Валерий Чумаков - Сытин. Издательская империя
Однако открытие собственной торговли было только началом свободного плаванья. Покупка новых машин и расширение помещений требовали средств значительно больших, чем 5 тысяч шараповских рублей. Тут уже одному справиться было сложно, надо было привлекать к делу товарищей. И уже через месяц после открытия магазина 33-летний купец заключил с Д. А. Воропаевым, В. Л. Нечаевым и И. И. Соколовым договор об открытии Товарищества на вере под маркой его торгового дома «И. Д. Сытин и Ко» с уставным капиталом 75 тысяч рублей. Крепче всего он был связан с последним из пайщиков: Иван Иванович Соколов был не только шурином, то есть родным братом жены, но и зятем, мужем одной из двух сестер Ивана Дмитриевича. Сытин, к началу 1880-х годов, не только привез из Галича в Москву обеих своих сестер, но и выдал их замуж, снабдив приличным приданным.
Евдокия и Иван Сытины с детьми – Николаем, Василием, Владимиром и Марией, 1880-е годы
Формула товарищества на вере означала, что образующие его пайщики делятся на две группы – полных товарищей и вкладчиков-коммандитистов. Первые управляли деятельностью компании и отвечали за нее всем своим имуществом. Вторые особого влияния на политику и деятельность фирмы не имели, зато и отвечали по ее делам только своими паями. Нетрудно понять, что у нового товарищества полный товарищ был один – Иван Дмитриевич Сытин, а вкладчиков было трое. И все они, несмотря на свою чисто финансовую ограниченную ответственность, тем не менее, старались по возможности усилить влияние на стабильно растущее предприятие. Иван, по их мнению, был слишком молод, горяч, и своей горячестью мог поставить их вложенные капиталы в рискованное положение. И Иван вынужден был прислушиваться к настойчивым экономическим советом «сотоварищей», а иногда, по необходимости, и следовать им. Особенно, когда в одном совете объединялись все три вкладчика. В таких случаях административного ресурса Сытина явно не хватало для того, чтобы победить паевый ресурс противно-совладельческой стороны. Для того чтобы справиться с такой ситуацией Иван Дмитриевич продал своему товариществу принадлежавшие ему лично книжную лавку и типографию за 36 тысяч рублей. На эти деньги он выкупил 48 процентов паев и стал председателем Правления товарищества. Отныне, чужие советы ему были не указ.
Договор товарищества был заключен сроком на шесть лет, после чего его можно было пересмотреть и пролонгировать, либо просто разделить дело в соответствии с размерами паев и разбежаться.
Получив в работу новый немалый капитал, Сытин быстро поднял дело на новую высоту. Упускать время было не в его характере, и полученной возможностью он сразу воспользовался сполна. Он приобрел еще одну литографскую машину, затем добавил еще две типографских, после чего получил возможность печатать в своей уже теперь типографии почти полноценные книжки. Почти полноценные потому, что для полного комплекта ему пока не хватало машины переплетной, но без нее в деле крестьянской печати можно было пока обойтись.
Теперь надо было озаботиться об ассортименте.
А с ним было худо. Хорошие авторы требовали больших гонораров. Их книжки можно было продавать никак не дешевле 30–40 копеек, а такая цена для основного сытинского потребителя, крестьянина, – была совершенно неподъемной и немыслимой. Поэтому в печать шли сочинения бульварных авторов.
