Василий Немирович-Данченко - Соловки
На чем ни останавливался взгляд — все было безукоризненно, все поражало своим удобством и целесообразностью.
— Монастырь — хороший хозяин! — заметил один крестьянин.
— Хозяева у нас точно хороши — не от мира сего, — вступился монах. — Таких хозяев, как Зосима и Савватий, ни у кого нет. Блюдут они свои поместья и о нас, рабах своих, заботятся!..
Общий вид фермы совершенно напоминает крестьянские хозяйственные постройки. Только, разумеется, разница в приспособлениях, размерах и уходе.
— Где же у вас быки?.. Только коров мы и видели!
— А быков в начале июня, как подымется трава, мы выпускаем пастись, где хотят. Так до конца лета о них и не заботимся. Одичают совсем. Ну, их и ловим потом, по пороше. Что твоя охота!
Когда мы ехали назад, — в море перед нами чайки ловили рыбу. Целый ряд их сидел на выступе громадного валуна. Вот на гребне одной волны мелькнула серебристая спинка сельди, и в одно мгновение крайняя чайка кинулась, выхватила ее из волн, высоко взвилась и, сделав круг в воздухе, вернулась и села уже последнею. Вторая, немного спустя, повторила этот же маневр, и так до конца, не нарушая очереди и порядка…
XXII
Доки и лесопильный завод
Пароход «Веру» ставили в доки, для перемены винта.
Соловецкие доки — уже не грубое сооружение, не работа громадной физической силы, а основанное на научных выводах и, при всей огромности своей, — изящное создание человеческого гения.
Монахи с гордостью указывают на него, и невольно чувствуешь, что в этом случае гордость их вполне законна.
— Наши, из крестьян, строили! — объясняют они вам.
— А кто наблюдал за постройкой?
— Тоже монашек из мужичков!
— И техников не было?
— Зачем нам техники: у нас Зосима и Савватий есть. Чего не поймем, они наставят!
Не описываю самого устройства доков; скажу только, что и за границей я не встречал сооружения более прочного и красивого. Бока его обшиты гранитом, все до последней мелочи изящно, несокрушимо и удобно. Края доков состоять из 8000 балясин в два ряда, промежутки между которыми завалены каменьями и засыпаны землею. Под гранитною обшивкой ничего подобного, разумеется, не видно. В док проведены каналы из Святого озера и из резервуара мельницы св. Филиппа. Когда откроют шлюзы, вода стремится по этим двум путям с ужасающей быстротою. До входа в бассейн дока две эти водные массы встречаются в небольшом углублении: тут они кружатся и пенятся с такой быстротой и шумом, что у зрителей захватывает дыхание. Говорят, что от брошенного сюда бревна остаются только щепки. Потом весь этот водоворот стремится в шлюзы и с громом наполняет бассейн доков. Когда вода поднимется до определенной высоты, ранее введенный в постоянный бассейн пароход ставится в брусья, и потом вода спускается.
— Ведь этак Святое озеро может иссякнуть!
— Нет. Святое озеро соединяется с другими. У нас все озера связаны между собою каналами и подземными протоками. Иначе как объяснить, что в маленьких озерках пропасть щук завелось? Через Святое озеро и резервуар св. Филиппа в доки идет вода восьмидесяти озер… Мы еще как приспособили: канал, который проводит воду в шлюзы, движет также и машину лесопильного завода!
— Как строился док?
— Днем и ночью строили беспрерывно. Днем богомольцы, под присмотром монахов, а ночью одни монахи, сами. А за всеми работами крестьянин-монах смотрел!
— Тяжела работа была?
— Нет, многим в это время разные явления были. Подкрепляло это. Мы ведь так: как затомимся — сейчас молитву хозяину обители, ну — как рукой и снимет; или псалом хором споем — и опять за работу!
Пароход был вдвинут и поставлен в течение двух часов. Все это время иеромонах и наместники тянули бечеву и работали наравне с простыми богомольцами. Меня поразило здесь отсутствие бранных слов и песен, без которых, как известно, работа у русского человека не спорится. Впрочем, в другом месте — «ухни, дубинушка, ухни; ухни, зеленая сама пойдет», а здесь — псалмы. Понукали ленивых мягко и снисходительно. Не было слышно ни бестолкового крика, ни не идущих к делу советов и замечаний. Все совершалось в строгом порядке. Вводом парохода в док распоряжался командир «Веры», отец Иван.
— Ну, а посторонние суда в доках у вас бывали?
— Как же, мы недавно пароход «Качалов» Беломорско-Мурманской компании чинили. Как-то раз шкуну одного помора, кажись, Антонова, разбило. Ну, он явился к нам: плачет парень, только, говорит, на постройку судна сбился, как Господь гневом своим посетил. Мы поставили его в доки, починили, пожалуй, лучше, чем прежде, сделали, и отдали ему — пусть Богу молится!
