Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей
Между тем полемика с Шайнером продолжалась, отягощаясь приоритетными вопросами, что несколько охладило отношение иезуитов к Галилею. Последний исходил из того, что в науке для фиксации приоритета какого-либо открытия вполне достаточно устного сообщения или упоминания о нем в частном письме. Шайнер же считал, что приоритет открытия определяется датой публикации сообщения о нем (это могла быть дата выхода работы в свет или более ранняя дата получения цензурного разрешения). И нельзя сказать, что позиция иезуита была безосновательной.
В последующей, 1613 года, публикации о солнечных пятнах (см. о ней далее) Галилей утверждал, что наблюдал это явление еще в апреле 1611 года и называл высокопоставленных свидетелей (например, кардинала Бандини)209. Однако большого смысла в этой приоритетной полемике не было, поскольку солнечные пятна наблюдались до Галилея и Шайнера, в частности И. Кеплером в 1607 году, Т. Хэрриотом в декабре 1610 года и И. Фабрициусом весной 1611 года, который, кстати, опубликовал свои наблюдения до Шайнера210.
В конце сентября 1612 года Чези приступил к обсуждению вопросов, касавшихся названия будущей Галилеевой книги о солнечных пятнах, ее посвящения и некоторых деталей публикации211, хотя работа над трактатом (точнее, над третьим письмом Вельзеру) еще не была завершена. Чези предложил назвать сочинение тосканца Helioscopia и посвятить его Кристине Лотарингской (Gran Duchessa Madre)212. Однако вскоре выяснилось, что это название уже кто-то использовал или собирался использовать и Чези попросил Галилея придумать заголовок, который включал бы такие слова, как Scoprimenti solari или Contemplazioni solari, o simile213. 9 ноября 1612 года члены Accademia dei Lincei единогласно одобрили предложение их главы о публикации трактата Галилея о солнечных пятнах, составленного в форме писем автора Вельзеру, трактата, озаглавленного в итоге «Istoria e Dimostrazioni intorno alle Macchie Solari»214 и посвященного Ф. Сальвиати. Теперь свое слово должны были сказать revisori (то есть цензоры), которым Чези в целях экономии времени заблаговременно (то есть до формального одобрения рукописи Академией) послал текст.
(Замечу попутно, что Шайнер решил вопрос с получением цензурного разрешения – Imprimatur – на печатание «Tres epistolae» иначе, чем Галилей. Ингольдштадтский профессор торопился «застолбить» свой приоритет и потому очень спешил с публикацией. Но поскольку он был иезуитом, то по правилам Общества Иисуса его труд должен был сначала пройти внутреннее рецензирование в ордене: несколько его собратьев-иезуитов, сведущих в математических науках, должны были дать письменное заключение о рукописи, оценив ее не только с натурфилософских и математических, но и – в первую очередь – с теологических позиций215. Шайнер понимал, что эта процедура может растянуться на несколько месяцев. К тому же и время для представления спорных работ – а открытие солнечных пятен ставило под вопрос принятый католическими теологами перипатетический тезис о неизменности неба – было неподходящим: Общество Иисуса переживало, как выразился Бьяджоли, «время доктринальной зачистки (a period of doctrinal retrenchment)»216, когда руководством ордена принимались жесткие меры по укреплению доктринальной ортодоксии, на чем я остановлюсь далее. Учитывая все обстоятельства, замедлявшие публикацию его сочинения, Шайнер решил издать свой наспех написанный труд – точнее, свои три письма Вельзеру, – во-первых, под псевдонимом, а во-вторых, без одобрения Общества Иисуса217, то есть фактически без цензуры.)
Уже 10 ноября 1612 года Чези сообщает Галилею о главном цензурном требовании: необходимо убрать все ссылки на Библию там, где текст Священного Писания используется как аргумент в натурфилософской полемике218. И запрет этот был сформулирован в самой категорической форме: «non ci vogliono in modo alcuno». Чези выразил сожаление по этому поводу, сославшись на то, что для него единственная трудность в общении с revisori состоит в том, что «они перпатетики и томисты»219.
