Михаил Ребров - Советские космонавты
— Ну что же, — сказал Королев, выслушав каждого и обращаясь к Владимиру Комарову, — вы несколько старше своих товарищей, у вас за плечами академия, вы летчик-инженер. Видимо, вам придется стать во главе космического экипажа...
Он плечист. Лицо открытое, энергичное, волевое. И внимательные, добрые глаза. Крупные, сильные руки и чуть приметная улыбка губ... Таким запомнился он мне на космодроме за несколько часов до старта корабля «Союз» в ночь на 23 апреля. Он должен был открыть космическую навигацию 1967 года на новом корабле.
...Его собирались исключить из отряда космонавтов, вернее, списать по болезни. Он попал в госпиталь, а когда вышел, в медицинской книжке появилась запись: «После операции шесть месяцев противопоказаны перегрузки, парашютные прыжки...» Это был приговор. На полгода он отстранялся от всех тренировок. От всего того, чем занимается космонавт перед полетом.
Шесть месяцев. Сможет ли он потом наверстать упущенное и шагать в одном строю с остальными? Он знал твердо: сможет. Но оставят ли его в отряде? На совещании, где решалась его судьба, единого мнения так и не сложилось. «Болезнь может прогрессировать. Стоит ли рисковать?» Так ставился вопрос.
С запальчивостью и тревогой отстаивал он свое право на испытательный срок. Нет, он не упрашивал. Он требовал. Требовал дать ему возможность делом доказать, что сможет, так как он знает свой «запас прочности». Оп боялся заключения без испытаний, ибо это было отступлением без борьбы. Этого он не мог допустить. Он действовал. И ему не смогли отказать.
За него стал горой весь отряд. Он пришел в Звездный, уже хорошо разбираясь в летном деле, провел в воздухе не одну сотню часов, знал почем фунт лиха. Охотно помогал всем, когда требовалась его помощь как инженера, и не стеснялся спрашивать о том, чего не знал сам.
...Прошло почти два года. Солнечным осенним днем на космодроме Байконур готовился старт. Оставалось два часа до того, как огромная космическая ракета начнет свой путь к орбите. К головной части скользил лифт. Когда дверцы кабины распахнулись, на площадку, примыкающую к кораблю, ступили три человека в легких голубых костюмах.
— Постоим немного, — сказал один из них.
Во все стороны до самого горизонта распласталась степь, степь родной земли. Трое стояли молча. Каждый думал о своем. Разные мысли приходят в эти последние минуты перед стартом. Тому, кто поднялся первым, вспомнились слова, услышанные в детстве и запомнившиеся на всю жизнь: «Ничто пас в жизни не может вышибить из седла!»
Они заняли свои места в корабле «Восход». Три человека. Комаров, Феоктистов, Егоров. Пилот, ученый, врач.
Экипаж 'Восхода': В. М. Комаров, К. П. Феоктистов, Б. Б. Егоров. 1964 г.
...И снова Байконур. Снова подготовка к старту. Освещенная голубоватыми лучами прожекторов ракета стояла на стартовой площадке в объятиях металлических ферм. Космонавтом-испытателем нового корабля Государственная комиссия утвердила полковника-инженера Владимира Михайловича Комарова.
Медленно двигалась стрелка часов. Минута, еще минута... Ждут старта ракетчики. Ждут станции слежения — после пуска для них начинается самая горячая пора. Ждет космонавт — ему уже не терпится начать работу там, в заоблачной выси. Земля запрашивает борт. Борт отвечает Земле:
— Самочувствие отличное. У меня все в порядке.
Наконец команда: «Ключ на старт». Потом: «Пуск!» Огромная серебристая ракета в клубах огня и дыма зависает над местом старта и плавно отрывается от земли.
Грохот! Казалось, качнулась огромная степь, а космическая ракета, протянув за собой шлейф из огня и дыма, взмыла вверх. Каждый из нас, журналистов, находящихся на наблюдательном пункте, подумал в тот момент: какой же мощностью должны обладать двигатели космического носителя, чтобы поднять эту многотонную громаду и со всевозрастающей скоростью доставить на заданную орбиту! Сколь подготовлен и отважен должен быть человек, которому доверили испытать этот новый сложнейший комплекс!
Прошли сутки. Сутки испытательного полета. За это время Комаров полностью выполнил намеченную программу по проверке бортовых систем нового корабля, провел запланированные научные эксперименты и наблюдения. Утром 24 апреля Земля предложила космонавту прекратить полет и совершить посадку.