Это была интереснейшая группа людей. Сам Сытин писал о них так: «Недоучившиеся семинаристы, убоявшиеся бездны книжной премудрости, и всякого рода изгнанники учебных заведений, запьянцовские чиновники, нетрезвые иереи и вообще неудачники всех видов, потерявшие профессию, утратившие репутацию и похоронившие надежду». За свои произведения, умещавшиеся в стандартные 36-страничные маленькие книжицы, они получали от 3 до 5 рублей, и произведение при этом продавалось издателю в полную и вечную собственность. Правда были и среди них авторы с «крутыми» заработками. Известный на Никольском рынке литератор Миша Евстигнеев получал за книжку от 5 до 10 рублей. Это был настоящий столп бульварной литературы писавший все, от повестей и романов, до самоучителей танцев и сонников. Однако писал он в основном для книготорговца Александра Манухина, одного из самых главных бульварных издателей. Миша начал печататься еще в конце 1860-х годов. Основным его коньком была ироническая проза, веселые сказки, повести рассказы. Судить о содержании его книг можно уже по названиям: «Дюжина сердитых свах», «Дочь сатаны», «Не жениться горе, а жениться вдвое», «Чудеса между мужчиной и женщиной (до брака и после брака): Житейск. попурри», «Царевна-преступница», «Золотые досуги: Альбом-малютка для малых малюток». У офеней Миша пользовался чрезвычайной популярностью, среднеоптовая цена его книжек вдвое превышала среднерыночную планку. Коробейники брали его труды по 1,5–2,5 рубля за сотню, а некоторые его книги даже оптом шли по неслыханно высокой для Никольского рынка цене – 5, 10, а то и 20 копеек за штуку. Всего до нас дошло более 50 книг Миши, и каждая из них переиздавалась в течение многих лет ежегодно не менее чем пяти десятитысячным тиражом. Это был, безусловно, талантливый автор, дружбу с которым водил даже Антон Чехов. В одном из своих писем, в самом конце 1883 года Антон Павлович писал своему другу Николаю Лейкину[43]: «Пристаю к Мише Евстигнееву, чтоб он написал свою автобиографию. Хочу у него купить ее. Редкое «житие»! Пристаю уже год и думаю, что он сдастся». По началу Сытину такой мастер был не по карману.
Но он нашел ему достойную замену. Уже в 1883 году Иван Сытин выпустил в свет первую книжку Валентина Волгина. Повести его были не такими смешными, как у Миши, зато жуть какими страшными. Изданные в 1884 и в 1886 годах «Ночь у сатаны» и «Чародей и рыцарь» стали настоящими бестселлерами и принесли издателю немалую прибыль. Волгин редко утруждал себя придумыванием сюжета и обычно просто переписывал произведения других писателей, делая их пострашнее, потрагичнее, пожалостливее и подоступнее для народа. Сегодняшний читатель без труда узнаете в волгинской «Утопленнице» (1887 год) пушкинского «Станционного смотрителя», а в «Турецком пленнике» (1886) и «Мертвеце без гроба» (1887) – «Кавказского пленника». Так же он запросто укладывал в стиль народной легенды исторические повести, и тогда на свет появлялись «За Богом молитва, а за царем служба не пропадут» (1883) и «Роковая тайна, или Отец и сын» (1886), или криминальные истории, «Убийство на реке Шексне» (1884), «Страшная ночь» (1886).
Переписыванием мастеров тогда грешили многие рыночные писатели. Хотя сказать «грешили» в данном случае будет неправильно, ибо грехом тогда такое действие не считалось. Каждый зарабатывал свой хлеб, как мог, и если маститые авторы трудились для аристократии, подавая свои произведения на их языке, то те, кто поменьше честно переделывали их вы более «народную» форму. В результате «Князь Серебряный» Алексея Толстого превращался в «Князя Золотого», «Ночь перед рождеством» Гоголя в «Кузнеца и черта», его же «Тарас Бульба» – в «Приключения казацкого атамана Урвана», «Разбойников Тараса Черномора» или просто в Тараса Черномора», «Вий» – в «Три ночи у гроба» или в «Страшную красавицу», лермонтовская «Песнь о купце Калашникове» обращался в свою противоположность – «Боярина Малюту Скуратова», а «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма в «Страшную месть беглого каторжника». Тот же Миша Евстигнеев бывало, говорил:
– Вот Гоголь повесть написал, да только у него нескладно вышло, надо перефасонить.
И перефасонивал замечательно: менял название, что-то убирал, что-то добавлял, переносил действие в более понятные места, убирал непонятные слова и выражения.
Издатели обычно брали книги в печать практически их не читая, определяя будущий успех издания по объему и броскому названию. Да и некогда им было читать: принятый к печати материал почти сразу шел в набор. А поскольку покупатели пользовались теми же критериями, ошибались печатники редко. Тем не менее, ошибки, как и в любом другом деле встречались.
Об одной из таких ошибок, совершенных начинающим еще Сытиным, потом вспоминала вся Москва. Сам герой писал о ней так: «Однажды в самом начале моей самостоятельной торговли за два дня до рождества ко мне в лавку зашел молодой человек, или, точнее сказать, мальчик лет 14–15. На дворе было холодно, а молодой человек был одет не по сезону: длинный, с чужого плеча сюртук, осенняя шляпа с широчайшими полями и на ногах валяные боты.
– Что прикажете, молодой человек? – спрашиваю я.
– Вот не купите ли у меня рукопись?
Озябшей, синей от холода рукой он протянул мне эту рукопись. Я взял, развернул… «Страшная ночь, иди Ужасный колдун»…