Возражение «перипатетиков и томистов» вызвало утверждение Галилея о том, что понятие «несокрушимости» неба является «не только неистинным, но и ошибочным и противным неоспоримым истинам Священного Писания», а также ссылка на Мат. 11:12 («От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его»220). Цензоры усмотрели в обращении к библейскому тексту посягательство астрономов на область теологии. Пришлось вместо цитаты из Библии дать парафразу из Горация (в итальянском переводе): «Уже давно человеческие умы посягали на небеса, и наиболее отважные (i più gagliardi) стремились завоевать их»221. Это цензора устроило, хотя сама мысль у Горация звучала сильнее и определеннее, чем у евангелиста. А вот с приведенной выше оценкой Галилеем идеи «несокрушимости» (неизменности) неба было труднее. Тосканец предложил заменить критику этой идеи похвалой своей собственной позиции, которая «наиболее согласна с неоспоримыми истинами Священного Писания», и отметил изобретательность и тонкость мысли своих предшественников-аристотелианцев, когда они умудрялись согласовывать взгляды Стагирита с противоречащими этим взглядам фрагментами Библии путем выхода за рамки буквалистского истолкования библейского текста. Цензор намек понял (мол, если нашли способ согласовать Аристотеля с Библией, то почему бы тем же приемом не согласовать Библию с новыми астрономическими открытиями) и потребовал новой редакции. В итоге Галилей вынужден был убрать все ссылки на Священное Писание, ограничившись рассуждением о том, что если бы Аристотель имел в своем распоряжении те данные наблюдений, которыми располагают нынешние астрономы, то он согласился бы с теми «мудрыми философами, которые [в его времена] судили о небесных предметах иначе»222.
Таким образом, с одной стороны, церковь упорно отказывала мирянам в праве толковать Библию, а с другой – Галилей столь же упорно (но, как показали дальнейшие события, безрезультатно) доказывал, будто его научные идеи «боговдохновенны», а потому взгляды его противников «противоречат Писанию», что на отцов-теологов не произвело никакого впечатления.
Чези уговаривал Галилея, во-первых, не раздражать своими колкими замечаниями неизвестного им автора, которого, очевидно, поддерживали многие образованные иезуиты, а во-вторых, «очень медленно двигаться вперед, отнимая владения перипатетиков»223. «Вы пишете in iure [по праву], – продолжал Чези, – добавляя десяток библейских пассажей и фрагменты из Святых Отцов в подтверждение вашего высказывания о том, что сокрушимость небес (corruttibilità celeste) согласуется с Писанием… Однако этого недостаточно, и они [цензоры] отвечают, что другими авторами эти же пассажи были прекрасно истолкованы в перипатетическом духе и вам необходимо набраться терпения»224. Некоторые знакомые Галилея из числа членов Академии также советовали ему не упоминать Писание, но «всегда говорить философски (sempre parlare come filosofo)»225. И во время последней цензурной правки рукописи в конце января 1613 года Чези продолжал от имени revisori советовать Галилею рассуждать натурфилософски, не обращаясь к предметам потусторонним («bastando si parli naturalmente, senza mescolarvi sopranaturalità alcuna»226).
Кроме того, поскольку на просьбы Чези и других Lincei не оскорблять своих оппонентов Галилей никак не реагировал, то главе Академии пришлось в жесткой манере напомнить не в меру задиристому тосканскому virtuoso, что он издает свои книги не в одиночку («I suoi libri non sono andati per tutto: V[ostra] S[ignoria] non ha stampato ogni cosa»227), и потому насыщенное резкими выпадами, главным образом против Шайнера, предисловие, которое представил Галилей, напечатано не будет, пока из него не будут изъяты соответствующие колкости в адрес других лиц. Галилей вынужден был уступить, но и тех издевательских выпадов против Шайнера, что остались в тексте, тому хватило, чтобы обидеться на автора «Istoria e Dimostrazioni» всерьез и надолго.
Заметим, что цензоры (а Imprimatur на книгу Галилея был дан главным цензором Ватикана, то есть управляющим Апостольским дворцом) никак не отреагировали на совершенно недвусмысленные заявления Галилея о его симпатиях к учению Коперника. Так, например, в заключении «Istoria e Dimostrazioni» читаем:
Я с уверенностью скажу Вашей Светлости (Галилей, напоминаю, обращался к Вельзеру. – И.Д.), что эта звезда [Сатурн], возможно, не в меньшей мере, чем появление рогатой Венеры (l’apparenza di Venere cornicolata; речь идет о фазах Венеры. – И.Д.), самым изумительным образом способствует принятию великой системы Коперника (con ammirabil maniera concorre all’accordamento del gran sistema Copernicano)…228
