лондона» профессора Аберкромби, предложившего переселить многих лондонцев в города-спутники за пределы «зеленого пояса». Предполагалось перевести туда большое число жителей Хэкни, Степни и Бетнал-грин; однако вся история Лондона говорит о том, что подобные градостроительные опыты могут быть успешными лишь отчасти. Столь же пристальное внимание было уделено перестройке и перепланированию опустошенного Ист-энда, как будто его характер мог быть коренным образом изменен. Но разве можно перечеркнуть три столетия человеческого житья?
Несмотря на все перемены, произошедшие в Ист-энде в 1950‑е и 1960‑е годы, стоило лишь завернуть за угол, чтобы увидеть сплошную террасу стандартных жилищ, возведенных в 1880‑е или 1890‑е; здесь по-прежнему стояли георгианские дома и распланированные «жилые массивы» 1920‑х и 1930‑х. Послевоенный Ист-энд был настоящим палимпсестом. Для тех, кому было дело до подобных вещей, здесь имелись дышавшие забвением и упадком каналы с темной водой, газовые заводы, старые пешеходные тропы, ржавеющие мосты; здесь были замусоренные и поросшие бурьяном пустыри, заброшенные фабрики, каменные ступени, которые вели в никуда. Все еще можно было найти старинные улицы, застроенные крохотными домиками из желтого кирпича с характерной планировкой: маленькая общая комната, коридор ведет, минуя ее, от входной двери прямо на кухню с окном во дворик; наверху две спаленки, внизу подвал. От Баркинг-роуд ответвлялись десятки боковых улиц – например, шедшие одна за другой Ледисмит-авеню, Кимберли-авеню, Мафекинг-авеню, Маколей-роуд, Теккерей-роуд, Диккенс-роуд, – где бесконечные вереницы пригородных коттеджей чуть повыше уровнем, чем террасы Бетнал-грин или Уайтчепела, с легкостью сохраняли в 1960‑е годы атмосферу конца XIX века.
Примером разбросанности и разнородности может служить административный район Хэкни. В центре внимания одного исследования, многозначительно названного «Путешествие по руинам: последние дни Лондона» и опубликованного в 1991 году, лежит улица Долстон-лейн. Для Патрика Райта, написавшего эту книгу, символом административной заброшенности служит «всеми забытое угловое здание муниципальных служб». Однако былые энергетические импульсы все еще чувствуются, и Долстон-лейн с ее фабриками, магазинами одежды и мелкими предприятиями «являет нам пеструю смесь строительной, торговой и промышленной деятельности».