После осуществления всех операций, связанных с переходом на режим посадки, «Союз» благополучно прошел наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость. И тут случилось непредвиденное: при открытии купола основного парашюта на семикилометровой высоте в результате скручивания строп космический корабль не замедлил движения, а продолжал снижаться с большой скоростью...
Я помню его последний доклад с орбиты. Володя говорил о времени работы ТДУ (тормозной двигательной установки), о том, что на борту все в порядке, что он временно уходит со связи.
Больше его голос не звучал в эфире. Оп погиб. Погиб при исполнении служебных обязанностей, на пороге родной планеты.
Его похоронили у Кремлевской стены. Траурная, печальная Москва нескончаемыми колоннами шла проститься с героем, поклониться праху бесстрашного сына Отчизны.
Имя Владимира Комарова всегда будет символом героизма, мужества и отваги, будет звать на новые подвиги во славу нашей великой социалистической Родины. Испытательный полет, который оп провел, — подвиг. Подвиг во имя будущего. Подвиг во имя всех людей планеты!
...Москва — город его детства, его юности и возмужания. По существу, вся жизнь Владимира Комарова связана с Москвой. Когда приходилось заполнять различные документы, отвечать на вопросы анкет, в графе о дате и месте рождения он привычно выводил: «1927 год, 16 марта, г. Москва...»
Он знал Москву рабочую, трудовую: по гудкам заводов и фабрик, по лесам новостроек, по вышкам первых шахт Метростроя, по ярким кумачам лозунгов на ударных стройках...
Жила семья Комаровых на старой Мещанской улице. Во дворе, за сараем, у Володи было свое укромное место. Там можно было остаться одному и пофантазировать, помечтать. Придет из школы, ляжет на доски. Руки, загорелые, в царапинах, ссадинах, подпирают затылок, ноги раскинуты широко в стороны, под головой — старенький дерматиновый портфель. Большие, не по-детски задумчивые глаза устремлены вверх, в небо, удивительно голубое, чистое и высокое-высокое...
А что там, за этой голубизной, за причудливыми, фигурными облаками, которые из верблюдов превращаются в страшных чудовищ, хмурятся, строят смешные гримасы, собираются в огромные клубящиеся глыбы, то вдруг разрываются на мелкие островки и плывут один за другим, один за другим?..
Второе заветное место — старый шкаф. На его крышке, где в других семьях обычно стояли глиняные, раскрашенные в яркие цвета кошки-копилки, фаянсовые фигурки, изображающие зверюшек, или просто лежала пыль, у него был... аэродром. Там хранились все авиационные «богатства» Володьки: картинки из журналов, фотографии и пропеллер, вырезанный из консервной банки...
Но, пожалуй, самым любимым местом была для него крыша. Да-да, крыша. Сначала вверх по чердачной лестнице, потом в узкую дверь на верхней площадке. Здесь, согнувшись, нужно пройти под низкими шершавыми баллами, обойти старые сундуки и кровати, трухлявые доски, пыльные мешки. За этим хламом слуховое окно. Как здорово смотреть в него! Где-то внизу двор, маленький-маленький. А впереди — город. Он казался полупрозрачным, словно затянутым марлевым покрывалом. Над ним огромным куполом распласталось небо. Его, Володькино, небо с неторопливыми и задумчивыми облаками. Они ползли почти над головой. Небо было так низко, что, казалось, его можно достать рукой.
Вот отсюда он и смотрел на уходящий вдаль горизонт и пролетавшие самолеты. Одни чертили небо вдалеке, другие почти рядом, да так низко, что дребезжала крыша: жу-жу-жу... Он мог по звуку безошибочно определить, какой самолет летит.
В том же доме, на верхнем этаже, жил знаменитый человек. Он носил авиационную форму, всегда был подтянут, строг. Многие почтительно величали его профессором. А звали его Борис Николаевич Юрьев. Академик, изобретатель геликоптера, ученик Жуковского...
Володя познакомился с ним случайно. Было это весной. Погода стояла сырая. Возле поредевшего за зиму штакетника появились черные проталины. Тоненький тополек, росший во дворе, жадно дышал терпким ароматом. Пусто, неуютно выглядел двор. Володька стоял на сухом пятачке и, запрокинув голову, смотрел, как в небе парил самолет. И столько неподдельного восторга было на его лице, что проходивший мимо Борис Николаевич остановился и, глядя на зачарованного паренька, подождал, пока самолет не скроется за крышами домов.
— Нравится? — услышал Володька чей-то незнакомый голос. Повернулся и оторопел: перед ним стоял профессор в авиационной военной форме.