— Ничего не взяли?
— Ни единой полушки. Что брать, ежели Господь человека посетил?
— А свое что-нибудь строили в доках?
— Как же, теперь пароход «Надежду» сами здесь соорудили. Винты для пароходов делаем. Скоро и машины станем производить. Дай срок — все будет!
— Ну, а с чего наместник работает там вместе с простыми матросами?
— У нас первое дело — пример. Как гостиницу строили — сам архимандрит камни таскал. Кирпичи на тачках возил. Труд — дело святое, всякому подобает. Не трудишься, так и хлеба не стоишь!
— Экое богачество, — удивлялся рядом крестьянин. Видимо, что Промыслом Господним все!
— И что чудно, братец мой, никого не приставлено, а все как следовает идет!
— Вот, монашек, по-ихнему в больших чинах состоит, — а тоже канат тянет!
— Дома-то как почну рассказывать — уши развесят. Поди, на тот год полсела сюда вдарится!
Тут же мы побывали и в сараях лесопильного двора. Везде чистота, порядок. Работа кипит, но шума не слышно, и суеты не видать. Монахи работают рядом с богомольцами, под общим надзором небольшого приземистого иеромонаха, тоже не ограничивающегося одним наблюдением.
Весь этот монастырь показал мне то, чем могло бы быть русское крестьянство по отношению к труду и производительности, если бы попеременно его не давило то иго монгольское, то безвыходное крепостное состояние.
XXIII
У благочинного
Благочинный церквей Соловецкого монастыря, отец Феодосии, оказался моим архангельским знакомым. Я посетил его келью. Та же простота обстановки, что и у остальных монахов.
— Часто, я думаю, поминаете Архангельск, — все же там веселее, чем тут?
— Нет, монаху место в монастыре. Как жил я в Соловецком подворье, в Архангельске, так не знал, куда и деваться от скуки. Ходил, бывало, по келье, а на улицу и выглянуть боялся, потому там миряне. На монаха, что на дикого, смотрят: куда-де затесался? Ну, и сторонишься. В монастыре я только и отдохнул. Мы ведь все так. Думаете, те иноки, что на подворье в городе живут — довольны своею участью? Нет, они лучше на самую тяжелую работу в монастырь пойдут, чем там оставаться. Беда это, особливо коли день праздничный. Народ ходит, и все-то на тебя, что на зверя заморского, смотрит. Да и соблазна там больше. Здесь ничего не видишь — и не искушаешься, а там трудно!
— Все же есть такие, что в город бы с радостью поехали?
— Есть-то есть… Да мы их туда не пустим… Что за монах — если он в мир стремится. Надел рясу, да принял пострижение, так и сиди в келье — работай да молись, а о мире и позабудь думать, потому тебя заживо похоронили, ты это и памятуй. Нет, такого народа мы не пошлем туда. В город из монастыря идут самые надежные люди, чтобы обители нашей не посрамили. И то ныне имя монаха, словно клеймо Каиново, стало.
— Расскажите мне о чинах монашеских. Я слышал, что у вас пострижение дается не легко!
— Да… У нас послушниками по семи-восьми лет бывают. Рясофорными монахами — восемь лет, а до манатейного монаха и пятнадцать лет прослужишь. А прав повышение никаких не дает: разве что жалованье побольше. Иеромонахи, которые особенные должности занимают, получают рублей по 50-ти в год, остальные от 40 до 25 р.; простые монахи по 10, 6, 5 рублей, ну, а рясофорные, поди, и рубля в треть не получат.
— А архимандрит?
— Прежний получал 4500 руб., новый отказался, только 3000 руб. взял. Он у нас простую жизнь любит. Во всем себе отказывает. Ну, и строг тоже. Хорошо это… Дурно, ежели пастырь слишком стадо свое распустит. Большое нестроение из этого происходит…
— Правда ли, о. Феодосии, что богомольцев у вас с каждым годом меньше становится?
— Это правда. Но все же ныне хотя их и меньше, а кадка для приношений полна.
— Какая кадка?
— А у св. Зосимы стоит.
— Т. е. кружка?
— Нет, кадка, т. е. целый бочонок. Уж мы ее и опростали в этом году раз — а вновь наполняется!
— А от казны монастырь получает что-нибудь?
— Да 1200 р. в год берем!
— При ваших доходах это ведь совершенно лишнее!
— Отчего же не брать, все в пользу св. обители.
— Монастырь сам легко бы мог в казну платить подати!
— Подати?.. Это зачем же! Неслыханное дело, чтобы монахи подати платили. Мы не от мира сего!
